В тот же день услужливый капитан вручил генеральше надушенный листик бумаги, на котором был выведен номер домашнего телефона графини Сфорца.
Вера Сергеевна тотчас же позвонила.
- Я слушаю, - прозвучал по-французски голос Люси.
- Люсенька, милая, здравствуй! - по-русски сказала Вера Сергеевна. Узнаешь?
- Верочка, неужели ты?
- Узнала! - рассмеялась Вера Сергеевна. - Ну, конечно, я... Ты знаешь, милая, я сегодня утром приехала в Париж. Мне очень понравился прекрасный дом, который предоставили мужу и мне... И представь мое удовольствие, когда я узнаю, что отделывали дом твои художники.
- Очень рада. Вера, что тебе понравилось.
- Я тебе очень благодарна, Люся.
- Меня-то за что же? Я здесь ни при чем. Благодари Константина Васильевича. Это его старания.
- Ах, разве? Ну, что же, благодарна и ему. Ты с ним в очень близких отношениях?
- Я - его жена, - сухо ответила Люся.
- Та-ак, - протянула Вера Сергеевна. - Но он ведь очень стар... Ему лет шестьдесят или больше...
- Нет, он ничуть не стар, - возразила упрямо Люся.
"Врет, - подумала, усмехаясь, Вера Сергеевна. - Старый изношенный сапог..."
- Ну, что же, я рада за тебя. Но если ты замужем за Константином Васильевичем, то как же ты сохранила за собой титул?
- Ведь я с Константином Васильевичем живу гражданским браком.
- Ага, понимаю. Это для того, чтобы сохранить титул?
- Ты, Верочка, как всегда, очень догадлива.
- Ну, я думаю, дорогая, ты меня навестишь? Запиши мой телефон и адрес.
- Спасибо, Вера, постараюсь.
Вечером Люся рассказала Константину о телефонном разговоре с Верой Сергеевной.
- Пригласила меня, - добавила она. - Да на что она мне?.. Подумаешь, азовская рыбная аристократка.
- А ты семикаракорская графиня, так, кажется, тебя называл твой муж Сфорца? - засмеялся Константин.
- Да дело не в этом, Костя. А в том, что ее муж фашист и она, наверное, такая же дрянь...
- Это верно, Люсенька. А впрочем, как-нибудь поезжай, посмотри, как живет Верка... Интересно все же...
* * *
С приездом генерала Кунгофа в Париж репрессии гестаповцев против подпольных организаций Сопротивления усилились. Эсэсовцы хватали правого и виноватого, заполняли французскими патриотами тюрьмы, пытали их в застенках, казнили.
Считали, что усиление террора против народа является делом рук Кунгофа, так как подавление народного движения входило в его обязанности.
На заседании парижского совета движения Сопротивления было постановлено: на террор гестапо ответить народным террором, в первую очередь убить ряд видных гитлеровских сановников, в числе их и генерала Кунгофа.
Убить Кунгофа возлагалось на подпольную патриотическую организацию, созданную при художественном салоне, которым ведал Константин Ермаков. Решение это было вполне продуманное, резонное, так как мастера, работавшие по отделке особняка для Кунгофа, были из этого салона, и они хорошо знали ходы и выхода в этом особняке. А где удобнее убить генерала, как не в его же доме?
"Да, все это, конечно, верно, - размышлял молодой, атлетического сложения художник, красавец Робер Рожан, подлинный руководитель группы Сопротивления при салоне. Эту роль играл старый мэтр Франсуая Рошан из конспиративных соображений. - Но как проникнуть в дом генерала двум-трем нашим парням? Ведь у Кунгофа все время дежурит охрана. Трудная штука, черт подери!.."
Долгое время ломая над этим голову, Гожан вспомнил, что директор салона Ермаков имел в прошлом какое-то отношение к жене генерала Кунгофа, - не то она была его женой, не то любовницей. Гожан слышал, как об этом болтали художники в студии. "Но важно то, - размышлял он, - что наш директор, говорят, ненавидит ее... Надо как-то тактично потолковать с ним, может, в чем посодействует..."
Решив поговорить с Константином, Робер Гожан, конечно, не собирался открывать ему намерения организации убить генерала фон Кунгофа, а ему просто хотелось выяснить, не знает ли тот, как удобнее пробраться в дом, занятый бароном...
- Можно к вам, патрон? - открыл дверь Гожан в кабинет Константина.
- Входите, Робер, входите, - радушно пригласил его Ермаков.
Гожан вошел и сел в кресло напротив директора, пристально посмотрел ему в глаза, словно стремясь проникнуть в его душу.
- Мсье Константин, - сказал он. - Можно с вами поговорить начистоту?
- Конечно. Только так и надо говорить.
- Я пять лет работаю в вашем салоне. В вашей студии я и научился мастерству у таких больших художников, как Франсуа Рошан и другие. Пять лет я наблюдаю за вами. Вы извините, что я говорю с вами так...
- Пожалуйста. Но к чему это?
- А вот к чему, сударь. Есть важные вещи в жизни, о которых стоит поговорить по душам... Я знаю, что вы в прошлом были лютым врагом Советской России, белогвардейским генералом, повоевали против советского народа. Правду я говорю?
- Правду, - кивнул Константин. - Но прежде я хочу задать вам один вопрос: что руководит вами - простое любопытство или вы, являясь руководителем подпольной группы Сопротивления в нашей студии, хотите чего-то добиться от меня?
Робер слегка смутился.
- Почему вы думаете, что я руководитель подпольной группы?
Константин улыбнулся:
- Дорогой мой Робер, я не настолько наивен, чтобы этого не знать. Разве под силу милейшему мэтру Франсуа Рошану быть руководителем боевой организации? Я знаю и то, что вы - коммунист.
- Разве?.. А я вот не знал об этом...
- Не шутите, Робер, - серьезно сказал Константин. - Ведь вы хотели со мной поговорить начистоту, по душам... Так давайте же поговорим... Так вот, вы - коммунист, а я - в прошлом белогвардеец... Но разве мы не сможем с вами найти контакт для общего дела? Сможем, уверяю вас. Вы ненавидите немецкий фашизм, боретесь с гитлеровцами. У меня тоже есть основания их ненавидеть. Я симпатизирую вашей борьбе и готов вам помогать.
- Мерси, патрон, - растроганно сказал молодой художник. - Раз вы обещаете нам помощь, я прямо скажу о нашем замысле. Надо, чтобы два-три наших парня проникли в дом генерала Кунгофа тайно или вполне легально.
- Надолго?
- Нет, на очень короткое время, но только нужно это сделать, когда генерал будет находиться дома.
Константин задумался.
- Понятно, - сказал он. - Надо проникнуть... Меня не интересует, зачем... Да, собственно, я и предугадываю, зачем. Но меня это не касается... Я сумею вам помочь в этом отношении. Когда госпожа Сфорца была в последний раз у генеральши, та пожаловалась ей, что в гостиной потрескался потолок. Она просила прислать мастеров подновить его. Вот под видом этих мастеров и могут проникнуть в дом генерала ваши парни, Робер. Называйте имена ваших людей, я напишу записку генеральше.
- Но, патрон, вы представляете себе, чем это может грозить вам?
- Все отлично представляю, - твердо заявил Константин. - Меня вы не жалейте...
- Дело не только в том, что можете пострадать вы и ваш салон, откровенно ответил Гожан. - Но салон ваш очень удобен для всех нас. Он является прекрасной ширмой. До сих пор салон еще не навлекал на себя подозрений у гестапо.
- Это верно, - согласился Константин. - Но другого варианта я не нахожу.
- Давайте, сударь, подумаем, - сказал Гожан, - и через два дня снова побеседуем об этом.
...Но поговорить им не удалось. На следующее утро произошло происшествие, которое изменило весь ход событий.
Когда в салоне собрались художники и служители, кто-то крикнул:
- Берегись! Гестапо!..
Все взглянули в окна. На улице, у салона, остановились несколько машин, с которых торопливо соскакивали эсэсовцы с автоматами.
- Предательство! - в бешенстве гаркнул Робер Гожан. - Нас предали, товарищи! Я знаю, кто это сделал!
Выхватив из кармана пистолет, он рванулся в кабинет директора.
Константин с изумлением взглянул на перекошенное от гнева лицо Гожана.
- В чем дело, Робер? - спросил он.
- А в том, - заревел молодой художник, - что ты собака, предатель! Смерть тебе!
Он Выстрелил. Константин со стоном свалился на стол.
- За что? - простонал он и потерял сознание.
Он уже не видел, как вслед за Гожаном в кабинет вбежало несколько солдат. Отстреливаясь от них, молодой художник скрылся в коридорчике, ведущем из кабинета в складские помещения. На ходу, треща из автоматов, немцы ринулись за ним...
* * *
Гожан сделал неправильные выводы и зря поторопился. Никто ни его самого, ни его товарищей не предавал. Произошло непоправимое недоразумение.
В Латинском квартале, близ салона, эсэсовцы решили произвести внезапную облаву, какие обычно они совершали то в одном, то в другом районе Парижа.
И вот когда впечатлительный, находившийся в постоянном нервном напряжении Робер Гожан увидел в окно эсэсовцев, идущих с автоматами к салону, у него мелькнула мысль, что эта облава немцев вызвана тем, что их подпольную группу выдал Ермаков, с которым, он Гожан, так пооткровенничал вчера.
Не только немцы, но и сотрудники салона не могли объяснить причин покушения на директора. Решив, что оно произошло по каким-то личным мотивам, эсэсовцы передали это загадочное дело на расследование полиции и уехали.
