Указанный факт косвенно подтверждает справедливость приведенного выше свидетельства Постниковского летописца о том, что вотчины казненных в январе 1547 г. князей были отписаны на государя. Как видим, они были пущены в раздачу. В этой связи можно высказать предположение о том, что и село Ивановское перешло к вдове кн. И. И Дорогобужского Марье отнюдь не сразу после гибели ее супруга. Вероятно, село было возвращено княгине Марье по особому распоряжению царя в конце 40-х — начале 50-х гг.[1204], когда проводилась кампания по амнистированию жертв репрессий периода «боярского правления» (подробнее об этой кампании пойдет речь ниже).
Но хотя Андрей Курбский явно преуменьшил возраст убитых в январе 1547 г. князей, остается несомненным тот факт, что погибшие были еще слишком молоды, чтобы успеть принять какое-либо личное участие в придворной борьбе. Очевидно, расправа с ними была со стороны Глинских актом родовой мести. Князь Федор Овчинин Оболенский был единственным сыном фаворита Елены Глинской кн. Ивана Федоровича Овчины Оболенского, который, как мы помним, принял непосредственное участие в «поимании» дяди великой княгини — кн. Михаила Львовича Глинского.
Расправа с князем И. И. Дорогобужским явилась ударом по клану Челядниных, с которыми, вероятно, у Глинских имелись счеты еще со времени правления великой княгини Елены. Дело в том, что князь Иван Иванович был сыном Марии Васильевны Челядниной от первого брака с кн. Иваном Иосифовичем Дорогобужским (по прозвищу Пороша). В 1530 г. в бою под Казанью князь Иван Пороша погиб, и Мария Васильевна вышла замуж второй раз — за Ивана Петровича Федорова[1205]. Сохранилась ее данная 1566/67 г. Новоспасскому монастырю на два села с деревнями в Бежецком Верхе — вклад по душе родителей (отца — В. А. Челяднина и матери — старицы Настасьи), первого мужа, кн. Ивана Иосифовича Дорогобужского, и сыновей Ивана и Дмитрия. На обороте грамоты стоит подпись И. П. Федорова: «К сей данной яз, Иван Петрович, в жены сво[ей] Марьино место руку приложил»[1206].
Вражда между кланами подогревалась соперничеством за обладание высшими придворными чинами. Со времени правления Василия III должность конюшего была наследственной в роду Челядниных. В годы правления Елены Глинской ее занимал фаворит великой княгини кн. И. Ф. Овчина Оболенский, сестра которого, Аграфена, была замужем за дворецким Василия III В. А. Челядниным. В 1539–1541 гг. с чином конюшего упоминается Иван Иванович Челяднин[1207] — последний мужской представитель этого рода; а к лету 1546 г. указанный чин перешел к Ивану Петровичу Федорову, женатому, как уже говорилось, на дочери Василия Андреевича Челяднина Марии. Боярином и конюшим И. П. Федоров впервые именуется в сообщении Постниковского летописца о коломенских казнях в июле 1546 г. Топор навис тогда и над его головой, но правильно выбранная тактика поведения («…против государя встречно не говорил, а во всем ся виноват чинил») помогла Ивану Петровичу избежать казни; он отделался лишь ссылкой на Белоозеро[1208]. Исследователи видят за расправой с боярами руку Глинских, но, как уже говорилось, прямых доказательств этого предположения нет.
Как бы то ни было, но к середине января 1547 г. именно князь Михаил Васильевич Глинский, дядя Ивана IV, занял ставшую вакантной после опалы И. П. Федорова должность конюшего. Вероятно, этим чином (вместе с боярством) кн. М. В. Глинский был пожалован по случаю царского венчания: во время самой церемонии 16 января он, названный «боярином великого царя и конюшим», нес сосуд с золотыми монетами, которыми осыпали венчанного государя[1209].
Вообще, кн. М. В. Глинский и его мать, государева бабка, княгиня Анна Глинская, были, по-видимому, самыми влиятельными лицами при дворе в последние месяцы 1546-го и в начале 1547 г. Согласно разрядной книге частной редакции, кн. Михаил Глинский сопровождал великого князя в упомянутой выше поездке в Псков поздней осенью 1546 г.[1210] Вместе со своей матерью, княгиней Анной, он принял самое деятельное участие в подготовке царской свадьбы. На обороте указной грамоты Ивана IV псковскому наместнику кн. И. И. Пронскому о срочном приезде вместе с женой в Москву, датированном 18 декабря 1546 г., есть характерная помета: «Сякову грамоту взял князь Михайло Васильевич Глинской, а послал ее, сказывал, с своим человеком с Неверком декабря 18 же»[1211]. После того как Анастасия Романовна была наречена невестой великого князя и взята во дворец, в ее свиту, наряду с матерью невесты Ульяной (вдовой Романа Юрьевича Захарьина) и вдовой кн. В. В. Шуйского Анастасией, была назначена и бабка государя — княгиня Анна, вдова кн. Василия Львовича Глинского[1212].
Именно Михаил и Анна Глинские, как мы уже знаем, отдали приказ о казни в начале января 1547 г. князей Федора Овчинина Оболенского и Ивана Ивановича Дорогобужского.
Разряд царской свадьбы 3 февраля 1547 г. дает представление о придворной иерархии того времени. Первые места во время свадебных торжеств, согласно протоколу, занимали члены государевой семьи: «в большом месте» за столом сидел в первый день родной брат царя князь Юрий Васильевич; «в материно место» была вдова удельного князя Андрея Ивановича Старицкого Евфросинья, а обязанности тысяцкого исполнял ее сын — двоюродный брат Ивана IV — князь Владимир Андреевич. Дружками жениха были старший боярин Думы кн. Дмитрий Федорович Бельский и боярин Иван Михайлович Юрьев Большой (оба с женами). Сторону невесты представляли дружки боярин кн. Иван Иванович Пронский с супругой (по-видимому, ради исполнения этой важной роли в свадебной церемонии кн. И. И. Пронский, как уже говорилось, был вызван 18 декабря 1546 г. кн. М. В. Глинским в Москву. — М. К.), а также жена Василия Михайловича Тучкова (сам Василий не смог присутствовать, так как накануне «убился с лошади») и Михаил Яковлевич Морозов[1213].
Почетное место на свадебном пиру было отведено царской бабке Анне Глинской: в списке боярынь, сидевших за столом, она названа первой (за нею в перечне упомянуты еще две Анны — жены соответственно Петра Яковлевича и Василия Яковлевича Захарьиных)[1214].
В целом свадебный разряд зафиксировал своего рода равновесие сил между родственниками царя по материнской линии, Глинскими, и его новыми свойственниками — Захарьиными-Юрьевыми. Так, «у постели» новобрачных сидели боярин кн. Юрий Васильевич Глинский (очевидно, пожалованный боярским чином по случаю царской свадьбы) и казначей Федор Иванович Сукин. Среди боярынь «у постели» на первом месте разряд называет вдову кн. В. В. Шуйского княгиню Анастасию, а следом за ней упомянуты жены князей Юрия Васильевича и Михаила Васильевича Глинских[1215]. Кроме того, из летописи и частной редакции разряда известно об участии в свадебной церемонии и самого боярина и конюшего кн. М. В. Глинского[1216].
С другой стороны, внушительным было и представительство на свадьбе клана Захарьиных-Юрьевых. Боярин И. М. Юрьев Большой, как уже говорилось, был одним из дружек жениха. Перед государем во время церемонии шел окольничий Данило Романович Юрьев (родной брат невесты) вместе с А. А. Квашниным. Свадебную свечу к церкви несли Иван Михайлов Меньшой сын Юрьева и кн. П. И. Горенский. А брат Ивана, Василий Михайлович Юрьев, нес в процессии «зголовье» (подушку) государя[1217].
Но отмеченное равновесие оказалось очень хрупким и недолговечным. Придворная среда, как и в начале 30-х гг., оставалась враждебной к «чужакам» Глинским, что ярко проявилось в событиях июня 1547 г.
Весной 1547 г. Иван IV с молодой женой жил за городом, в подмосковных селах[1218]: оставаться в столице было небезопасно из-за частых пожаров. 12 апреля выгорели торговые ряды в Китай-городе; 20 апреля пожар уничтожил чуть ли не все дворы за р. Яузой[1219]. Погорельцы искали виновников своего бедствия: поползли слухи о поджогах. По словам Постниковского летописца, «говорили про оба пожара, что зажигали зажигальники. И зажигальников многих имали и пытали их. И на пытке они сами на себя говорили, что они зажигали. И тех зажигальников казнили смертною казнью, глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали»[1220].
В такой обстановке к Ивану IV, находившемуся тогда в селе Остров, явилась с челобитной делегация псковичей. По рассказу Псковской III летописи, в Петров пост «псковичи послаша 70 человек на Москву жаловатися на наместника на Турунтая, и оны, жалобщики, били челом осподарю великому князю на селце на Островке. И князь великей осподарь, — продолжает летописец, — ополелъся на пскович сих: бесчествовал, обливаючи вином горячим, палил бороди и волосы да свечею зажигал, и повелел их покласти нагых по земли; и в ты поры на Москве колокол-благовестник напрасно отпаде, и осподарь поеде к Москви, а жалобъщиков не истеря»[1221].
