С точки зрения Черчилля, подобные упования выглядели большой наивностью: «Большевики — фанатики. Ничто не может отвратить фанатика от его цели. Л[лойд] Д[жордж] считает, что может их переубедить, что они наконец увидят ошибочность своих методов и неприложимость своих схем. Ничего подобного! Они считают, что их система не стала успешной, потому что ее применяли с недостаточным размахом, и что для того, чтобы добиться успеха, ее нужно распространить на весь мир»178.
Предупреждения Черчилля пропали втуне, и 31 мая 1920 г. открылись торговые переговоры, Красин встретился с Ллойд Джорджем и его командой. Для советского руководства эта встреча означала исторический прорыв: впервые его эмиссара принял глава правительства великой державы179. Красин оказался таким очаровательным, его внешность и манеры настолько не совпадали с превалировавшим в Европе представлением о большевиках как дикарях, что некоторые из англичан выражали после встречи с ним сомнение, не подставное ли он лицо. Торгпред сообщил принимающей стороне, что вопрос о долгах будет урегулирован, как только восстановятся мир и полные дипломатические отношения между двумя странами. Помимо этого он настаивал, чтобы Британия воздержалась от оказания помощи Польше. По поводу же того, что особенно беспокоило Британию, а именно враждебной советской пропаганды, в том числе и на Ближнем Востоке, Красин обещал, что, если Лондон примет решение нормализовать отношения и прекратит дальнейшую помощь врагам Советской России (включая Врангеля, который все еще держался в Крыму), «она, со своей стороны, готова дать полные гарантии, что воздержится от участия в каких бы то ни было видах враждебной деятельности и от попустительства последней, не только на Востоке, но и в других местах»180.
Красин, очевидно, превысил данные ему полномочия, давая подобные обещания, — во всяком случае, британская разведка перехватила и расшифровала сердитый выговор Чичерина, в котором содержались резкие возражения против сделанных уступок, а также следующий совет от Ленина: «Эта свинья Ллойд Джордж врет без стыда и совести. Не верьте ни слову из того, что он говорит, и врите ему в ответ в три раза больше». [Andrew С. Her Majesty's Secret Service. New York, 1986. P. 262. В шифровальной службе Британии работал русский по имени Е.К.Феттерлейн, он и нашел ключ к советскому дипломатическому шифру (Ibid. P. 261—262)].
Вторжение Красной Армии в Польшу привело к временной приостановке переговоров и вызвало великое смятение в Лондоне: перспектива создания коммунистической Польши и возникновения у Германии и Советской России общей границы обеспокоила даже Ллойд Джорджа181. В июле 1920 г. Красин возвратился в Москву.
* * *
В Москве верили, что ключи к мировой революции находятся в Германии: ни в одной другой стране Коммунистический Интернационал не вел подрывной деятельности столь усердно, как там. Рабочим языком двух первых конгрессов Коминтерна был немецкий, а германским делегатам на них оказывались особые почести. Высшие представители власти, Зиновьев и Радек, направлялись для приветствия на съезды немецких социалистических партий и профсоюзов.
Основным препятствием к осуществлению планов Коминтерна в Германии являлась социал-демократическая партия (SPD). Именно социалистическое правительство подавило коммунистические мятежи зимой 1918—1919 гг. и затем в марте 1921 г. Немецкие социалисты хорошо знали большевиков по долгому сотрудничеству во Втором Интернационале и относились к ним с нескрываемым презрением. Большевики в ответ поливали лидеров этой партии подчеркнуто злобной клеветой.
Отношение СДПГ к большевистскому режиму было впервые сформулировано в вышедшей летом 1918 г. работе Карла Каутского «Диктатура пролетариата». Автор, лично знавший Маркса и Энгельса и являвшийся официальным держателем прав по распоряжению их наследием, высказывался исключительно авторитетно. В свое время он выступил против Первой мировой войны и основал радикальное крыло партии (USPD).
Он приветствовал октябрьский переворот. Однако большевистские методы управления были, по его мнению, абсолютно неприемлемы. Каутский обвинял большевиков в установлении однопартийной диктатуры, в том, что они называют советы высшей формой демократии, а на самом деле используют их для уничтожения народовластия. У этого режима не было, по его мнению, ничего общего с социализмом. Каутский отвергал и аналогию, которую российские коммунисты проводили между собой и Парижской коммуной: «Она была делом всего пролетариата. В ней приняли участие все социалистические течения: ни одно не устранилось, ни одно не было устранено. Социалистическая партия, которая сегодня правит Россией, наоборот, пришла к власти в результате борьбы с другими социалистическими партиями. Она пользуется своей властью для изгнания других социалистических партий из своих руководящих органов»182. В 1919 г. Каутский опубликовал вторую работу, содержавшую еще одну оценку советского эксперимента, «Терроризм и коммунизм»183. В ней он называет складывающийся в Советской России режим «Kasernensozialismus», казарменным социализмом.
Такой критики, исходящей от человека, признаваемого широкой общественностью наследником Маркса и Энгельса, большевистские лидеры проигнорировать не могли. Ленин, не желая или не умея анализировать аргументы Каутского, прибег к ругани. В написанном в конце 1918 г. ответе он называет немецкого социалиста «лакеем буржуазии» и «подлым ренегатом»184. Более рациональный ответ содержался в работе Троцкого, также озаглавленной «Терроризм и коммунизм». [Ann Arbor, Michigan, 1961. Делая уступку чувствительности американцев, книгу первый раз издали под заглавием «Диктатура против демократии».]. Признавая, что в Советской России установлена диктатура, он настаивает, что это — диктатура рабочего класса: подчиняясь принуждению, рабочий на самом деле слушается самого себя185. Маркс, заявляет он, никогда не превращал демократию в лозунг, никогда не ставил ее над классовой борьбой.
Особенно большой урон репутации большевиков в Германии нанесла критика со стороны Розы Люксембург, совместно с Карлом Либкнехтом возглавлявшей Союз Спартака, кого никто, даже Ленин, не смог бы обвинить в ренегатстве, поскольку она жизнью заплатила за свои убеждения. Люксембург во время и после Первой мировой войны не покладая рук работала для дела социалистической революции в своей стране, она приветствовала большевистский переворот. Тем не менее, когда Москва потребовала немедленно захватить власть в Германии, она резко воспротивилась, поскольку немецкие рабочие не были готовы к такому шагу. Она высказалась также против создания Коминтерна, опасаясь, что это приведет к засилью большевиков, которым она не доверяла, в мировом коммунистическом движении186.
Осенью 1918 г., находясь в тюремном заключении за антивоенную деятельность, Люксембург написала критический очерк о ленинском режиме. Немецкие социалисты сочли его «несвоевременным» и отложили полную публикацию до 1922 г., но даже и тогда они смогли отважиться на обнародование документа, только изъяв особо острые места187. Люксембург восхваляла большевиков как единственных преданных делу социалистов в России. Но она осуждала Декрет о земле, поскольку он укреплял собственнические инстинкты крестьянства и углублял разрыв между городом и деревней. Подверглась критике и большевистская политика «национального самоопределения», послужившая основанием для развала Российской империи — с социалистической точки зрения явления регрессивного.
Но самые обличительные слова она, подобно Каутскому, приберегла для осуждения подавления демократии. (Люксембург не ссылалась на красный террор — возможно, она не знала о нем, хотя его ввели в сентябре 1918-го.) Критическим событием в истории политического перерождения большевистского режима она считает разгон Учредительного собрания. Если действительно, как заявляли в свое оправдание большевики, избранное в ноябре 1917 г. Учредительное собрание перестало к январю 1918 г. отражать настроения масс, следовало провести новые выборы, а не ликвидировать его. Следующим по важности событием явилось подавление свободной печати и уничтожение свободы собраний, «без которых осуществление управления широкими массами немыслимо»188. «Свобода только для сторонников правительства, только для членов партии, как бы ни были они многочисленны, это уже не свобода. Свобода — всегда свобода для того, кто думает иначе. Не из-за фанатической преданности "справедливости", но потому, что все просвещающее, благотворное, очищающее в политической свободе идет от независимости и теряет свою действенность, когда свобода становится "привилегией"»189.
Люксембург критиковала большевиков за их практику управления посредством декретов, которая стала прекрасным орудием уничтожения старого строя, но оказывалась более чем бесполезна при строительстве нового. Творчество требовало абсолютной свободы. «Общественная жизнь в странах, где свобода ограничена, оказывается такой невыразительной, бедной, схематичной, неплодотворной именно потому, что, подавляя демократию, она перекрывает все живые источники процветания и прогресса»190. Без открытости советское чиновничество непременно станет жертвой коррупции. Она предсказывала мелочную бюрократизацию советской жизни: ее следствием станет диктатура не пролетариата, но «горстки политиканов, т.е. диктатура в буржуазном смысле, в смысле якобинской власти»191.
