…Тихая ночь стояла над Джанкоем. Голые, темные ветки деревьев расчертили небо, и, странно, от этого краски его стали нежнее, прозрачнее. Я вспоминала…
В сорок четвертом мы возвращались с месячных курсов трактористов. Несколько девушек и парней из степных совхозов. В Джанкое нам надо было ловить поезд-товарняк, другие тогда еще не ходили. Тоже была ночь и крупные южные звезды. А те патроны, что нашел сегодня в земле Ваня Рак, еще хранили тусклый блеск своих медных рубашек… Минеры ходили по Джанкою, ощупывая, выслушивая землю. Каким умудренным жизнью и, наверное, пожилым казался нам тогда тридцатилетний солдат, объясняющий на курсах все, что требуется, о коробке скоростей, о поршнях и цилиндрах. Только магнето было для него самого полно загадок. Солдата списали из армии из-за контузии. Он умер через месяц после того, как подписал нам справки об окончании курсов…
Тихая ночь стояла над Джанкоем, но в ней чувствовалось приближение утра. Пустынно было на перроне, и я обрадовалась, когда в конце его показалась быстро шагающая фигура.
Впрочем, радость моя поубавилась, как только я узнала этого человека. И все-таки окликнула:
— Ну, как? Устроились, договорились?
— С ними договоришься, — он тяжело махнул рукой. — Понаехали тут со всего света сосунки, а туда же — не сдвинь его, не потревожь.
— Хозяева стройки, — сказала я. — Хозяева, а будут и мастера.
— Мастеров не будет. Соскучатся за мамкиной титькой — разбегутся.
Пустынность перрона и собственная неудача нагоняли на него тоску, и он говорил, говорил…
Только я не вслушивалась. Я вспоминала листочки «молний» и Ваню, каким он был, когда держал на ладони тяжелую, пополам со свинцом землю…
В следующий раз я приехала в Джанкой через полтора года. Поинтересовалась, где работает Ваня Рак.
— В институт уехал. Ищи ветра в поле!
— Обещал вернуться, когда окончит?
— Все обещают.
Товарищ из отдела кадров добавил усмехаясь:
— А Эдик вещички складывает…
Эдик действительно складывал вещички, собираясь догонять Ваню, — ехали они в один институт…
И вот прошло еще шесть лет, идет апрель 1967 года, и я слышу:
— Мастер Иван Кузьмич Рак обеспечил бригаде Сиротюка выработку сто сорок процентов при отличном качестве работы…
Весь следующий день я провела в бригаде Адама Сиротюка, на участке, где мастером был Ваня.
И сам Сиротюк и монтажники его были молоды. Не так, положим, как были молоды мальчишки, встретившиеся в общежитии в мой первый приезд.
Но все-таки они были молоды, и на многих из них выгорали гимнастерки, которые не успели сноситься в армии.
…Рядом со мной стоял начальник участка и рассказывал о том, как умеет организовать работу Иван Кузьмич, как мало бывает хлопот с бригадами, где мастером Иван Кузьмич…
Иван Кузьмич, которого мне упорно хотелось назвать Ваней, мотался поодаль: ставили на седло опоры, весящие несколько центнеров лотки. Точность при этом нужна была миллиметровая…
Впрочем, очевидно, самым точным должен был быть крановщик, поднимавший своей стальной «рукой» это корыто.
— Хороший у вас крановщик? — спросила я.
— Крановщик? Гречкин? Лучше не бывает.
— А экскаваторщик?
— Лучший экскаваторщик, — сказал начальник участка убежденно.
Лучший экскаваторщик СМУ-3 Михаил Петрович Немерчук подошел к нам как раз в тот момент, когда мы, перебивая друг друга, каждую фразу начинали со слов: "А помните?"
— А помните патроны? — спрашивала я, и все кивали. Немерчук тоже кивнул, и перед ним тоже, наверное, как и передо мной, встала эта тяжелая, начиненная свинцом земля первых траншей на промбазе. Кстати, он тоже рыл эти первые траншеи.
— А «молнии» — помните?
— "Чем, собственно, занят товарищ Червинский? Почти все бригады простаивают по два-три часа без раствора", — подхватил начальник участка, и мы все засмеялись. Фамилия незадачливого Червинского оказалась чем-то вроде пароля. Она отбросила нас на шесть лет назад, объединила…
— И стихи там тоже в «молниях» были, — сказал Немерчук. — Он писал, Ваня. Иван Кузьмич…
Червинский минуты у нас крадет,
Червинский себе их в карман не кладет,
А просто пускает на ветер…
А степь вокруг — зеленая, шелковисто лоснящаяся — была куда красивее, чем та, где я впервые увидела ни с чем не сравнимый пунктир Канала. И жаворонок висел в эмалевом небе как бы для окончательного украшения ее, и канал, как могучая река жизни и времени, тек рядом, а все чего-то не хватало этой новой степи. Но, может быть, не ей — мне не хватало?
Лучший мастер участка с треногой теодолита в руках подошел почти вплотную, спросил, будто догадываясь, что я нуждаюсь в утешении:
— Соколовского помните? В Красногвардейском он, мастером.
Эдиком он его уже не решился назвать.
Вокруг лежали земли, уже привыкшие к каналу. Земли, на которых работали малые скреперы, выравнивая чеки под рис. Главные же силы ушли в Раздольненский, Первомайский и Нижнегорский районы.
Вот мне и посоветовали поехать на участок к Аверьянову: "Встретите там людей, которые прошли весь путь, считая от Каланчака".
Это был лучший участок СМУ-5, которое вело тяжелые земляные работы по всей длине канала.
Встреча должна была произойти в Калиновке, но я попросила шофера:
— Давайте сначала в Первомайское…
В Первомайском я работала сразу после института и не видела его с пятьдесят седьмого, ровно десять лет.
— Вон винзавод у них, — сказал шофер. — Не знаю, в ваши времена был ли…
— В мои времена и куста винограда не росло…
Мы проехали уже виноградники, и теперь машина шла мимо цветущего сада. Деревья были высокие, развесистые. Шоферу, очевидно, казалось: вот так вот и стояли они с самого сотворения мира. Деревьям было лет 12–13. Шоферу — лет 20…
— На малой воде, — сказал он одобрительно. — Не ждали нас, били артезианы…
Ровное зеленое свечение струилось над поселком. И становилось ясно: не только сейчас, в апреле, но и в августе пыльные вихри смиряют свою злую прыть, натыкаясь на деревья. А деревья росли не только в сквериках и дворах. Они выбегали к тротуарам и перебегали через тротуары. Клумбы раскинулись всюду, будто люди спешили наверстать упущенное, торопились друг перед другом быть щедрее, отзывчивее. И земля тоже торопилась.
…А потом мы свернули к Калиновке.
Передо мной была широкая, очень широкая полоса рыжей, обнаженной глины, и по полосе этой мощно ползли автоскреперы с ковшами, готовыми взять в свою пасть по 8–9, а то и по 11 кубов земли и перенести ее туда, где насыпалась дамба.
Первое, что бросилось в глаза, был старый, стоявший у дороги скрепер. Силуэт его был такой же мощный, как у других. И так же, как другие, он напоминал не то бизона, не то древнего ящера. Во всяком случае, что-то живое и могучее. Но в тусклой краске, в обилии вмятин сквозила усталость.
— Старик, — сказал как о живом бригадир. — Шесть с половиной лет вкалывает.
Глаза бригадира взглядывали пронзительно, и во всем его облике сохранялось что-то от романтики тех первоначальных дней шестьдесят первого. От тех дней, когда люди словно сами себе удивлялись: а ведь нам поручено, не кому-нибудь, именно нам.
— Это он сейчас десятый, — кивнул бригадир на номер старого скрепера. — А был сто десятым. Мы, когда механизмов еще мало было, счет вели не с первого, а с сотого.
— Зачем? — хотела спросить я, но бригадир сделал руками обхватывающий жест, который очень хорошо объяснял, зачем: ради внушительности, ради грандиозности.
Один за одним строем шли скреперы. Так же, как десятый сфотографированный для музея, они похожи были на живые существа, в данном случае любопытствующие, из-за чего толпится народ… Они все подползали к бригадирскому скреперу, останавливались чуть поодаль, кабины их пустели, но это ничего не значило: скреперы, казалось, обладали способностью самостоятельно прислушиваться к тому, что говорит бригадир об их прошлом.
Бригадира зовут Петр Бойко.
— Каланчак! — в третий раз за десятиминутный разговор произносит он это слово. — Воды машинам — по кабину. Сами прыгаем не хуже лягушек. Только одно выручало: характер у начальника участка подходящий был.
— А что, сейчас изменился?
— Да нет. Только теперь Губаренко не у нас, а начальник СМУ в Красногвардейском… Может, встречали?
— Не встречала. Так какой же все-таки характер? — спросила я без особого любопытства и нажима, просто уточняя.
— Губаренко скажет: "Зробить, хлопци", и хлопцы не подведут. Нас-то он никогда не подводил. И простой он, а знания, что в теории, что в практике, — бригадир опять взмахнул руками, будто пытался и не мог обхватить необъятные знания Губаренко… Или это относилось на только к знаниям?..
