Таковы известия об ограничении власти царя Михаила Федоровича. Ни одно из них не передает точно и вероподобно текста предполагаемой записи или «письма», и все они в различных отношениях возбуждают недоверие или же недоумение. Из материала, который они дают, нет возможности составить научно-правильное представление о действительном историческом факте. Дело усложняется еще и тем, что до нас не дошел подлинный текст (если только он когда-либо существовал) ограничительной грамоты 1613 года. И не наблюдается ни одного фактического указания на то, что личный авторитет государя был чем-либо стеснен даже в самое первое время его правления[87]. В таком положении дела нет возможности безусловно верить показаниям об ограничениях, сколько бы ни нашлось таких показаний. Мы видели ранее, что в момент избрания Михаила положение великих бояр, представляющих собою все боярство, было совершенно скомпрометировано. Их рассматривали как изменников и не пускали в Думу, в которой сидело временное правительство «начальники» боярского и не боярского чина с Трубецким, Пожарским и «Куземкою» во главе; их отдали на суд земщины, написав о них в города, и выслали затем из Москвы, не позвав на государево избрание; их вернули в столицу только тогда, когда царь уже был выбран, и допустили 21 февраля участвовать в торжественном провозглашении избранного без них, но и ими признанного кандидата на царство. Возможно ли допустить, чтобы эти недавние узники польские, а затем казачьи и земские, только что получившие свободу и амнистию от «всея земли», могли предложить не ими избранному царю какие бы то ни было условия от своего лица или от имени их разбитого смутою сословия? Разумеется, нет. Такое ограничение власти в 1613 году прямо немыслимо, сколько бы о нем ни говорили современники (Псковское сказание) или ближайшие потомки (эпохи верховников). Но может быть, необходимо допустить, что не само боярство, а какая-либо иная сила успела ограничить власть, действуя через Боярскую думу, как высшее учреждение, и обратив эту Думу в свой служебный орган? Чтобы отрицательно ответить и на этот вопрос, необходимы некоторые справки в фактах правительственной практики времени царя Михаила. Попробуем их дать.
После избрания Михаила Федоровича земский собор отправил к нему посольство «в Ярославль или где он, государь, будет» для того, чтобы «государю бити челом и умолять его, государя, всякими обычаи» быть на государстве и поспешить в Москву. Посольство нашло Михаила в Костроме 13 марта; 14 марта он дал свое согласие, «учинился в царском наречении и посох и благословение от Феодорита, архиепископа Рязанского, и ото всего освященного собора принял». Таким образом, по официальной отметке, «тое же зимы, в великий говейна, марта в 14 день, наречен бысть богоизбранный государь царь и великий князь Михайло Федорович всея Русии на царство». 19 марта государь уже выехал из Костромы к Москве на Ярославль[88].
Но еще ранее этого дня начались деловые письменные сношения нового царя и состоявших при нем лиц с земским собором в Москве. Вслед за своим посольством собор посылал из Москвы донесения новому монарху в надежде, что он не откажется принять власть, но еще не получив извещения, что он ее действительно принял. Сохранились такие соборные донесения из Москвы от 4 и 15 марта. А 17 марта из Костромы земские послы пишут в Москву собору, прося «государеву печать и боярской список прислати» немедля, так как, по их словам, «у нас, господа, за государевою печатью многие государевы грамоты стали». Очевидно, новая власть не могла медлить с началом своей деятельности и сразу взялась за работу. До самого приезда царя в Москву (2 мая) продолжались его письменные сношения с московскими учреждениями, и остатки этой переписки[89] дают нам несколько ценных намеков на характер первоначальных отношений между царем Михаилом и органами центральной власти.
Прежде всего надлежит отметить, что в течение Великого поста с государем сносится земский собор, то есть «освященный собор», «бояре» и «всяких чинов люди». Со среды Святой недели, 7 апреля, сношения ведутся всего чаще от имени «Федорца Мстиславскаго со товарищи», и государь со своей стороны пишет «бояром нашим князю Ф.И. Мстиславскому со товарищи»[90]. Обращение государя к более широкому кругу лиц после Пасхи наблюдается лишь в немногих особо важных случаях. Объяснений такой перемены в самих документах нет, и потому мы о ней можем лишь гадать.
По некоторым отпискам из Москвы можно заключить, что члены земского собора, избравшего царя Михаила, не довольствовались тем, что их послы видели нового государя, но и сами хотели видеть его очи. Так, например, поступили нижегородские выборные, просившиеся у собора к государю немедля по его избрании[91]. Понемногу к государю ехали из Москвы не только московские столичные служилые чины, но и провинциальные служилые представители. В конце марта все они официально еще числились в Москве, и собор писал государю: «…дворян, государь, и детей боярских без твоего государева указу с Москвы мы никуды не отпускали опричь тех, которые отпущены к тебе, государю, в челобитчиках (то есть в соборном посольстве)… и которые посланы по городом для твоих государевых дел»[92]. Позднее (но когда именно, сказать точно нельзя) государь велел стольникам, стряпчим и жильцам быть на службе с ним «в походе к Москве», и 25 апреля в селе Любилове был им окончательный смотр[93]. Около этого времени бояре писали из Москвы царю, что «на Москве столников и дворян болших и стряпчих нет никого»; «да и городовые, государь, дворяне многие (прибавляли они) поехали к тебе, государю». В другой отписке бояре выразились и еще категоричнее: «…столники и дворяне болшие и из городов выборные все с тобою, государем»; и это их выражение государь повторил в своей ответной грамоте: «…а дворяне и столники и стряпчие с нами все; а что с нами дворян болших и столников и стряпчих и дворян выборных из городов, и мы к вам послали имянной список»[94]. Если принять во внимание, что некоторых московских дворян в те дни не было ни в Москве, ни с государем, потому что они, по боярскому выражению, «разъехались по домам», «многие разъехались по деревням»[95], – то можно прийти к заключению, что нормальный состав земского представительства на московском соборе в апреле распался. В Москве не осталось вовсе «больших» дворян придворного круга и придворной службы; остались «дворяне и дети боярские на Москве, немногие – попроще, из которых было «в воеводы послать некого»[96]. Переехали к государю и городские выборные дворяне, и, таким образом, обе части служилого представительства – и та, которая представительствовала по избранию, и та, которая была на соборе на основании своего служебного положения и значения, – собрались у государя «на походе» если не поголовно, то в бесспорном своем большинстве. В Москве же оставались «власти» – митрополит Кирилл со всем освященным собором, «бояре» – князь Мстиславский со товарищи, да тяглые представители, если только они не последовали примеру нижегородских посадских, пожелавших видеть государевы очи на походе, ранее приезда государя в Москву. Земский собор, словом, разделился, как и в 1610 году. Тогда в великом посольстве к Сигизмунду поехали послы от властей, от Думы и от сословных представителей, причем число последних было очень значительно. Теперь членами посольства к М.Ф. Романову были также «челобитчики» от властей (архиепископ Феодорит с освященным собором), от Думы (Ф.И. Шереметев «со товарищи») и от «всяких чинов людей» достаточное число «по спискам», причем это число, как мы только что видели, все росло и росло. В 1610 году в Москве оставались, после отъезда посольства, только «власти» или «освященный собор» да Дума, а сословные представители считались находящимися в посольстве, где они и соборовали со старшими послами в особо важных случаях их посольского дела. В 1613 году в Москве оставались те органы центрального управления, которые соответствовали патриаршему совету и Боярской думе нормального времени, да (предположительно) некоторое число земских представителей тяглого сословия[97]. Такое разделение собора и переезд земских выборных к государю документами косвенно приурочивается ко времени Пасхи, когда вместо всего собора из Москвы начинают писать царю власти и бояре, а чаще и одни бояре. К Светлому воскресенью Москва естественно должна была опустеть: кто мог, ехал «по домом» и «по деревням»; другие же на «велик день» должны были спешить к государю. Переезд из Москвы на тот или иной государев стан был очень недалек и нетруден; поэтому к государю ехали в очень большом числе, и уже в Троицком Сергиеве монастыре состоялось такое совещание государя с окружавшими его «всякими служилыми и жилецкими людми», которое было названо «собором», и от себя послало в Москву к людям всяких чинов посольство, выбрав его «из духовнаго чина и из бояр и из окольничих и изо всяких чинов людей… да из городов дворян и атаманов и казаков». Это соборное посольство, посланное по делу о казачьих грабежах, было встречено в Москве своего рода собором, в котором приняли участие власти, бояре, «всякие служилые люди и гости и торговые московские и всех городов всяких чинов люди»[98]. Очевидно, что, по представлению московских людей, около государя у Троицы и около высших исполнительных органов власти в Москве находился один, разделившийся на два «собора», совет «всея земли». Если верить точности словоупотребления в тогдашних актах, то следует заключить, что собор у Троицы был по составу преимущественно служилый, а собор в Москве – пестрый, с заметным участием, при духовных и служилых людях, также и тяглого представительства. С приездом государя в Москву оба собора снова слились в один совет «всея земли».
