Цена верности магнатов не была установлена. Если перед вами стояла такая поистине внушающая страх личность, как Карл Великий после завоевания лангобардов, то тогда, вероятно, можно было быть весьма благодарным, если вы получали от него хоть что-то. На другом конце этой шкалы претендент по боковой родственной линии – пока не имеющий королевства – обещал все на свете, чтобы добиться поддержки попытки государственного переворота, а наполовину воцарившимся монархам перед лицом нескольких соперников приходилось платить, чтобы укрепить основы своего владычества. Но рассказ о политике в IX в. делает очевидным, что показатель страха перед Каролингами уменьшался и соответственно политическая цена достаточно верных сторонников, чтобы избежать длительного отпуска в монастыре, была высока. В таких условиях есть все причины принять то, что сообщает нам повествование о политике: что элементы, составляющие власть, – земля, доходы и право назначать на ключевые посты – неизменно уплывали из королевских рук, вероятно, с увеличивающейся скоростью.
Два дополнительных фактора ускоряли события. Первый: главной проблемой внешней политики, стоявшей перед миром франков – да и его англосаксонского аналога к северу от Ла-Манша, – стали набеги викингов. Главная военная трудность заключалась в быстроте передвижений викингов. Они приплывали на кораблях и часто привозили с собой лошадей или захватывали их по приезде, так что их перемещение в пространстве происходило с огромной скоростью. Противостоять молниеносным налетам оказывалось чрезвычайно трудно в условиях, когда сообщения, как правило, сначала передавались на значительные расстояния королевскому двору, а затем посылались приказы вооруженным силам, которые часто не были еще в сборе, так как частично занятые в армии землевладельцы со своими военными отрядами обычно жили в своих поместьях. Поэтому уловка состояла в том, чтобы передать власть доверенному лицу – региональному магнату на территориях, находящихся под угрозой нападений (практически везде, где есть судоходные реки), – человеку, который был гораздо ближе к месту событий и имел возможность организовать быстрый отпор. Карл Лысый, в частности, понимая, что множество рек пересекает его владения, взял на вооружение эту разумную меру и пользовался ею систематически. Но одним из его доверенных лиц являлся некий Роберт Сильный, которому поручили командование на Луаре, а Одо, ставший королем в 888 г., был сыном этого Роберта. Поэтому семья доверенного подчиненного в одном поколении могла собрать значительные награды от такой службы, чтобы превратиться в потенциальных узурпаторов в поколении следующем.
То же самое было характерно и для первых лет правления Меровингов, когда Каролинги начали свое существование как их самые доверенные сподвижники в Австразии. Однако в IX в. в игру вступил второй фактор, очень выгодный для местных землевладельцев-магнатов, – замки. Мы сейчас говорим об их прототипах, в основном деревянных постройках, а не огромных каменных цитаделях, разрушенные остатки которых все еще усеивают большую часть территории Западной Европы. Но тогда дома элиты приобретали форму крепости впервые, и этот обычай быстро распространялся. Отчасти это был еще один ответ на мобильность викингов. Если нельзя было надеяться быстро мобилизовать крупные силы и дать врагу отпор, то альтернативный подход состоял в том, чтобы использовать меньшее число бойцов с большей эффективностью и затруднить викингам возможность прибрать к рукам то, что стоит украсть. Укрепленные центры могли служить общими убежищами, и их удерживало относительно небольшое число людей. Карл Лысый, в частности, очень любил разные укрепления – не только стандартные опорные пункты, но и укрепленные мосты в ключевых местах речных систем. Однако как только этот обычай подхватили и распространили крупные магнаты, стало труднее запугать восставшего подданного, так как замок можно было легко защищать от короля так же, как и от викингов[236].
Более старшие поколения обозревателей, убежденные – как все были убеждены в эру национализма – в том, что центральная власть в государстве в своей основе лучше, чем власть региональных правителей, видели в этом разворачивавшемся процессе большое несчастье и для империи Каролингов в целом, и для Западной Франкии в частности, когда несостоявшиеся монархи, грубо ограниченные заговорами магнатов, принимали решение сопротивляться своим законным правителям. В этом историографическом мире магнаты и короли обычно изображались зажатыми в тиски борьбы не на жизнь, а на смерть за власть над территориями и историческую судьбу Франции и Германии, как за землю обетованную, к которой в конечном счете вела тенденция к централизации. Недавние работы, менее зацикленные на делении всего на «хорошее» (которые двигают все к современному миру, в котором господствуют национальные государства) или «плохое» (где этого нет), показывают, что большую часть времени короли и землевладельческие элиты сотрудничали и сосуществовали более или менее счастливо. А испытав в XX в. тоталитаризм, мы также прекрасно сознаем, что в центральной власти нет ничего такого, внутренне ей присущего, что было бы лучше региональной власти. В результате острота вопроса спала, и вместо того чтобы иметь местных магнатов, решительно намеревающихся сбросить центральную власть, мы счастливы в мире, в котором большинство выдающихся личностей, оспаривающих власть в конце IX в., вроде Одо или Босо, вышли из семей с безупречной биографией людей, верных Каролингам.
Все это прекрасно, но не следует поддаваться искушению заменить старое представление о магнатах, стремящихся подорвать королевскую власть и установить новую, при которой люди, верные королю, просто подбирают куски того, что осталось от развала королевской власти. Слишком явное противопоставление лояльности и восстания в тех условиях IX в. ввело бы в заблуждение. Верность династии никогда никого не удерживала от извлечения выгоды от своей верности. По определению, те, занимавшие самые лучшие должности, чтобы извлекать для себя выгоду из процесса, в ходе которого имущество выходило из-под контроля центральной власти, обычно были верноподданными, так как они находились на нужном месте, чтобы получить максимум из любого процесса передачи. Точно таким же образом Каролинги начинали как главные сподвижники власти Меровингов в Австразии. И как хорошо показывает история, если вы в какой-то момент верноподданный, то это не мешает вам в следующий момент быть более напористым в отстаивании своих прав. Поэтому поведение, продемонстрированное потомками Роберта Сильного, ничуть не странное и, кроме того, находит себе аналоги в других знатных родах. Оно дает превосходный рецепт успеха: изначальная верность правящей династии приносит достаточно богатства и власти для того, чтобы следующие члены знатного рода стали независимыми от центра[237]. И конечно, если все пойдет действительно хорошо, можно даже попытаться захватить и сам трон.
Вместо того чтобы слишком беспокоиться о нравственности магнатов и степени, до которой выгодоприобретатели от уменьшения активов центральной власти были верноподданными или узурпаторами, можно поднять более интересный вопрос. Тот факт, что политические процессы, имевшие место в IX в., оказывали такое сильное воздействие на равновесие между центром и окраинами, на самом деле сообщает нам что-то важное о хрупкости центральной власти в начале Средних веков. Если передача власти от одного поколения правящей династии следующему не была совсем простой, то последующий процесс построения системы власти всегда влек за собой передачу активов из центра на места. Идеально передать власть оказывалось нелегко. Смерть двух братьев по отцу, склонность другого брата к религии и безвременная смерть еще одного брата нужны были для того, чтобы облегчить Карлу Мартеллу, Пипину и Карлу Великому процесс монополизации власти в начале их правления, а последовавшая затем внезапная смерть еще двух братьев стала необходима, чтобы расчистить дорогу для Людовика Благочестивого. Удача, сопутствовавшая беспроблемной передаче власти в этих четырех поколениях, была ошеломляющей и не могла длиться бесконечно. И как только эта удача иссякала, всегда начинался процесс передачи активов с целью подорвать абсолютную – или фактически любую – власть династии. Это не имело никакого отношения к способностям отдельных ее представителей или жадности конкретных магнатов. Это был результат некоторых ключевых структурных изменений, который означал, что короли и императоры-Каролинги имели значительно меньше рычагов власти в своих руках, чем любой их предшественник позднеримского периода, вроде Юстиниана.
Стоит подчеркнуть, что и перед Каролингами, и римскими императорами вставала одна и та же проблема управления. Попытка руководства географически обширными империями при наличии таких технологий связи, когда почти любое средство передвижения делало около сорока километров в день, означала, что во многих отношениях регионы управляли сами собой. Центральная власть просто была не способна решать вопросы на местах, поэтому фокус и в Римской империи, и в империи Каролингов состоял в следующем: так передать власть, чтобы она не позволила неизбежной автономии дойти до опасной степени местной независимости, а империи – рассыпаться. Но если проблема оказывалась одной и той же, то оружие, которое могли ввести в действие Карл Великий и Людовик Благочестивый, становилось значительно менее эффективным, чем то, что было пятьсот лет назад.
