Впрочем, и христианские монархи из политических соображений иногда оставляли за сеньорами-мусульманами их права на земли, разумеется, в качестве собственных вассалов. Так было, например, в Кривельенте, после его подчинения сначала кастильцам в 1244 г., а потом арагонцам в 1296 г. находившемся под сеньориальной властью семьи Худайр. Известно, что члены этого семейства сохранили веру предков, и никто не принуждал их принять христианство. Когда в 1316 г. умер Мухаммад Ибн Худайр власть над Кривельентом перешла к его сыну.10
В целом, при изучении источников – как с исламской, так и с христианской стороны, – касающихся власти на Пиренейском полуострове в средние века, бросается в глаза абсолютное безразличие к этнической принадлежности. Это не значит, что ее игнорировали, не маркировали вовсе или не замечали, но к ней проявлялось совершенное равнодушие. Происхождение человека по крови никак не влияло на его судьбу, статус, карьеру.
Иначе обстояло дело с конфессиональной принадлежностью. Можно с уверенностью утверждать, что для средневекового общества и власти вероисповедание было самым значимым способом идентификации.
И в исламской системе управления и в системе управления, существовавшей на христианских землях, прослеживается ограничение допуска к системе управления по конфессиональному признаку. Иноверцам была доступна только карьера официала, стоящего над своими единоверцами: для христианина верхней ступенькой в карьерной лестнице халифата, была должность кумиса, главы налогового ведомства зиммиев, отвечавшего за сбор джизьи с мосарабов; мусульманин мог стать Главным кади в христианском королевстве, но вряд ли имел шанс продвинуться при дворе в качестве должностного лица (в данном случае речь не идет о придворных должностях, таких как, например, должность придворного врача или толмача).
Внимание к вероисповеданию как индификационному критерию отразилось и в уже упоминавшихся терминах, при помощи которых обозначалось инаковое население. У мусульман при этом прослеживается более общий подход: различая между собой христиан и иудеев, они, тем не менее, прежде всего делают акцент на том, что и те, и другие не являются правоверными мусульманами и наделяют их общим именем – люди Писания, зиммии.
Христианская терминология однозначно разделяет мусульман и иудеев, никогда не объединяя их в одну группу. Термины, использующиеся для обозначения мусульманского населения – сарацины, мавры – лишь на первый взгляд выглядят как имеющие отношение к этнической принадлежности или как отсылающие к антропологическим особенностям внешнего вида (мавр – от maurus, что значит темный, коричневый). В средние века на Пиренейском полуострове наполнением терминов сарацин, мавр или агарянин был исключительно конфессиональный смысл, что подтверждается терминологическим анализом королевских грамот XII–XV вв.11
Для власти конфессиональный фактор являлся в средние века первым и основным. Возможно, данное явление следует рассматривать как стадиальное и видеть в средневековой политической системе тот этап развития государственности, который требует универсальной объединяющей идеи: в виде, например, христианства или ислама, которые обеспечивали своего рода потестарный каркас. Конечно, многообразие жизни и общества не исчерпывается каркасом, что рано или поздно сказывается, обнаруживая ограниченность сложившейся системы управления. С течением времени наступает новая стадия развития, которая на Пиренейском полуострове ознаменовалась появлением единого королевства Испания и попыткой преодолеть конфессиональное разнообразие.
Важнейшим достижением пиренейских государств классического средневековья следует считать толерантность, ибо функционирование «каркаса» обеспечивалось в поликонфессиональном обществе целым рядом механизмов, гарантировавших, например, интересы мусульманских и иудейских подданных христианских королей. Эти механизмы были связанны, прежде всего, с персоной короля, но корнями уходили в глубокое прошлое средиземноморья в целом.
Со своей стороны сарацины, подданные христианского государя, всегда были склонны к активной самоидентификации и требовали того же от власти. Они обладали собственным сакральным языком, религией, исторической памятью, обычаями и правом, самосознанием.
Система управления инонаселением, которая практиковалась на Пиренейском полуострове с VIII по XV столетие, не просто была похожей на исламской почве и на христианской. Более того, речь здесь не идет о заимствовании северянами опыта южан или о подпадении первых под влияние вторых. Скорее всего, перед нами парадигма политической культуры, выработанная на обширных пространствах Средиземноморья и общая для всех политических объединений этого ареала, выстраивавших управление без опоры на сохранившиеся институты и «привычки» римлян.
Византия, не знавшая цезуры политической традиции, следовала совершенно иной модели, что очевидно демонстрирует в своих работах Р.М. Шукуров. Арабский Халифат, будучи молодым образованием, предложил тогдашнему миру свою модель управления, основывавшуюся на персидских и аравийских традициях прежде всего. Ясно, что генетически это была система восточная (что вполне обычно для данного пространства), но наилучшим образом приспособленная к условиям такого сложного и развивающегося хозяйственного и политического организма, как Средиземноморье, что подтверждается многовековой историей существования данной модели.
Опыт христианских королевств для исторической науки в таком контексте особенно важен: именно испанские северные политические образования оказались единственными в латинской Европе поставленными всерьез перед проблемой массового инонаселения. Их исторический выбор тем самым приобретает огромную важность – он демонстрирует единство подходов в этно-конфессиональной области не внутри как бы замкнутых – как мы часто, повинуясь модерному восприятию, считаем – миров ислама и христианства, а внутри единой цивилизационной общности Средиземноморья.
Изменение экономической конъюнктуры на Средиземном море, резкая смена политических ориентиров с появлением турок, постепенное перерождение системы взаимосвязей между средиземноморскими странами и внутри каждой из них, проще говоря, конец средневековья и постепенное формирование отношений нового типа и нового мира, вышедшего за пределы Геркулесовых столбов, привели к деградации средневековой парадигмы. Власть по-прежнему оставалась равнодушна к этническому происхождению подданных и как и раньше «замечала» конфессиональную принадлежность, но делала это теперь с пристальностью, имея ввиду унификацию.
Ориентация власти на социальное маркирование по конфессиональному признаку уже в позднее средневековье привело к странному и подчас трагическому феномену, что лишний раз доказывает радикальность той ломки политических и социальных институтов, что характерна для западно-европейского раннего Нового времени.
Пожалуй, самым наглядным и уже уродливым проявлением этой тенденции следует считать попытки властей навязать сарацинам как обязательное восточное платье и особые стрижки (та же политика проводилась и в отношении иудейского населения). Эта попытка, к счастью, осталась нереализованной, прежде всего, в результате сильнейшего сопротивления мусульманских общин. До нас дошли петиции сарацинских альхам в королевскую курию с жалобами на новые предписания, противоречившие их привилегиям, правам и фуэро.12 Материал таких грамот красноречиво свидетельствует об отсутствии косности и изоляционизма в среде испанских мусульман.
На рубеже XV–XVI вв. мусульманское население Испании в массовом порядке стало принимать христианство. Под общественным давлением и при вмешательстве властей произошло, таким образом, хирургическое отделение религии от этноса, и присущее последнему обрело самостоятельную жизнь. С этой точки зрения история морисков – уникальна. Она позволяет прикоснуться к тайне этнической памяти. Мориски придерживались народных обычаев, некогда слившихся с исламом, а в XVI в. потерявших эту связь, ибо носители культуры позабыли их сакральное наполнение, но держались их, дабы не потерять собственную идентичность.
Возможно, в этом – еще одно отличие Нового времени от средневековья: этнический компонент в культуре, в обычаях, в сознании выделяется как самодостаточный и начинает служить активным фактором построения и сохранения идентичности, чему в большой степени способствует сугубо средневековая апелляция к древности тех или иных этнических «привычек».
Со своей стороны власть продемонстрировала в вопросе соотношения этнического и религиозного гораздо большую инертность – она продолжала видеть в обычаях конфессиональную жизнь, искала за бытовыми привычками морисков, т. е. новых христиан, выкрестов из мусульман, криптомусульманство и в конечном итоге пришла к отрицанию такого этнического компонента общества как мориски – потомки андалусцев, в чьих жилах текла кровь арабов, сирийцев, йеменцев, берберов, испано-римлян и вестготов.
