Внезапность, трудно достигаемая, когда имеешь перед собой такую господствующую над местностью позицию, затруднялась еще и тем, что войска до сих пор не овладели искусством скрытой подготовки и маскировки. В результате сооружение новых укрытий по обоим берегам реки Анкр в феврале дало германцам первую нить к распознаванию намерений союзников. С этого времени признаки все больше и больше умножались. Фалькенгайн намечал даже попытку сорвать британское наступление, но вскоре убедился, что ему не удастся выделить для этого нужных войск.
Если обширная подготовка и не выдала британского наступления целиком, то бомбардировка, продолжавшаяся неделю, безусловно говорила о надвигавшемся штурме. Но еще раньше неосторожная речь английского министра труда Артура Гендерсона, 2 июня обратившегося с призывом к рабочим снарядных заводов, позволила германскому командованию угадать намерение союзников перейти в ближайшем будущем к активным действиям.
Единственным ограничивающим фактором было то, что Фалькенгайн, несмотря на верные предсказания и предостережения о готовящейся атаке, исходившие как от командующего 2-й армией, так и от заграничных агентов, продолжал верить, что это лишь прелюдия, введение к настоящему решающему наступлению, которое начнется севернее. Фалькенгайну казалось, вероятно, что британская подготовка слишком вызывающа, чтобы быть истинной. В соответствии с этим он задерживал подкрепления. Только 5 июля он убедился, что Хейг действительно выбрал ареной своих действий Сомму. За этот промежуток времени он успел отстранить от должности начальника штаба 2-й армии — за то, что тот справедливо требовал «все больше и больше».
Расхождение во взглядах среди немецкого командования дало британцам шанс, которого они лишились из-за расхождения во мнениях своего собственного командования. Степень этих разногласий и их последствия стали известны только в последние годы. Наступление продолжалось всего несколько недель, когда официально вдохновленные апологеты уже начали распространять рассказы о том, что Хейг всегда стремился к кампании на истощение и не мечтал о «прорыве». Эта версия рьяно отстаивалась в течение многих лет после войны; она представляет собой одно из самых продуманных искажений исторической правды, какое знает мир. «Дымовая завеса», состоящая из частиц бессовестно перетасованной истины, была наконец рассеяна с публикацией официальной истории в 1932 году.
Из этой публикации видно, что Жоффр только рассматривал возможность битвы на истощение, и Раулинсон склонялся к той же точке зрения, в то время как Хейг, являясь посредником, стремился к прорыву и верил в него. Его решение определило цель Британии. Но сомнения Раулинсона привели к тому, что британский план стал компромиссом разных методов, что сделало его практически непригодным для достижения любой цели. Из-за своих «сравнительно небольших ресурсов» в артиллерии и глубины германских позиций Раулинсон предпочел длительную артподготовку и наступление в несколько этапов. Первое неизбежно снижало шансы на неожиданность, которая наилучшим способом могла скомпенсировать недостаток ресурсов, в то время как второе стало препятствием для развития любых достигнутых успехов, давая противнику время восстановить целостность обороны и подтянуть резервы.
Хейг правильно понимал эту проблему и также склонялся к короткой бомбардировке; но, похоже, будучи кавалеристом с нетехническим складом ума, он пренебрег проблемой ликвидации проволочных заграждений, которые закрывали подход к позиции противника. После обсуждения Раулинсону разрешили его долгую бомбардировку — но ему было приказано одним залпом накрыть часть второй немецкой позиции вместе с первой.
Официальная история, показывая, что прорыв едва ли имел бы решающее значение, и даже предполагая, что тот просто создал бы опасный выступ, подразумевает, что этот прорыв был возможен. Но не так, как он был предпринят. Нацелившись на прорыв, Хейг фактически полагался на единственное средство — в котором он был, по всеобщему мнению, слишком ограничен. Его специалист по артиллерии сказал ему, что он чересчур «растягивает» свою артиллерию. Раулинсон «выразил опасение», что он «просит слишком большую часть» доступных войск, что его огневая мощь будет слишком размазана для оказания нужного эффекта и что попытка откусить кусок от второй позиции будет «авантюрой». Тем не менее именно для этой авантюры Хейг решил задействовать своих командиров и их людей.
По мере того, как день сражения приближался, Хейг выказывал «растущий оптимизм», хотя французские ресурсы и, следовательно, доля их участия неуклонно сокращались из-за утечки под Верден. Возможно, еще более примечательным является то, как его основные подчиненные присоединились к этому оптимистическому хору и пели так громко, словно хотели заглушить свои собственные сомнения, возникшие у них во время хладнокровного рассмотрения этой проблемы. Они не просто уступили мнению Хейга, они разделили его. Большей лояльности и быть не могло.
«Неофициально» Раулинсон «был убежден, что они [распоряжения Хейга] были основаны на ложных посылках и преувеличенном оптимизме». Тем не менее, он «внушал на всех конференциях и в других случаях… „что после бомбардировки в области, охваченной ею, ничто не уцелеет“ а пехоте останется только прийти и вступить во владение». Это текущий оптимизм был принят и его подчиненными, в результате чего даже после того, как бомбардировка оказалась неэффективной, батальонам, «которые сообщали, что вражеские пулеметы не подавлены, люди из дивизий отвечали, что они слишком пугливы». Ужасные слова для официальной истории, поскольку сказаны они были людьми, готовыми платить жизнью за такое пренебрежение своими словами!
Из-за своих катастрофических последствий причины этого фантастического оптимизма требуют более подробного анализа. В отношении некоторых офицеров в значительной степени — и, возможно, большинства офицеров в некоторой степени, — это могла быть забота о своих личных интересах. Говоря беспристрастно, это нельзя поставить в особенный упрек солдатам, поскольку в любой профессии, предполагающей пожизненную карьеру, человеку свойственно следовать командам, отданным свыше.[81] Но более общей причиной, пожалуй, был именно самообман. В некоторых случаях он, возможно, имел причиной смутную идею лояльности — «слепой лояльности» — которую поощряла военная система XIX века; даже здесь инструкции 4-й армии, в которых было упущено так много тактических моментов чрезвычайной важности, прилагали все усилия, чтобы особо подчеркнуть, что «вся критика со стороны подчиненных… приказов, полученных от вышестоящей власти, в конечном счете скажется на самих критиках…» Но в других случаях оптимизм был настолько жизнерадостным, что не нуждался в инициации свыше. Поэтому когда Хейг, тревожась о недостаточной готовности одного из армейских корпусов, направил туда генерала Чартериса с правом отменить приказ о наступлении, «поскольку у него было мало шансов на полный успех», его эмиссар обнаружил, что командир «более чем доволен» и восторженно сообщает, что он чувствует себя «как Наполеон перед битвой при Аустерлице». В итоге Чартерис уступил его желанию, хотя и «вернулся обратно, полный мрачных предчувствий».
Официальная история наводит на мысль, что истоки этого рокового оптимизма среди высшего командования могут быть связаны с поразительной неспособностью понять главный урок предшествующих событий — урок, который давно уже усвоило большинство полковых солдат. «Неудачи прошлого объясняются иными причинами, нежели активным использованием пулеметов противником и его научно спланированной обороной». Подобное экспертное «рассуждение», безусловно, является одним из самых примечательных зафиксированных в истории случаев, когда за деревьями не был замечен лес.
С рациональной точки зрения предположение, что в результате бомбардировки в противоположных окопах никого не останется в живых, кажется совершенно необъяснимым. Ибо, помимо изначальных сомнений Раулинсона, имеется и тот факт, что он сам равномерно растянул по фронту свою ограниченную артиллерию «без оглядки на силу и важность той или иной части», в результате чего «огонь неизбежно был настолько рассеян, что многие опорные пункты и пулеметные посты так и не были им затронуты». Кроме того, большая часть доступных тяжелых орудий была устаревшего образца и малой дальности стрельбы, в то время как значительная часть боеприпасов оказалась некондиционнной. Таким образом, снаряды не могли проникнуть в блиндажи, в которых укрывались, пережидая обстрел, немецкие пулеметчики. Но только исходя из предположения о потенциально подавляющем эффекте бомбардировки, мы можем полностью понять тактику, принятую британским командованием. Вряд ли можно поверить, что кто-то, обладая крупицей здравого смысла или хотя бы каким-то пониманием предшествующих событий, повел бы войска в атаку таким способом, если бы не был опьянен уверенностью в действенности бомбардировки. Этот способ определенно представляет собой наглядный пример предельного отрыва от реальности.
