Сославшись на нездоровье, она быстро вышла на воздух. Никто ее не задержал, никто не остановил...
Зинаида Петровна и Кодар остались вдвоем. Гостья бесцеремонно вытянулась на подушках, даже не пытаясь оправить подол платья. За стеной юрты где-то залаяла, а потом тоскливо, по-волчьи, завыла собака.
- Фу, как противно воет! - поудобней укладывая голову, словно совсем не собираясь уезжать, проговорила Зинаида Петровна...
- На цепи сидит. На волю просится. Вечер, - допивая из синей пиалы чай, ответил Кодар задумчиво.
- Кодар, ты почему до сего времени не женился? - поправив упавшие на лоб спутанные пряди волос, спросила гостья.
- Пока еще сам не знаю...
- Вот как!
Печенегова рассмеялась. Ей захотелось курить, и она попросила Кодара подать ей сумочку.
Кодар встал и протянул ей кожаный ридикюль с золотыми застежками, подарок Ивана Степанова. Но там не оказалось спичек. Кодар открыл один из сундуков, достал коробок и подал его.
- Сам зажги! Пора тебе научиться ухаживать за женщинами, - игриво проговорила Зинаида Петровна.
Услужливый хозяин встал на колени, а гостья в одной руке держала папиросу, другой крепко оперлась о его плечо.
Кодар, поднявшись, плотно поджав губы, с каменным лицом сел на прежнее место.
В юрту неожиданно вошел Тулеген и что-то сказал Кодару.
Кодар поднялся и, удивленно посмотрев на Тулегена, тоже о чем-то спросил старика. Тот ответил, пожал плечами и вышел.
- Что он тебе сказал? - глубоко затягиваясь папиросой, спросила Печенегова.
- Он спросил меня, куда уехала дочка моего друга...
- Разве она уехала?
- Он говорил, что она уехала... Никому ничего не сказала.
- У нее голова разболелась... Пусть проветрится. - Гостья стряхнула пепел и снова блаженно вытянулась; вздохнув, опять задала ему тот же вопрос: почему он не женится?
Улыбнувшись, Кодар пожал плечами, но ничего не ответил. С каким-то внутренним беспокойством поглядывал он то на развалившуюся на подушках гостью, то на приоткрытые двери...
Зинаида Петровна по-своему оценила и поняла его волнение. Все тело охватило непобедимое желание потрогать его сильные мускулы, прижать к груди гладко выбритую голову с высоким лбом...
- А меня бы взял в жены? - словно в полусне, спросила она.
- Зачем такие шутки? - Кодар наклонил голову. - Нехорошо так говорить, у тебя муж есть...
- Это не муж, а дрянь... Я с ним не живу... Подойди сюда и сядь тут... - Она подняла руку и показала место у своих ног.
Кодар молчал. Резко, по-восточному согнув под себя ноги, остался сидеть напротив.
- Иди же!.. Дурачок! - протягивая к нему оголенную руку, ворковала она, чувствуя, как у нее начинает перехватывать горло. - Ну иди, миленький!.. Да только дверь... прикрой, что ли... - заметив его нерешительность, с нетерпеливой досадой добавила гостья.
Кодар быстро вскочил и метнулся к двери. Секунду задержавшись у полуоткрытой створки, поправив на голове тюбетейку, вышел под синее, вечернее небо...
Закрыв глаза, Зинаида Петровна, сдерживая дыхание, ждала, но Кодар не возвращался. Прошло минут десять, это были худшие минуты во всей ее жизни. Томительно и беспокойно, как притаившийся суслик, смотрела она на запертую дверь, которая покачивалась на ржавых петлях, но не открывалась... Казалось, что все теперь зависит от этой поскрипывающей двери с причудливо вырезанными восточными узорами на створках и деревянной ручке...
Но наконец она все-таки открылась... Покашливая, вошел старый Тулеген, постоял, подумал о чем-то, перекатывая костлявой рукой клинышек бороды, и не спеша поднял, зазвенев стременами, маленькое седло с задорно выгнутой передней лукой.
- А где Кодар? - поднимаясь с ковра, тревожно спросила Зинаида Петровна.
- Кодара нету... - разбирая подпруги, ответил Тулеген.
- Где же он?
- Кодар поехал... Степь поехал... Дефка Петьки тоже поехал. Один поехал... Нехорошо гостя одного пускать, Кодар мало-мало догонять будет, провожать мало-мало...
Зинаида Петровна все поняла и забеспокоилась.
- Мне тоже надо ехать...
- Скоро поедем. Старый Тулеген знает, как надо гостя пускать. Гостя Тулегена ни один собак не укусит... Ваш конь давно готовый. Я вас сам провожать буду. Пожалыста... Только сичас свой лошадка седлаю и готов...
...И старый добрый Тулеген, славившийся восточным гостеприимством, вечерними сумерками, на крепком мохноногом маштаке, напевая одному ему понятные песенки, которые он тут же сочинял, добросовестно проводил гостью до самой станицы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Дома Зинаида Петровна застала одного Владимира. С перевязанной щекой он сидел за столом, уставленным бутылками, и мрачно тянул вино. В столовой было тихо. Слышно было, как по стеклам, за занавесками, уныло бубнили мухи.
- Все пьешь, мой мальчик? - не то ласково, не то с иронией спросила Зинаида Петровна.
- Скучно, мамаша... сердце жжет... - Владимир шарил ладонью по волосатой груди, точно там под расстегнутой сорочкой сверху лежало его сердце.
- Что с тобой? Почему повязка?
- По кустам пробирался, бабочку хотел поймать, вот и ободрался... Ах, сволочи!
- Ты что? Постыдись! Где отец?
- Батя? Облил голову водой и уехал в свою дурацкую лавку. Даже выпить со мной не захотел... Диво! Офицер! Казачий войсковой старшина! И эта лавка и кабачок!.. Подло! Как я служить-то буду, а?
- Тоже облей голову водой и иди спать... Что там на прииске, не слыхал?
- Что там? Туда треба, как говорили запорожцы, полсотни казаков, я бы им показал забастовочки! Наш гость, видимо, струсил, тоже уехал вместе со своим гордым папашей... Вот мне бы такого родителя, а?
- Перестань болтать глупости. Бен, говоришь, уехал? И не простился... Странно! - проходя в свою комнату, сказала Зинаида Петровна. Вскоре оттуда послышался ее раздраженный голос. Кого-то она звала, кого-то бранила. Снова пришла в столовую в длинном красном халате. Остановившись посреди комнаты, спросила:
- Дарью видел? Все еще дуется? Замуж захотела! За пастуха, за кучера... Вот дура, тихоня...
- Погоди, мамаша! Постой! Забыл тебе сказать... Наша Дашка тю-тю! Владимир скорчил рожу.
- Хватит, Володя!
- Говорю тебе: тю-тю! Собрала свои узелочки, подъехал этот чубатый цыган Микешка, грозный, как Емельян Пугачев, посадил ее в фаэтончик и умчал, как царицу... говорят, прямо под венец.
- Чепуху мелешь? - чувствуя в его словах правду, спросила Печенегова.
- Ах, мамашенька! Что мне, еще раз присягу принимать, крест целовать? Подождите... она тут записочку оставила. Куда же я ее девал?..
Покачиваясь, Владимир прошел к буфету, отыскал записку и подал мачехе. Та быстро пробежала ее глазами и бросила на стол.
- Это от Хевурда. Да не пяль ты на меня глаза! Правда или нет, что была от нее записка?
- Ей-богу, была, просит прощения и за все благодарит...
- Кто?
- Дашка! Я, наверное, прикуривал от лампы... Так точно, прикуривал... - оглядываясь осоловелыми глазами, бормотал пасынок. - Но я не всю сжег, кусочек должен остаться.
Посмотрели в пепельнице и нашли обгорелый кусочек Дашиной записки. Слова почти полностью сохранились. Даша действительно просила прощения и сообщала, что едет в церковь венчаться, откуда муж должен был ее отвезти к себе на прииск.
Зинаида Петровна, комкая бумажку, опустилась на стул. Потом, шумно зашелестев халатом, прошла в спальню, понюхала какие-то капли, осмотрела драгоценности - все было на месте. Возвратясь в столовую, села за стол и налила себе большой бокал вина. Выпила и облизала губы. Подумала, что нужно разбудить повариху, расспросить, но с места подниматься не захотелось. День сегодня оказался тяжелым, неприятным. Налила еще, выпила, тихо проговорила:
- Значит, любовь?..
- Да, - подтвердил Владимир. - Любовь всухомятку... исподтишка, я хотел сказать, мамаша... Пресно и неинтересно! Вот я влюбился так влюбился, а! Сердце горит!..
Владимир жадно выпил вина и, точно бычок в жару, замотал головой.
- Насмерть, мать, втюрился!
- Оно и видно... - отхлебывая вино мелкими глотками, проговорила начавшая пьянеть Зинаида Петровна.
- Этого нельзя видеть, милая моя мамаша, это надо почувствовать... понять это можно только через сердце! Ты думаешь, я и вправду в кустах ободрался? Соврал, по-кадетски соврал!
Он рассказал мачехе все начистоту про Марину и сам удивился своей откровенности.
- Так, значит, это она тебя исхлестала? - пораженная его признанием, переспросила Зинаида Петровна.
- А я поэтому и влюбился... Понимаешь, мать, честь офицера! Вот я и покрою позор... женитьбой на простой казачке покрою! Иди завтра и решительно сватай... Уговори... иначе...
Владимир как-то сразу отрезвел и помрачнел. Зинаида Петровна поняла, что Владимир пойдет на все. Она хорошо знала по мужу упрямство Печенеговых. Но знала она и то, как можно укрощать эту породу.
- Договаривай, Володька, что иначе?
- Что иначе? Возьму да пульку себе в лобик пущу, - с нарочитым спокойствием проговорил молодой Печенегов. - А ежели сплетни про нее правда, то и того степного беркута тоже подстрелю. Пьяный я, скажешь, а?
