4. Усилия по контролю над энергетическим потенциалом Средней Азии
Россия и ее «Туркестан», ставший после революции 1917 г. Советской Средней Азией, дважды проходили один и тот же путь, начиная с первых вторжений русских отрядов в казахские степи и захватов Бухарского и Хивинского ханств до распада СССР, когда бывшие советские республики Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан, Таджикистан и Туркменистан на заре 1990-х гг.[220] заявили о своей независимости. Эти нынешние «независимые» прежде не думали оспаривать главенствующую роль, которую играла советская власть в этом богатом ресурсами регионе. Названная «колонизатором» – пусть даже протяженность территории стирала эту реальность в пользу идеологии, заключавшейся в «преодолении различий между народами», – Россия обнаружила, что русский язык по-прежнему широко используется местным населением. Она поддерживает авторитарные режимы, сложившиеся тут на протяжении последних двадцати лет, оставаясь важнейшим экономическим, особенно в сфере энергетики, и стратегическим партнером в рамках Шанхайской организации сотрудничества. Длительное сосуществование русских и коренных жителей Средней Азии также способствовало сохранению общего пространства, равно как и прагматизм, продемонстрированный Владимиром Путиным в контексте активного проникновения в среднеазиатский регион Соединенных Штатов, так и не сумевших добиться вытеснения отсюда России. Напротив, между бывшими советскими республиками и новой Россией установились тесные политические, экономические и геостратегические отношения.
На постсоветском пространстве современная Средняя Азия остается, в первую очередь, наследницей колониальной истории России, длившейся более полутора веков[221]; понятно, что система, существовавшая в течение этого долгого периода, не могла чудесным образом исчезнуть вместе с СССР, особенно это касается природы местной власти. Ее лидеры не участвовали в крушении советской системы. Вопреки гипотезе, выдвинутой в 1978 г. Элен Каррер д’Анкосс[222], среднеазиатские окраины советской империи оставались верны центру, оставлявшему местным властям некоторую свободу действий. Действительно, перемены, произошедшие там, были организованы местными аппаратчиками, стремившимися сохранить статус-кво для своих «наследников» в прямом смысле этого слова. Если вдуматься, этот феномен имеет вполне естественное объяснение: технические и административные навыки были монополизированы лидерами, выходцами из прежней системы. Эта преемственность оказалась для России благоприятной, поскольку самые разные местные руководители «отливались» по советским лекалам, чаще всего в Москве, и пользовались механизмами власти и влияния, возникшими еще до 1991 г. После объявления независимости, конечно, дала о себе знать некоторая антироссийская риторика, однако обвинения в «колониализме» быстро прекратились, когда новые государства столкнулись с экономическими проблемами, порожденными распадом империи, и угрозой дестабилизации, связанной с действиями исламистов – как было в Таджикистане, где началась гражданская война. Близость афганского «ведьмина котла» и риск проникновения в Среднюю Азию идеологии талибов сыграли свою роль, и стабильность брежневской эпохи теперь вспоминалась с ностальгией. В 2001 г. Владимир Путин, пришедший к власти в России, смог быстро убедить среднеазиатских лидеров, что общие интересы должны возобладать над обидами, оставшимися в наследство от советского прошлого, и что республики Средней Азии никогда не воспринимались как «колонии», если иметь в виду значение этого слова для других стран мира. Общее прошлое, которое могло бы привести к длительной вражде и желанию реванша (как, например, в случае Алжира и Франции спустя полвека после завершения истории колониального Французского Алжира), больше не является препятствием для развития отношений между новой Россией и ее среднеазиатскими соседями. Русский язык, в отличие от английского, турецкого или китайского, наиболее распространен в этом регионе, имея статус государственного в официально двуязычном Кыргызстане, в Казахстане, где он является языком самого важного национального меньшинства, и в Таджикистане; лишь Узбекистан и Туркменистан не признали его государственный статус. Российские телеканалы транслируют на Среднюю Азию свою интеллектуальную продукцию, Россия поддерживает местные предприятия и – косвенно – оказывает помощь тем фактом, что предоставляет мигрантам из Средней Азии рабочие места на стройках, множащихся благодаря экономическому расцвету Москвы и – шире – всей Российской Федерации[223]. Однако следует помнить, что эти мигранты часто сталкиваются с враждебностью и ксенофобией, демонстрируемыми российским обществом. Как пишут Марлен Лярюэль и Себастьен Пейруз[224], «Среднеазиатские народы продолжают смотреть на мир через призму России, воспринимаемой ими как Запад – более знакомой, чем находящаяся очень далеко Европа или США».
Традиционно Россия отдавала предпочтение западным и южным районам своей европейской части – странам Балтии, Беларуси, Украине и Кавказу, – нежели огромным пустынным пространствам Средней Азии, однако еще до того, как ее ресурсы стали целью Большой игры, завоевание этих мест способствовало росту престижа царской империи и формированию образа России как великой державы, способной бросить вызов Британии (мировому лидеру той эпохи) в соперничестве, развернувшемся на границах Персии, в Афганистане и Тибете. В советский период официальная пропаганда смогла превратить этот регион в лабораторию гармоничного развития и успешного сосуществования русских и коренных народов, сохранявших свою самобытность, во имя социалистического идеала, несовместимого с бывшей политикой русификации. Распад СССР в 1991 г. становится началом эпохи, когда новая российская власть оказывается не в состоянии планировать и проводить разумную политику в рамках Содружества Независимых Государств, воспринимавшегося скорее как результат «полюбовного расставания», нежели действенная альтернатива ушедшей в прошлое империи. В самой России многие почувствовали облегчение оттого, что избавились от «бремени», которое представляли собой эти экзотические окраины, обходившиеся центру слишком дорого. Похожим образом за тридцать лет до этого момента Франция в лице Раймона Картье критически высказывалась по поводу огромных сумм, поглощаемых колониями, которые были объявлены бесполезными – слишком дорогими и дающими лишь иллюзию могущества.
В тот момент, когда Россия Бориса Ельцина решает осуществить форсированный марш-бросок по направлению к западной модели и восстановить отношения с «нормальной» Европой, Средняя Азия воспринималась как анахронизм. В 1994 г. московские лидеры отклоняют предложение казахского президента Нурсултана Назарбаева создать «Евразийский союз», который позволил бы поддерживать экономическую интеграцию бывшего советского пространства, отныне запрограммированного на интеграцию в мировую экономику. С 1991 по 1993 г. торговые отношения между Россией и Средней Азией сократились на 90 %. Тем не менее российские лидеры не забывают о том, что связи с пятью ставшими независимыми республиками имеют геостратегическое значение. Они добиваются заключения Договора о коллективной безопасности, к которому присоединились все среднеазиатские республики, кроме Туркменистана. Они ведут переговоры с Казахстаном по поводу аренды космодрома Байконур, пребывания российских войск в Кыргызстане, Туркменистане и главное – в Таджикистане, где те оказываются втянутыми в гражданскую войну; рядом находится погрузившийся в хаос Афганистан, ставший очагом распространения исламистской пропаганды. Когда в 1995 г. Москва объявляет СНГ «пространством жизненных интересов», на котором российские лидеры могли бы иметь статус наблюдателя, главы среднеазиатских государств, кажется, вовсе не были обеспокоены судьбой русских меньшинств, оставшихся в названных республиках, особенно в Казахстане. Они как будто совершенно не задумываются о принципе «косвенного давления», который мог бы ценой минимальных усилий обеспечить поддержание российского влияния. Очевидно, Средняя Азия не воспринималась российскими руководителями как приоритетное пространство, если оставить в стороне вопросы безопасности и сдерживания исламского влияния. Москву намного больше интересовала возможность присутствия в Латвии, Эстонии, Крыму и Молдове, а также в регионах, объявивших о своей независимости от Грузии, – Абхазии и Южной Осетии.
После окончания «шокового» периода 1991–1995 гг. российским министром иностранных дел в 1996 г. становится Евгений Примаков (в 1998 г. он будет назначен премьер-министром), и этот момент знаменуется переломом в российской внешней политике. Не ставя под сомнение важность отношений с Западом, Примаков рассчитывает вернуть России ее бывшее геополитическое значение, отталкиваясь от истории страны и ее потенциала; реализация этих намерений означала необходимость вновь обратить взор к Средней Азии, богатой углеводородами и другим сырьем, имеющими первостепенное значение. Естественная забота о своей безопасности также требовала возвращения России в этот регион. Поскольку российские войска в это время уже были выведены из Туркменистана, Кыргызстана и частично из Таджикистана, то есть с иранских, афганских и китайско-киргизских границ, – Москва постаралась наращивать давление в области энергетики, стремясь занять доминирующее положение в регионе и добиться экспорта нефти и газа из Казахстана и Туркменистана. Тогда же под опекой США была создана антироссийская организация ГУАМ, объединившая в своем составе Грузию, Украину, Азербайджан и Молдову; американцы финансировали этот и следующий проект – строительство нефтепровода Баку – Тбилиси – Джейхан, который позволил бы транспортировать каспийскую нефть в обход российской территории. Москва могла лишь наблюдать за процессом присоединения прибалтийских республик к Евросоюзу и американскую активность в Средней Азии, где в равной степени пытались распространить свое влияние турки и китайцы. Россияне (Примаков) попытались перехватить инициативу, однако смогли вернуться в регион лишь в 1999 г., в момент фактического прихода к власти Владимира Путина. В течение нескольких последующих месяцев тот посетил среднеазиатские республики: в ноябре 1999 г. – Таджикистан, в декабре того же года – Узбекистан, в мае 2000 г. – вновь Узбекистан и Туркменистан. В июне он объявил приоритетами своей внешней политики перенос интересов в направлении Восточной и Южной Азии – Китая, Индии и Ирана, – а также бывшей советской Средней Азии, где возрождение в России сильной власти вызвало благожелательную реакцию даже у таких государств, как Туркменистан и Узбекистан, первоначально менее всего желавших усиления в регионе российского влияния[225]. Теракты, осуществленные 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне и приведшие к началу операции американских военных против афганских талибов, оправдывали появление США в Кыргызстане и Узбекистане с целью строительства баз, необходимых для поддержки афганской кампании, а также обеспечения в этих странах прав человека и демократизации местных властей. Эти стремления стали быстро восприниматься среднеазиатскими государствами как вмешательство в их внутренние дела, способное нарушить их суверенитет, что автоматически означало сближение с Москвой.
