И тем не менее. В связи с чем историки этот момент старались обходить. Типа, ну победили, да и все тут. Сколько-то связное объяснение попытался дать Нафтали Халфин. На его взгляд, «исход сражения был определен нежеланием кокандских народных масс проливать свою кровь за чуждые им цели восстания, выдвинутые клерикально-феодальной верхушкой», – но эта версия, увы, не выдерживает критики. Нафтали Аронович, безусловно, великий ученый, он основал целую школу, плодотворно работающую и сегодня, он открыл множеству людей, интересующихся Востоком, глаза на прошлое Узбекистана, Таджикистана и Афганистана, однако в данном случае, не складывается. Как показали события, кровь эти самые «народные массы» проливать вполне желали, и чужую, и свою тоже, умирая, в отличие от бухарцев, с чувством исполняемого долга, и за «клерикально-феодальной верхушкой», – сиречь Абдуррахманом и Пуладом, – они шли до конца. Можно сказать, в экстазе. Вполне разделяя ее цели, – вырезать «неверных», вернуть утраченные города, степи и возможность (для кочевников) шарпать караваны, – поскольку в рамках этих целей их интересы вполне совпадали.
Впрочем, время рассуждать настало позже, а пока, 26 августа, войска Кауфмана, чуть-чуть отдохнув, двинулись на Коканд, даже не думавший сопротивляться. Молодой Насреддин-хан, после ухода главарей мятежа, крутивших им по своему усмотрению, стал, наконец, самовластным монархом, – и в этом качестве писал «ярым-подшо» слезные челобитные. Естественно, умолял о пощаде. Молод-де, глуп, отстрадаю, отслужу! А 29 августа лично выехал встречать дорогих гостей. 30 августа покаялся в «неразумии» его дядя Султан-Мурад, бек Маргелана (сдался, прощен, выслан в Россию, получил пенсию и дом в Калуге). 31 августа проявил благоразумие мулла Исса-Аулие (прощен, выслан в Ташкент, получил пенсию). С ханом, отругав за случившееся, Константин Петрович начал переговоры. Влиятельные люди сдавались пачками, но Абуррахман, даже потеряв всех союзников на западе ханства, сдаваться не собирался, отступая на восток, в земли кипчаков, киргизов и «диких мулл», к Ошу и Маргелану, где созывал новых «гази» Пулад-бек. Вполне возможно, он, в самом деле, был из идейных. Небольшой отряд Скобелева, сумевший, нагнав противника у поселка Мин-Тюбе, разбить его арьергард и сесть на хвост, не давая времени для передышки, самого автобачи все же не поймал.
Новые приключения неуловимых
После 10 сентября, когда без боя сдался Ош, все еще немалая армия Абдуррахмана начала таять. Со всего лишь четырьмя сотнями самых верных людей автобачи метался между Андижаном и Узкентом, уклоняясь от стычек, а тем временем, 25 сентября, русские перешли Сыр и на правом берегу, как и Ош, без боя, принял реальность Наманган. В принципе дело шло к финалу. Еще, правда, держался Андижан, куда перешел самозваный бек и добрался, наконец, автобачи, и киргизы даже не думали складывать оружие, но это, как казалось многим, можно решить в рабочем порядке, – так что 23 сентября Кауфман счел возможным «даровать» Насриддину мирный договор, признав его законным правителем ханства. О некогда любимом Худояре «ярым-подшо» не изволил помянуть даже словом, а в порядке ответной любезности предложил перевести независимое ханство в режим протектората вроде Бухары или Хивы и «добровольно уступить» сочные территории Наманганского бекства на правом берегу Сыра. Если, разумеется, у достопочтенного хана не будет каких-либо возражений.
Возражений не было, достопочтенный хан подписал все, но тут выяснилось, что реальная власть его ограничивается периметром городских стен. Ферганская долина горела синим огнем. Киргизы, собравшись на курултай, объявили, что Насриддина больше не признают и, с подачи Абдуррахмана, подняли на белой кошме экс-муллу Исхака, то есть Пулад-бека, объявив его Пулат-ханом, или, как уточнили муллы, «святым ханом», а новый повелитель тотчас призвал подданных к «кровавому джихаду», в знак серьезности намерений приказав вывести на главную маргеланскую площадь русских пленников, – несколько казаков и поручика Святополк-Мирского, – и посадить их на колья. Автобачи, отдадим должное, возражал, но не очень настойчиво: главным для него было подбодрить народ, народ же зрелище весьма вдохновило, и хотя очень скоро (тела казненных еще не успели остыть) русские войска, руководимые генералом Троцким, разбили «скопища», вынудив Маргелан капитулировать, в начале октября ряды «гази» за два-три дня выросли до 70 000 голов, а штурм Андижана провалился.
Не хватило сил. То есть сил-то хватило: хотя бой был невероятно жестоким, – русских погибло аж 63 человека, правда, и защитников, пощады не просивших, более четырех тысяч, – город все же был взят, но как только Троцкий ушел, сразу вновь захвачен киргизами. В отсутствие русских (после подписания договора Кауфман изволил отвести войска) «кровавый джихад» пошел по новому кругу. 10 октября в Ходженте появился перепуганный Насриддин, с трудом унесший ноги из Коканда, – там вновь взбунтовали народ агенты автобачи. Затем восстал Маргелан, распахнувший ворота коннице Пулад-хана, затем Ош. «Скопища» захватили и Наманган, вынудив русский гарнизон, укрывшись в крепости и отбив штурм, сесть в осаду, – правда, ненадолго, потому что Михаил Скобелев, вовремя подоспев, погасил бунт в зародыше, не дав разгореться.
С этого момента перестали работать все правила. Мятежники, собственно, и раньше их не соблюдали, но теперь перестали соблюдать и русские: то, что под Махрамом было позволено «в виде исключения», теперь стало реальностью, данной в ощущениях. Критерий был только один. На первый раз не трогали, только брали присягу. Зато с рецидивистами, и киргизскими жайляу и «святыми городами», называя вещи своими именами, поступали в лучших традициях англосаксов, артиллерией и от пуза, не обращая внимания на готовность снова «покаяться».
Короче, 31 декабря последнее войско Абдуррахмана, – 20 000 кипчаков, – окончательно развалилось на Балыкчанских завалах. 4 января 1876 года, после многочасового артобстрела «по единогласному совету своих ученых людей бодро, радостно» капитулировал Андижан. И, наконец, 28 января, – в том самый день, когда «предпочтя верность законному владыке» впустили вернувшегося Насриддина жители Коканда, – в ставку Скобелева, умоляя «проявить великодушие благородства, даровать милость и пощаду», приехал совершенно сломленный автобачи. В ответ на письмо Михаила Дмитриевича, указавшего, в частности, что пленник «в Маргелане имел намерение остановить резню, но не преуспел, потому что не от него сие зависело», Кауфман телеграфировал: «По докладу Государю Императору сдаче афтобачи Его Величество изволил остаться очень доволен… Абдуррахмана-афтобачи с семейством и с движимым имуществом отправить, когда возможно, Ташкента Россию, где по воле Государя будет жить спокойно». То есть по старой схеме: чемодан-вокзал-Россия, а там пенсия и домик то ли, как у всех, в Калуге, то ли (есть версия) во Пскове. Из вожаков на воле гулял еще только Пулад-хан, но это уже была агония. В середине февраля его выдали свои же, после чего Кауфман велел «прекратить наказания», а самозванца, осудив военным судом за «принятие на себя ханского звания» и «многие убийства», 1 марта повесили на главной площади Маргелана, где он, себе на беду не послушавшись своего командующего, сажал на колья русских пленных. Умер талиб-недоучка, как говорят очевидцы, спокойно, посулив напоследок завтра вернуться во главе ангельского войска, чего, как известно, не случилось, – однако на переполненной площади, со слов тех же очевидцев, «многие рыдали».
Обсуждали случившееся и в Ташкенте, и на Неве долго. Но главный вывод был очевиден еще до окончательного финала. С установлением порядка на караванных путях ханство, по сути, билось в агонии, и раз за разом реанимировать уже по факту разлагающееся не имелось никакой возможности. Во всяком случае, ни Насриддин-хан, ни его младший брат удержать кочевников и «святые города» с гарантией не могли, а более никого и не имелось. Разве что Бухара, но усиливать эмира никто, разумеется, не собирался. Реально вариант получался только один, нежеланный, но единственно адекватный проблеме, и принципиальное согласие императора «решать все важнейшие вопросы на свое усмотрение, не сносясь с инстанциями» Кауфман имел еще до сражения при Махраме.
«Дело довольно серьезное, – писал 18 августа 1875 года Дмитрий Милютин, бывший, разумеется, в курсе, – предвижу новое усложнение в нашей азиатской политике, новые против нас крики в Англии! Государь принял это известие совершенно равнодушно как последствие, которого он ожидал, и не колеблясь разрешил готовить войска для отправления в Туркестанский край. Таким образом, в пять минут, без всяких рассуждений решился, по видимому, вопрос о присоединении к империи новой области – ханства Кокандского». Некоторое время, однако, «ярым-подшо» думал и взвешивал, но в начале января, отправляясь в столицу, предварительно направил военному министру «Записку о средствах и действиях против Коканда», констатирующую, что «настоящее ненормальное хаотическое состояние в Кокандском ханстве, несомненно, отражается на всем экономическом быте и строе Русского Туркестана. Непрекращение с нашей стороны такого состояния в Кокандском ханстве, подрывая наш престиж в Средней Азии, дискредитирует веру всего здешнего населения в нашу силу», с просьбой передать ее государю, минуя МИД. Возможно, узнай об этом дипломаты, ситуация опять подвисла бы, но они не узнали, а государю вся эта тягомотина надоела, и он стремился расставить слоников по полочкам раз и навсегда.
