Далее автор приводит список бояр, бывших «в совете сем», т. е. настроивших «чернь» против своих недругов-Глинских: благовещенский протопоп Федор Бармин, князья Федор Шуйский и Юрий Темкин, И. П. Федоров, Г. Ю. Захарьин, Федор Нагой «и инии мнози». Он сообщает также (вслед за Летописцем начала царства) о «бесчисленном» множестве «людей» Ю. В. Глинского, убитых тогда москвичами, добавляя важную деталь, не известную из других источников: «Много же и детей боярских незнакомых побиша из Северы [т. е. Северщины. — М. К.], называючи их Глинского людми»[1239].
Историки уже давно обратили внимание на существенные различия в трактовке июньского восстания 1547 г. в летописях, близких по времени составления к описываемым событиям (Летописце начала царства, Летописце Никольского, Продолжении Хронографа редакции 1512 г.), с одной стороны, и в более поздних источниках 60–70-х гг. (Первом послании Грозного и Царственной книге) — с другой. Если в упомянутых летописных памятниках середины XVI в. восставшие изображены действующими по собственной инициативе, без какого-либо вмешательства приближенных Ивана IV, то в послании царя Андрею Курбскому и в приписках к Царственной книге вся вина за случившееся возлагается на бояр, которые «наустиша чернь» против Глинских.
Исследователи справедливо подчеркивают тенденциозность приписок к Царственной книге и отдают предпочтение версии, отразившейся в более ранних летописных памятниках: Летописце начала царства, Новгородской летописи по списку Никольского, Продолжении Хронографа редакции 1512 г.[1240] Действительно, вставка в текст Царственной книги содержит явные неувязки: в частности, как отметил И. И. Смирнов, бояре едва ли могли собрать черных людей на площади во время церковной службы, а ведь Юрий Глинский, согласно сообщениям нескольких летописей, был убит именно «на обедне» в Успенском соборе[1241]. К этому можно добавить, что слухи о колдовстве Глинских носили явно фольклорный характер[1242], хотя некоторые вельможи из числа их недоброжелателей, возможно, охотно распространяли подобные слухи, надеясь свести счеты с временщиками. Наконец, указанные выше черты самоорганизации восставших, отмеченные в летописании 1550-х гг. («собравшись вечьем» и т. п.), полностью исключают возможность какого-либо руководства их действиями со стороны бояр.
Таким образом, акцент на придворных интригах и происках врагов Глинских, характерный для приписок к Царственной книге (а ранее — для рассказа Ивана Грозного о тех же событиях), серьезно искажает картину восстания. Но при этом ряд деталей, прямо не связанных с основной тенденцией рассказа, могут быть вполне достоверными: это относится, в частности, к хронологии событий, к упоминанию о расправе с северскими детьми боярскими и другим подробностям.
По весьма вероятному предположению И. И. Смирнова, в течение нескольких дней Москва находилась в руках восставших[1243]. Кульминацией июньских событий стал поход мятежных посадских людей в село Воробьево, где находился тогда царь. Об этом эпизоде сохранилось несколько свидетельств. Летописец Никольского описывает дальнейшее «смятение людем московским» после убийства кн. Ю. В. Глинского: «…поидоша многые люди черные к Воробьеву и с щиты и з сулицы, яко же к боеви обычаи имяху, по кличю палачя, князь же великый, того не ведая, узрев множество людей, удивися и ужасеся, и обыскав, яко по повелению приидоша, и не учини им в том опалы, и положи ту опалу на повелевших кликати»[1244].
Летописец подчеркнул воинственные намерения черных людей, которые вооружились, как на битву, и растерянность и даже страх государя при виде многочисленной толпы. Можно понять также, что большинство участников этого непрошеного визита остались безнаказанными; опала была объявлена только зачинщикам (и то неизвестно, в какой форме). Но каковы были цели похода в Воробьево, летописец не поясняет.
Иван Грозный вспоминал впоследствии в письме Курбскому: «Нам же тогда живущим в своем селе Воробьеве, и те изменники научили были народ и нас убити за то, что бутто мы княж Юрьеву мать, княгиню Анну, и брата его князя Михаила у себя хороним от них»[1245]. Таким образом, восставшие явились в царскую резиденцию с требованием выдачи Анны и Михаила Глинских. Об этом прямо говорится в более позднем источнике — приписках к тексту Царственной книги о событиях лета 1547 г.: «А после того убийства [Юрия Глинского. — М. К.] на третей день приходиша многия люди чернь скопом ко государю в Воробьево, глаголюще нелепая, что будто государь хоронит у себя княгини Анну и князя Михаила, и он бы их выдал им»[1246].
Процитированная фраза позволяет датировать поход москвичей к царю в Воробьево 29 июня. Заметим также, что этот текст не содержит каких-либо намеков на то, что жизни самого государя угрожала опасность. Как именно проходили переговоры, за неимением свидетельств сказать трудно. Ясно только, что восставшие ушли ни с чем, поскольку лиц, которых они искали, в Воробьеве не было: выше в Царственной книге отмечено, что «князь Михайло Глинской тогда бяше и с материю на огосударском жалование на Ржеве»[1247].
* * *
Восстание посадских людей, убийство царского дяди, беспомощность властей, проявленная во время июньских событий, — все это приметы острого политического кризиса, в очередной раз заявившего о себе летом 1547 г.
Принято считать, что основным результатом восстания 26 июня явилось «падение Глинских»[1248]. С. М. Каштанов говорит даже о падении в этот день «правительства Глинских»[1249]. С подобными утверждениями, однако, трудно согласиться.
Начну с того, что большое влияние, которым в конце 1546 — первой половине 1547 г. пользовались Глинские при московском дворе, еще не дает оснований считать их правительством страны. Это влияние они употребили на то, чтобы упрочить положение своего клана и свести счеты с соперниками (вспомним казнь двух юных князей в январе 1547 г.). Но полным контролем над внешней и внутренней политикой государства они явно не обладали, да и, похоже, не стремились к нему.
Единственный пример административной активности кн. М. В. Глинского, на который ссылается С. М. Каштанов, — выдача по приказу этого боярина и конюшего указной грамоты на Вологду 20 января 1547 г.[1250] — еще недостаточен для утверждения ученого, будто выдача жалованных и указных грамот сосредоточилась в руках Глинских[1251]. Можно указать, в частности, на несколько грамот января — марта 1547 г., выданных казначеями И. И. Третьяковым и Ф. И. Сукиным, а также «большим» дворецким Д. Р. Юрьевым[1252]. Этим администраторам, как будет показано ниже в девятой главе книги, принадлежала ключевая роль в центральном управлении страны в конце 40-х гг.
Но даже если не говорить о «правительстве» Глинских, а рассматривать их господство при дворе в указанный короткий период лишь как возвышение очередных временщиков, то и в этом случае устоявшаяся в литературе точка зрения нуждается в коррективах. «Падение Глинских» не было таким мгновенным, как это принято считать, и когда С. О. Шмидт утверждает, например, что после июньского восстания «Михаил Глинский был отстранен от власти» и что его постигла опала[1253], ученый несколько опережает события.
Тревожные июньские дни, когда погиб его брат, кн. Михаил Васильевич Глинский предпочел переждать вдали от Москвы: как мы уже знаем, он вместе с матерью находился в Ржеве, где у него были земельные владения. Но место в придворной иерархии князь Михаил не потерял. Показательно, что в датированной июлем 1547 г. разрядной росписи похода Ивана IV на Коломну кн. М. В. Глинский назван первым среди бояр, сопровождавших царя «с Москвы»[1254]. Правда, С. О. Шмидт попытался дезавуировать это свидетельство, предположив, что упомянутый коломенский поход на самом деле не состоялся (поскольку в официальной летописи нет о нем упоминаний) и что в разрядную книгу была включена роспись лишь планировавшегося похода, составленная тогда, когда М. В. Глинский был еще у власти[1255].
Однако приведенные аргументы не кажутся мне убедительными. Во-первых, в официальной летописи — Летописце начала царства — вообще отсутствуют какие-либо сообщения с конца июня до начала ноября 1547 г., за исключением лапидарного известия о сильном граде, выпавшем в Москве 30 июля[1256]. Особенно удивляет отсутствие упоминания о традиционной сентябрьской поездке Ивана IV на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, хотя такие поездки, как мы знаем, государь совершал в сентябре ежегодно. Поэтому молчание летописи, как и во многих других подобных случаях, не является аргументом и, возможно, объясняется просто отсутствием материала у составителя Летописца начала царства, работавшего в начале 50-х гг.
