Если мы хотим спасти русский народ и русскую государственность, мы должны поступить так, как поступали в прежние века. Во время расцвета христианства в Европе с социально опасными явлениями в обществе боролась Инквизиция. Сейчас другие времена, и можно избежать прискорбных ошибок, которые совершала она. В России такие же функции выполнялись Святейшим Синодом, во главе которого стоял выдающийся мыслитель и талантливый управленец Константин Петрович Победоносцев. Прокурор Синода наблюдал за нравственным климатом в русском обществе от лица самого Помазанника.
Известно ли Вам, что еще в Древней Греции и Риме существовали законы, запрещающие евреям занимать должности судей, адвокатов, им запрещалось становиться чиновниками и военачальниками. Не думаете же Вы, что греки и римляне поступали негуманно? Нет, они поступали гуманно, но по отношению к своим народам! Ведь, разрешив инородцам, чьи повадки они хорошо изучили, коль приняли такие суровые акты, занимать подобные должности и вершить судьбы своих соотечественников, они бы поступили негуманно по отношению к своим собственным народам.
Вспомните же и нашу отечественную историю. Дочь Петра Великого, Императрица Елизавета Петровна, так говаривала: «Евреи существуют в различных частях России. От этих ненавистников Христа мы не можем ожидать ничего хорошего. В связи с этим обстоятельством я издаю следующий приказ: «Все евреи, мужчины и женщины, независимо от их положения и богатства, со всем их имуществом должны немедленно убраться за пределы границы моего государства». От этих врагов Христа я не хочу иметь никакой прибыли». И ведь изгнала евреев из Русской державы.
Коли судить по Библии, то это единственное средство избавления от них. Уверен, именем христианских законов нам следует изгнать их из Руси туда, в Междуречье, откуда они родом.
В противном случае русский народ и государство Российское будут уничтожены этой дьявольской силой. Евреи украдут наш великий русский язык, изувечат нашу русскую душу и, как щитом, прикроются исковерканной ими русской историей».
* * *
Забрежнев, получив письмо от графа Канкрина, пришел в смятение, но не от того, что там было написано, а от перспективы встретиться по этому поводу с вождем. Не сказать которому о письме было невозможно. И это Забрежнев также прекрасно понимал.
Что же делать? Как выйти из положения? Впрочем, раздумывать долго также было небезопасно. Кто знает: кто еще, кроме него, работает на графа в партийной разведке Сталина?
Забрежнев стал перебирать кандидатуры в поисках того, на кого можно было бы положиться или переложить свою нелегкую миссию. Взять того же Голованова… казалось бы, все о нем известно, вся его подноготная, но ведь он словно оборотень, нырнет, к примеру, в Гонконге, а всплывет из-под стола на заседании высших лиц Ордена, в клубе Д-115. Как-то Забрежнев услышал, что Голованов способен… пронзить века. Говорят, это мистика, но мистика — для несведущих. А Забрежнев в лабораториях партийной разведки видел и знал такое, что усомниться в подобных возможностях он себе не позволил бы.
И он сделал ход, роковой ход, который впоследствии будет стоить ему жизни. Он доложил о последнем письме бывшего шефа Имперской разведки Александру Евгеньевичу. Тот прочитал, спросил спокойно: «Владимир, а зачем ты мне это показываешь?» И, не дожидаясь ответа, встал и, направляясь к двери, бросил: «Я ничего не читал. Но если будет надо, то — читал…» И ушел, оставив поникшего и враз посеревшего Владимира Георгиевича терзаться и дальше.
После напряженных раздумий Забрежнев «случайно» забыл письмо в келье Пономарева. Который тоже изобразил из себя незаинтересованного человека. Но когда через какое-то время в монастыре появился Сталин, Пономарев, словно невзначай, подал ему письмо.
Ознакомившись с посланием, генсек долго и тяжело молчал, затем, сев на жесткий стул, спросил:
— Скажи, Борис, граф пишет, что его жена за границей. Он упоминает и сына. Где они?
— По имеющимся у нас сведениям, товарищ Сталин, его жена проживает во Франции, а сын в Евпатории. В силу своей чрезвычайной занятости в связи с событиями 1917 года и возникшими проблемами в отношениях с женой граф, будучи уверенным, что все как-то уладится, оставил сына у своего друга, полковника русской армии в отставке Дмитрия Дмитриевича Бедного, скрывающего тот факт, что он офицер, и живущего в Евпатории. По нашим сведениям, в период Гражданской войны Бедный тщательно скрывал от знавших его людей, что у него малолетний сын графа Канкрина. Вместе с супругой они решили признать Михаила Александровича Канкрина, родившегося 6 января 1915 года, членом семьи и оформили соответствующие документы. Конечно, с согласия его настоящего отца, который неоднократно приезжал тогда в Крым с документами на имя Грейга, — фамилию своей матери он с разрешения Императора использовал в качестве оперативного псевдонима. Однако нам известно, что против этого возражала супруга графа. Мы же сочли целесообразным не беспокоить полковника и оставить все так, как есть. Как говорят, товарищ Сталин, до лучших времен. Мы полагаем, что из детей бывших русских аристократов и дворян необходимо создать легион карателей всех противников советской власти. Одним из таких мы планируем сделать сына графа Канкрина Михаила, который ныне является членом семьи Бедного.
Сталин, сверкнув глазами и еще некоторое время помолчав, удовлетворенно рассудил:
— Может, ты и прав. Но не лучше ли мальчишку забрать и тем самым вытащить графа к нам? Он посмел покушаться на партию, на государство.
Пономарев, вежливо выслушав, ответил:
— Товарищ Сталин, граф не тот человек, которого можно купить на жизнь сына. Он остался монархистом и убежденным сторонником русской государственности. И, написав это письмо, он подвел для себя какой-то итог.
— Может, и так. Но ты подумай, не вмешивая сюда никого. Мне этот паршивый граф не по душе. Он заслуживает, чтобы его отправили к праотцам… Кто у него еще есть?
— Никого, товарищ Сталин. У него были три брата, но всех уже нет в живых. Есть троюродные и другие родственники. Один, как я вам докладывал, должен был стать одним из руководителей Кубанско-Донской казачьей армии.
— Хорошо, подумайте о том, чтобы выкорчевать этот род с нашей теперь земли. И еще. Перевезите помазанника из Сухума сюда, в Подмосковье. Вы подобрали ему пригодное место жительства?
— Да, товарищ Сталин. Он сам назвал это место, это имение московского купца Куманина.
— Хорошо. Это хорошо. Помазанник нам еще пригодится, а его вассалы пусть идут к праотцам.
* * *
К рассвету, подытожившему очередной день рождения, закончился наш разговор с Главным маршалом авиации Александром Евгеньевичем Головановым. Мы вновь выпили, не закусывая, молча раздумывая над говоренным уже не в первый раз…
Александр Евгеньевич, смотря вдаль и словно уже обращаясь не ко мне, подытожил:
— Ты много узнал. Еще больше узнаешь от того, с кем ты сейчас работаешь и чем ты занимаешься. Но мне бы хотелось, чтобы ты имел свое собственное мнение и не торопился его высказывать. Ибо правят бал на нашей земле не такие, как ты, сын Михаила, внук Александра Георгиевича Канкрина, которого вырастили верным сатрапом Бориса Николаевича Пономарева. Да и не такие, как я… Я прикоснулся ко времени, к эпохе, когда был какой-то шанс вырвать это право править бал… Я все понимаю, знаю цену тому, что привнес нам научный коммунизм Маркса, знаю, кто и что стояло и стоит за этим, и как мог с этим воевал. Но у меня, как и у тебя, есть один-единственный недостаток. Мне проще: мой век уже завершается. А ты еще успеешь прочувствовать, как велик этот недостаток… да, он состоит в том, что мы — русские.
1 Парижский мир 1856 года заключен 18 марта между Россией, Францией, Великобританией, Турцией, Сардинией, Австрией и Пруссией. Завершив Крымскую войну 1853–1856 гг., Россия возвращала Турции Каре, уступала Молдавскому княжеству устье Дуная и часть Южной Бессарабии. Черное море объявлялось нейтральным, Россия и Турция не могли держать там военный флот. Подтверждалась автономия Сербии, Дунайских княжеств.
