В действительности штаб группы армий «Дон» еще в январе 1943 года приказал подготовить полное разрушение всех хозяйственных построек и немедленно отправить в тыл весь скот. Через два месяца штаб 6-й армии, которой было поручено выполнение этого приказа, докладывал: особое внимание уделялось повсеместному проведению мероприятий по сплошному разрушению, причем уничтожались как промышленные, так и все ремесленные и сельскохозяйственные предприятия. Все значительные запасы зерна и других продуктов питания, которые нельзя было выдать войскам, уничтожались. Даже самые маломощные мельницы и мелкие склады зерна были взорваны или сожжены. «В целом, — с чувством выполненного долга докладывал штаб 6-й армии, — можно сказать, что ничего существенного неразрушенным не осталось».
Далее подчиненные Манштейну войска действовали в том же духе. «Если при отходе войска встречают на своем пути скот и не имеют возможности отправить его в тыл, они обязаны расстрелять его. Неразрушенные населенные пункты и жилые убежища уничтожать огнем», — приказывал фельдмаршал727.
Слова фон Манштейна о том, что «никакое разграбление» не имело места, и вовсе звучат как циничное издевательство. По данным начальника сельскохозяйственного отдела рейхскомиссариата «Украина» Гельмута Кернера, было угнано более миллиона голов крупного рогатого скота. Из Донбасса и других восточных областей Украины в Германию было отправлено около 3 тысяч эшелонов с заводским оборудованием, машинами и сельскохозяйственными продуктами728.
Этим, кроме командования группы армий, занимался генерал Отто Штапф, возглавлявший экономический штаб «Ост». Ему помогали эсэсовцы. Гиммлер указывал руководителю СС и полиции Украины: «Генерал пехоты Штапф имеет особые указания относительно Донецкой области. Немедленно свяжитесь с ним. Я возлагаю на вас задачу всеми силами содействовать ему. Необходимо добиться того, чтобы при отходе из районов Украины не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного рельса; чтобы не остался в целости ни один дом, ни одна шахта, которая не была бы выведена на долгие годы из строя; чтобы не осталось ни одного колодца, который бы не был отравлен. Противник должен найти действительно тотально сожженную и разрушенную страну. Немедленно обсудите эти вопросы со Штапфом и сделайте все, что в человеческих силах, для выполнения этого...»729
Совместными усилиями эсэсовцы, Штапф и фон Манштейн добились немалых успехов. Советские войска наступали среди руин, трупов людей и скота. «На обочинах дорог много убитых коров, — записали в дневнике советские офицеры. — Немцы не смогли их угнать с собой и пристрелили. Около нескольких убитых коров сидели на корточках женщины и жутко голосили, проклиная немцев»730.
Что же касается местных жителей, то их оккупанты уводили с собой.
«Я хочу сказать и думаю, что те, кому я это говорю, и без того понимают, что мы должны вести войну и наш поход с мыслью о том, как лучше всего отнять у русских людские ресурсы — живыми или мертвыми? — указывал незадолго до отступления Гиммлер. — Мы это делаем, когда мы их убиваем или берем в плен и заставляем по-настоящему работать, когда мы стараемся овладеть занятой областью и когда мы оставляем неприятелю безлюдную территорию. Либо они должны быть угнаны в Германию и стать ее рабочей силой, либо погибнуть в бою. А оставлять врагу людей, чтобы у него опять была рабочая и военная сила, по большому счету, абсолютно неправильно. Такое нельзя себе допустить.
И если в войне будет последовательно проводиться эта линия на уничтожение людей, в чем я убежден, тогда русские уже в течение этого года и следующей зимы потеряют свою силу и истекут кровью»731.
Именно этот угон фон Манштейн пытается представить как «добровольную эвакуацию». Операции по угону населения проводились следующим образом: полицейские батальоны и части вермахта регистрировали эвакуируемых жителей, а потом, собрав в колонны примерно по тысяче человек, гнали в так называемые «приемные лагеря». «Предполагается, что в каждой колонне будет находиться 50% трудоспособных. Детей от десяти лет и старше считать рабочими»732. Цитируемый приказ принадлежит командующему группой армий «Север» фельдмаршалу Георгу фон Кюхлеру; однако нет сомнений, что фон Манштейн поступал так же, как его коллега. При этом, как следует из документов штаба 6-й армии, угоняемых женщин, детей и стариков не кормили, оставляли ночевать под открытым небом — словом, обращались с ними так же, как с предназначенными для уничтожения пленными красноармейцами в сорок первом году733.
А вот что видели советские войска, наступавшие вслед подразделениям фон Манштейна:
«Отбили деревню... Ищем, где набрать воды. Вошли во двор, где заметили колодезный журавль. Резной деревянный колодец... Лежит во дворе расстрелянный хозяин... А возле него сидит его собака. Увидела нас, начала поскуливать. Не сразу до нас дошло, а она нас звала. Повела нас в хату... Пошли за ней. На пороге лежит жена и трое деток... Собака села возле них и плачет. По-настоящему плачет. По-человечески...»734
«13-го ночью взяли село и наутро увидели, что они там натворили: мирных жителей расстреляли, раненых сожгли, хаты набиты трупами детей, стариков»735.
Это напоминало картины ада, неожиданно воплотившегося на земле. Там, где раньше были цветущие села, — теперь остались лишь пепелища, руины с трупами невинных людей.
«О том, что здесь была деревня, напоминают только стоящие как памятники над могилами — холмами куч головешек большие полуразрушенные и закопченные дымом глинобитные печи с широко разинутыми ртами и квадратными глазницами... Вокруг печек кое-где валяются искореженные в огне пожарища самодельные железные кровати с ажурными искривленными спинками. Там же валяются большие и маленькие чугунные и глиняные горшки. А на боках и спереди печек сквозь копоть просматриваются наивные и забавные рисунки, написанные химическими чернилами: «Корзинки подсолнухов», «Парубок со своей дивчиной», «Котята с мячом», «Петухи-драчуны» и «Хохлатки с цыплятками»... Мы медленно продвигаемся вдоль улицы.
В центре деревни, как и в любой, стоит журавель с высоко поднятым пустым деревянным ведром. Мы поспешили к колодцу с надеждой глотнуть свежей и прохладной воды... Опускаем деревянную бадью вниз. Бадья ударяется о что-то непонятное, но не о водную поверхность, словно колодец высох. Вытаскиваем бадейку и видим на ней кровь... Все ясно, в колодец немцы сбросили трупы...
Неподалеку от колодца опять видны трупы совершенно обнаженных женщин и даже малолетних девочек. Мы накрыли их своими плащ-палатками и пошли, совершенно подавленные, дальше...
В одной из печек я увидел крупного и слегка опаленного серого кота. Он лежит на животе в классической позе, подобрав под себя лапы и положив рядом пушистый хвост. Его печальный взгляд совершенно безразличен ко всему окружающему миру.
Кот не обращает на меня никакого внимания и не собирается удирать. У меня возникло сомнение: «А живой ли он?» И вдруг вижу, как у него из глаз текут слезы. Значит, живой... Мне очень хотелось погладить этого кота, но я не посмел, так как не заслужил этого...
В конце пепелища мы увидели почти призрачную женскую фигуру, которая в дыму внезапно появляется и также исчезает. Она, видимо, давно тут нас поджидает на краю дороги. Подходим к ней вплотную и останавливаемся... Женщина хоть до крайности истощена, но стоит прямо. Ее пепельно-седые, густые и волнистые волосы, до пояса, говорят о том, что она еще молода. Ее голова и лицо — пергаментная кожа, натянутая на череп. Заостренный и тонкий нос-клюв и глубоко запавшие глаза, бессильно опущенные костлявые руки и ноги-спички наводят на мысль, что перед нами человек, вышедший нам навстречу с того света. Мы боимся спрашивать ее о чем-либо потому, что в ней еле-еле теплится жизнь. Один из пожилых пехотинцев, у которого сохранилась еще вода, наливает в стаканчик и подает ей. Она взяла стаканчик в свои тонкие и дрожащие пальцы и медленно с наслаждением выпила. Затем вернула пустой стаканчик, произнося по слогам: «Спа-си-бо-чки, но вы запоздали». Выговорив эти слова, она свалилась на руки пехотинца, который стоял ближе всех возле нее. Ее голова отвисла назад с открытыми глазами, а руки свесились как пустые рукава. Мы поняли, что она мертва...
Наконец мы оказались на окраине деревни и подумали, что все уже позади. Но самое страшное мы увидели только тут. Вот они — все жители от мала до велика лежат рядом с дорогой. Пехотинцы, обнажив свои головы, медленно двигаются мимо нескольких сотен расстрелянных женщин, стариков, детей. Нам тяжело и стыдно. Я плачу навзрыд, задыхаясь от злости и ярости»736.
