Второе. Отчуждение человека от средств производства и результатов своего труда. В силу этого у работника отсутствовала глубокая мотивация к эффективному, высококачественному, ответственному труду. При такой системе неизбежны высокий уровень затрат, постоянная дефицитность продукции, низкое качество выпускаемых изделий, несоблюдение экологических требований.
Третье. Отчуждение основной массы работающих за зарплату от произведенных обществом товаров и услуг. Практически тотальный директивный отрыв цены от фактической стоимости товаров породил их дефицит, создал слой людей, ближе стоявших к источникам перераспределения материальных благ. Большая же часть работающих вынуждена была выстаивать длинные очереди или пользоваться услугами спекулянтов-перекупщиков.
Четвертое. Перекос структуры производства в сторону средств производства за счет выпуска предметов потребления. Можно принять такое соотношение в определенное историческое время — предвоенный, военный и послевоенный период, но нельзя оправдать эти тенденции в последние десятилетия. И то, что мы опоздали изменить пропорции в обратную сторону, бросило большую тень на социалистический строй в нашей стране, да и в Восточной Европе.
Пятое. Я уже писал, что послевоенное противостояние социалистических и капиталистических государств вылилось в создание враждебных друг другу военно-политических и экономических блоков, привело к определенной изоляции и самоизоляции нашего государства от мировой экономики.
Эта линия быстро обрела необычайную силу и устойчивость благодаря тому, что на ее обеспечение были направлены все институты общества: партия, государство, экономика, идеология, духовная сфера и т. д.
Жизнь, однако, не стояла на месте. Человечество во второй половине XX века переживало и переживает научно-техническую революцию. Основой развития мировой цивилизации стал труд творческий, интеллектуальный. Потребовалась переоценка таких фундаментальных явлений, как взаимоотношения между государствами, между людьми, в том числе в связи с собственностью. И эти новые условия и требования к изменениям в самой организации жизни вставали перед странами с разными общественными системами.
У нас в сложившихся к тому времени обстоятельствах реформы могли быть успешными, если они обеспечивали бы политическую и социальную свободы и способствовали росту жизненного уровня населения. Такие реформы народ, конечно, поддержал бы. Реально оценивая глубину и масштабность проблем, мы понимали необходимость найти механизмы и формы гибкого сочетания во многом противоположных по своей природе мер — экономических и внеэкономических, демократических и административных. Прошло несколько лет, и новые руководители России наш гибкий, осторожный подход к решению этих сложных проблем охарактеризовали очень просто: «Борьба старого с новым! Борьба демократов и консерваторов!» Наивно? Скорее — примитивно…
Какую же цель, может спросить читатель, вы преследовали, начиная перестройку и переход на рыночные отношения? Отвечаю совершенно четко: создание демократического социализма, достойного современной цивилизации.
С учетом этих и других теоретических соображений и реальных социально-экономических обстоятельств наше Правительство в 1989 году выбрало вариант, сочетающий энергичные меры по углублению реформы со взвешенностью действий на всех уровнях управления. Мы шли к рынку, желая прежде всего стабилизировать ситуацию, а затем двигаться дальше, к более развитой системе товарно-денежных отношений. Нам предстояло создавать рыночные структуры, которых у нас не было, даже представление о практике их действий в то время смутноватым было. Кое-кто приводил в пример историю стран Европы и США, вышедших из Второй мировой войны с централизованной плановой экономикой и сразу же безоглядно и смело нырнувших в рынок. Вздор! Они имели долгий рыночный опыт, который прекратился, и то не во всех своих сторонах, всего лишь на пять-шесть лет войны. Им было куда нырять. К тому же, замечу, они и после войны отнюдь не чурались плановых элементов, от которых ныне бегут, как от чумы, новоявленные эрхарды, а на поверку — нынешние слепые поводыри отечественной экономики. Хорошо помню разговор с моим гостем, Председателем Правительства Испании Фелипе Гонсалесом, который состоялся накануне ее вступления в Общий рынок. Долго мы тогда беседовали, и, прощаясь, гость сказал:
— Вы правы, господин Рыжков, тотальное планирование — экономическая бессмыслица. Оно убивает свободу. Но иметь ясный крупномасштабный план стратегии на годы, по-моему, необходимо. В этом смысле я немало почерпнул из нашей с вами беседы…
В своей программе мы разделили период оздоровления экономики на два этапа. Первый — с 90 по 92-й год. Второй — с 93 по 95-й год. На первом предусматривался комплекс чрезвычайных мер по преодолению создавшегося положения в экономике, прежде всего — бюджетного дефицита и углубляющейся разбалансированности потребительского рынка. Здесь должны были действовать как жесткие директивные меры, так и усиливающиеся экономические рычаги, входящие в жизнь рыночные отношения. На втором этапе в максимальной степени должны были вступить в силу экономические методы руководства хозяйством, все более активно начал бы функционировать рынок на основе базисных изменений в сфере собственности.
Мы готовили пакет, комплекс важнейших законодательных актов, которые призваны были отладить механизм государственного регулирования экономики, — о единой налоговой системе, о банках, об инвестиционной политике и прочие. А параллельно продумывались законы о собственности, республиканском самоуправлении, местном хозяйстве… Все они стали бы верстовыми столбами на дороге к рынку.
Особо важными мы считали введение единой налоговой системы и реформу цен. Главную особенность последней мы видели в том, чтобы она не ограничивалась единовременным их пересмотром, а была направлена на создание гибкой и постоянно действующей системы ценообразования, которая позволила бы создать условия для развития рыночных отношений между производителями и потребителями продукции.
И, конечно, все эти меры преследовали цель оздоровить финансовое положение в стране, сократить пугавший нас в то время дефицит бюджета с 92 миллиардов рублей в 1989 году до 25 миллиардов в 92-м. А задачу добиться в сложившейся ситуации вообще бездефицитного бюджета я считал не только экономическим нонсенсом, но и безнравственной идеей. Дело в том, что составить на бумаге и даже выполнить его было не очень сложно, но — какой ценой? Народ Румынии, например, в годы Чаушеску заплатил очень дорого за желание вождя полностью, до нуля, разделаться с долгами страны. А какую цену заплатил уже и продолжает платить народ России, мы все испытываем на себе вот уже три с лишним года. Затея Гайдара мгновенно добиться бездефицитного бюджета с треском провалилась и потянула на дно всю экономику, а с нею — и уровень жизни почти каждой семьи. А между тем определенный нами дефицит в размере 20–25 миллиардов рублей, то есть 2–2,5 процента от валового национального продукта, как показывает мировой опыт, не порождает серьезных отрицательных последствий для экономики…
Мы подготовили для депутатов Съезда письменный доклад. Впервые, если не ошибаюсь. Идея была здравая: пусть внимательно и неторопливо прочтут, подумают, сделают замечания, а потом и обсуждение более толково пойдет. Старое правило: несколько раз прочитанное доходит до ума куда легче, чем однажды услышанное. А я на Съезде выступил лишь с некоторыми комментариями к тому, что мы назвали докладом Правительства.
Обсуждали наш документ всерьез. Я выделил бы два направления в дискуссии, два мнения. Первое — в программе есть недостатки, она пока конспективна, ее следует максимально конкретизировать, но стоит принять. Второе — программа совершенно нерадикальна. И тут оппонентами как раз приводился стандартный набор аргументов в пользу мгновенных атак и послевоенный пример США и стран Европы. Чтобы не утомлять читателей подробностями, скажу: Съезд поддержал программу Правительства 1532 голосами при 419 против и 44 воздержавшихся.
Меня не успокоило абсолютное большинство голосовавших «за». Я внимательно слушал все выступления и, может быть, особенно разносившие в пух и прах правительственную программу. В этих последних явственно звучали не столько частные мнения по экономическим вопросам, сколько вполне определенные политические позиции. И естественно, что этим оппонентам Правительство казалось слишком самостоятельным, слишком убежденным. А значит — непослушным, несгибаемым, неуправляемым. Не я один это понимал — многие мне о том говорили после Съезда. А раз это так, то и после принятия программы предстояла не столько спокойная работа по ее реализации, сколько нелегкая борьба вокруг нее. Жизнь показала, к сожалению, абсолютную точность такого прогноза.
