И в то же время не было у этих неразумных гонителей лучшего развлечения, чем почитать или послушать книжку; с одобрением внимали они стихотворным монологам Петрушки, в которых тот издевался над всем проевшим плешь начальством: полицейским, мелким чиновником, участковым санитарным врачом, а порой и над самим зрителем.
Но в некоторых случаях жизни стихи ими же признавались прямо-таки необходимостью. Неосознанно, конечно, но с полной доверенностью они признавали, что поэтическое, стихотворное слово скорее доходит до сердца, чем проза.
Хорошо известна древняя пословица: «Книги имеют свою судьбу в зависимости от голов их читателей». Лубочная поэзия была рассчитана на образовательный уровень и вкусы совершенно определенного круга читателей, поэтому она придерживалась и определенного круга тем и понятий. Ее сила заключалась в том, что она была нужна людям. Но, потакая вкусу своего читателя (часто грубому и низкому), она в то же время выполняла те же задачи, что и большая литература: приобщала к чтению, возбуждала умственные и эстетические потребности.
Лубочная поэзия — очень обширная тема, здесь мы коснемся лишь некоторых ее сторон.
Никольские поэты были литераторы-профессионалы, поэтому и дело их было поставлено профессионально.
В одном из номеров «Брачной газеты», издававшейся в Москве в начале века, поэт, скрывший свое имя под звучным псевдонимом Мариор (но указавший свой точный адрес: Шереметьевский переулок, дом гр. Шереметьева, кв. 61), поместил объявление о приеме заказов «на составление стихотворных публикаций от женихов и невест»:
Невесты, вашего вниманья!
И вас прошу я, женихи,
Иметь немного хоть желанья —
Прочесть внимательно стихи.
Я, господа, рекомендуюсь:
Ваш стихотворный рекламер!
Могу воспеть, не обинуясь,
Богатства, связи, стан иль взор…
Наследство, ренту, иль брильянты,
Иль голос, слаще соловья,
Характер, милые таланты —
В стихах готов прославить я.
Тут же можно прочесть и образец «стихотворной публикации от жениха»:
Грущу, страдаю, одиночеством томлюсь
И святому провиденью я усиленно молюсь!
Дай же мне отраду в жизни, утешенье и покой,
Чтобы мог иметь я радость, распростившися с тоской.
Не поможет мне гитара, мандолина и кларнет,
Все противно мне на свете, коль подруги жизни нет.
Отзовись же, дорогая, дай свободно мне вздохнуть,
Чтоб могли рука с рукою мы пройти житейский путь!
Вот такой невесты милой А.М.К. давно уж ждет,
Он в Москве, на Красносельской, 38 лет живет.
Широко использовались услуги Никольских поэтов для рекламы. Вот, например, рекламное объявление «Санкт-Петербургской парикмахерской». Крупная гравированная картина. На ступенях широкого крыльца, ведущего в парикмахерскую, под большой вывеской стоят в белых рубахах усатые мастера-парикмахеры, впереди них, на первом плане, хозяин парикмахерской — молодец в белом кафтане, блестящих сапогах; усы, короткая бородка, волна кудрей откинута назад — настоящий гусляр Садко с оперной сцены. По сторонам крыльца большие фонари и тумбы с вязами, украшенные золочеными гирляндами цветов. Под этим изображением стихи:
На Страстном бульваре, ставят где пиявки,
Господа, вы брейтесь, там же и стригитесь,
Очереди ждите, но не бойтесь давки,
И оттуда каждый выйдет, словно витязь.
И бритье, и стрижка десять лишь копеек,
Вежеталь, конечно, и духи бесплатно.
Обстановка — роскошь; мастеров прекрасных
Человек я двадцать у себя поставил,
Посему я жду вас. Ваш Артемьев Павел.
Услуги поэтов требовались также для сочинения эпитафий, поскольку надпись на памятнике в стихах представлялась более трогательной, чем в прозе.
Гораздо менее известны стихи «на случай» другого рода — стихи поздравительные к общим праздникам — Пасхе, Рождеству, Новому году, к семейным датам и торжествам. А их требовалось и сочинялось немало, гораздо больше, чем эпитафий. Правда, эпитафии высекались на камне, гравировались на стали, лились из чугуна, что обеспечивало им долгое существование.
Материалом для этого небольшого этюда о поздравительных стихах конца XIX — начала XX века, созданиях безымянных поэтов Никольского рынка, послужили воспоминания большого знатока московского быта И. А. Белоусова и стихи, попадавшиеся в изданиях того времени и старых рукописях.
Итак, поздравительные стихи.
В той простонародной среде, о которой идет речь и для которой писали Никольские прозаики и поэты, на грани XIX и XX веков поздравление в стихах стало считаться хорошим тоном.
В московских трактирах на Масленицу половые, как рассказывает Белоусов, имели обыкновение поздравлять посетителей, поднося на блюде карточку с соответствующим рисунком, наименованием трактира и стихами.
В одном из таких поздравительных стихотворений утверждалось:
Мы для масленой недели
Каждый год берем стихи
И без них бы не посмели
С поздравлением подойти.
От трактирного поздравления требовалась некоторая выдумка: тут надо было и посетителям пожелать «благополучии», и хозяйский интерес соблюсти: ведь заказчиками-то стихов выступали трактирщики.
Самым простым приемом была реклама с перечислением имеющихся блюд:
Снова праздник — прочь печали.
Будь веселье в добрый час.
Мы давно дней этих ждали,
Чтоб поздравить с ними Вас
И желать благополучий,
Время шумное провесть,
А у нас на всякий случай
Уж решительно все есть:
Наши вина и обеды
Знает весь столичный мир,
И недаром чтили деды
Лопашева сей трактир.
Обещали также хорошее обслуживание — «с почтением»:
С почтеньем публику встречает
Большой Московский наш трактир.
Но поэт старался вырваться из тесных рамок торговой рекламы, и тогда рождались целые лирические картины, в которых можно обнаружить знакомство автора с классической поэзией XIX века. Вот, например, образчик, где явно отразились почитаемые в Москве Языков и Вяземский, но в то же время это стихотворение — поэтическое приветствие наступившей Масленице — произведение чистейшего Никольского стиля:
Ликует град первопрестольный,
Разгулу дав широкий взмах,
И пенной чары звон застольный
Под говор праздничный и вольный
Звенит на всех семи холмах.
И этот звон, сливаясь вместе,
Волной могучею встает —
О русской масленице вести
По свету белому несет.
Гремит серебряным набором
Ямская сбруя на конях,
И москвичи с веселым взором,
Блистая праздничным убором,
Летят в разубранных санях.
А тройка мчится на приволье
Стрелой, порывисто дыша, —
Простора просит и раздолья
Живая русская душа…
В Большом Московском, пир справляя,
Все веселится, как в гульбе…
Здорово ж, гостья дорогая, —
Привет, родимая, тебе!..
Как и романисты, Никольские поэты использовали классические образцы, заимствуя их образы, строки, размер, но «перефасонивая» на нужный лад. В одном пасхальном стихотворении, образцом для которого послужило стихотворение И. И. Козлова «Вечерний звон», неожиданно прозвучали бунтарские мысли о всеобщем равенстве, возможно, мечты юности какого-нибудь спившегося чиновника из недоучившихся семинаристов:
Ранний звон,
Заутрень звон,
Какую радость
Будит он!
Тебя скорей
Спешу обнять
И счастье, радость
Пожелать.
Затем и всех
Обнимем мы
И вспомним тут,
Что все равны.
Обычно сочинители поздравлений довольно хорошо владели стихом, не сбивались с размера, соблюдали рифму. Но поскольку главное требование заказчика заключалось в том, чтобы «было складно», то иногда стремление к соблюдению рифмовки приводило к смешным оговоркам.
Динь-динь-динь! Вот полночь бьет:
Новый год, друзья, идет!
Мчится в снежных облаках,
С полным коробом в руках.
Много в коробе лежит,
Всех он щедро одарит!
Много радостей и бед,
И чего-чего там нет!
Конечно, «много радостей и бед» — не очень-то подходящее сочетание для новогоднего подарка, но тут уж подвела рифма. Ничего не поделаешь: стихи!
