«Ликвидационная политика» распространялась не просто на иностранных подданных, чьи страны воевали с Россией, но и на тех из них, что незадолго перед войной приняли российское подданство. Это напрямую и без исключения касалось рядового состава (офицеров император запретил трогать). Даже тех солдат, что, будучи по происхождению вчерашними немцами, австрийцами или болгарами, выдергивали из армии и отправляли в ссылку. Перевод же в русское подданство на время войны был совсем запрещен.[385] Известны случаи, когда болгар рядовых, доблестно сражавшихся с врагом в рядах русской армии в течение более года, после вступления Болгарии в войну на стороне Германии (а это все-таки октябрь 1915 года) отправляли в Сибирь.
Впрочем, схожим образом действовал и противник: так, австрийцы в 1915–1916 гг. отправляли в специальные лагеря уже воевавших солдат, происходивших из «ненадежных» национальностей Австро-Венгрии — например, карпатских русинов. Опять-таки, подчеркиваем сходство. Многонациональность двух империй, их существенная аграрная составляющая, масса крестьянства в войсках, отставание в капиталистическом развитии от ведущих держав. Зачем России и Австро-Венгрии было нужно вообще встревать в англо-германский конфликт? А ведь лезли, и лезли упорно, наивно и неоправданно предполагая, что война спасет империю, в то время как она, напротив, разрушила и империи, и правившие ими монархии. А кто стоял во главе военной партии в России? Великий князь Николай Николаевич!
Бесспорно, нельзя было всех стричь под одну гребенку, иначе вполне можно было лишиться массы кадров, особенно в командном составе. Достаточно назвать несколько высших фамилий иностранного (немецкого) происхождения:
— командарм-1 ген. П.К. фон Ренненкампф,
— командарм-2 ген. С. М. Шейдеман;
— командарм-3 ген. Р. Д. Радко-Дмитриев (болгарин);
— командарм-4 ген. А. Е. Эверт;
— командарм-5 ген. П. А. Плеве;
— командарм-6 ген. К. П. Фан-дер-Флит;
— командарм-10 ген. В.Е. фон Флуг;
— командующий флотом Балтийского моря адмирал Н.О. фон Эссен;
— командующий флотом Черного моря адмирал А. А. Эбергард.
Как это позабыли об адмирале А. В. Колчаке, чьим предком был военнопленный, турецкий подданный восемнадцатого столетия? Как это его могли назначить командующим Черноморским флотом, действующим против Турции? Как это думцы (ну, сплошь «патриоты», жировавшие на военных заказах и щедро выделяемых государственной казной кредитах для организаций Земгора) прошляпили, что линейный корабль «Императрица Мария» погиб именно при Колчаке? Уж не сам ли главком пронес на борт линкора «адскую машину»? Вот такие рассуждения были характерны для оппозиционеров, не стеснявшихся лжи, клеветы и отвратительных инсинуаций, чтобы добиться главной цели — падения режима императора Николая II, упорно не соглашавшегося передать верховную власть крупной буржуазии.
Существует и статистика. Командиры русских Вооруженных сил с «немецкими» фамилиями в 1914 году: 48 полных генералов (28,4 %), 73 генерал-лейтенанта (19,7 %), 196 генерал-майоров из 1574 генералов (19 %). 1038 штаб-офицеров — 11,6 %, до тридцати процентов в гвардии. В армии «немцы» генералы командовали десятью армейскими корпусами, 13 пехотными дивизиями, 6 кавалерийскими дивизиями, 39 пехотными полками, 12 кавалерийскими полками, 52 батареями.[386] В сумме «сугубо механическое сложение процентов немцев — генералов и штаб-офицеров (20,1 и 11,6) показывает, что не менее 15 % носивших погоны пяти высших чинов российской армии, являлись немцами (то есть каждый шестой-седьмой военачальник). Так было в стране, в которой немцы составляли 1,2 % от всего населения» Меленберг А. А. Немцы в российской армии накануне Первой мировой войны // Вопросы истории, 1998, № 10, с. 127.]. Как можно было отказаться от этих кадров? Поэтому существовали и ограничения.
Правила по «ликвидационной политике» не касались тех людей, кто сам (либо предки) жил в России до 1880 года, а также семей, где были офицеры. Потому прежде всего мероприятия практики «шпиономании» затронули Прибалтику, где основную часть помещиков и дворянства вообще, составляли немцы по происхождению. Тем не менее замечает Н. С. Андреева, «прибалтийские немцы в основной массе сохранили лояльность к Российской империи вплоть до Октябрьской революции. Даже суровые испытания Первой мировой войны не поколебали вассальной верности прибалтийско-немецкого дворянства к правящей династии».[387]
Чем дальше, тем больше государственный организм страны захлестывался ненормальными проявлениями. Постепенно стало не только удобно, но и привычно объяснять неудачи фронта и тыла происками мифических врагов. Зачем немцам в 1914–1915 гг. был нужен шпионаж, если русские высшие штабы отдавали сверхсекретные приказы открытым текстом по радио? Применяемые русскими шифры до 1916 года были примитивны и расшифровывались австро-германцами в короткие сроки. Противник узнавал о русской перегруппировке или сосредоточении раньше большинства русских же подчиненных командиров. Где же здесь шпионы? Достаточно сказать, что русское командование связывалось со своими военными атташе через швейцарский Берн, наводненный опытнейшими немецкими контрразведчиками.
Однако же чем дальше, тем больше звеньев российской государственной системы втягивалось в деятельность поиска шпионов. Как говорит исследователь, «возведение кампании по борьбе с „немецким засильем“ в ранг государственной политики вынудило самодержавие подключить к ее проведению всю российскую бюрократическую машину. На протяжении 1914–1917 гг. к осуществлению ликвидационной политики царизма в этом вопросе было привлечено в той или иной форме большинство из функционировавших в то время государственных учреждений, в том числе не имевшие к нему, казалось бы, прямого отношения военное и морское ведомства, министерства иностранных дел и народного просвещения и даже такие специфические структуры, как Сенат и Синод».[388] Верховная власть покорно плелась в фарватере политики Ставки, тем самым готовя собственное падение.
Любое мероприятие, проводимое вразрез с объективными условиями жизни, в любой момент грозит выйти из-под контроля не только исполнителей и масс, но и самих же властных органов и структур, что вызвали данные мероприятия к жизни. В их числе можно назвать и переход прибалтийских немцев на сторону Германии, так как государственная власть Российской империи покровительствовала латышам и эстонцам; это и финские добровольцы в германской армии; это и восстание в Средней Азии в 1916 году. Наконец, это готовность к революционным переменам не только со стороны солдат (вчерашних крестьян, жаждавших разделить между собой помещичьи и казенные земли), но и офицеров, дезориентированных антигосударственной пропагандой и как будто бы действовавшей с этой пропагандой в унисон самой же государственной властью России.
Ярким проявлением того факта, что ситуация выходит из-под контроля, стал антигерманский погром в Москве 8–11 июня. Три дня вторая, старинная столица находилась в руках бесчинствующей толпы. Пострадали масса разнообразных коммерческих предприятий и учреждений, а также частных квартир и домов — у 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями, 90 русских подданных с русскими фамилиями. Ясное дело, что ограничиться официозом было никак нельзя. А потому усердно распространялись слухи об измене внутри императорской фамилии, особенно — со стороны императрицы Александры Федоровны (и это при том, что часто болевшая императрица работала сестрой милосердия в офицерском госпитале, а вовсе не вела праздной жизни, подобно многим прочим представителям императорской фамилии).
Сведения о происходившем намеренно скрывались. Только через два дня о происходящих в Москве событиях узнал министр внутренних дел Н. А. Маклаков, так как московские власти сдерживали распространение информации и лишь на третий день войска применили оружие, ибо бунт грозил захлестнуть Москву. Власти в лице градоначальника князя Ф. Ф. Юсупова (отец убийцы Г. Е. Распутина — Ф. Ф. Юсупова-Сумарокова-Эльстона) своим нарочитым бездействием только поощряли беспорядки, пока дело не зашло слишком далеко. Вдобавок ко всему «массовое бездействие полицейских чинов привело к широкому распространению слухов, будто немецкие погромы были организованы самой полицией или по крайней мере с ее ведома».[389]
В создавшейся обстановке уже никакие попытки восстановить контроль над ситуацией, не могли быть до конца успешными. Волна недовольства, спровоцированная Ставкой и властями всех уровней, пока загонялась в глубь, чтобы в самом скором времени вырваться наружу мощной революционной волной. Л. Гатаговой верно отмечается, что «сам факт допущения погромов в крупнейшем городе империи наглядно свидетельствовал о глубокой деградации системы власти и бессилии российского общества. Драматические события последующих лет (когда мощный погромный потенциал обернулся движущим фактором смуты уже общероссийского масштаба) лишь подтвердили правомерность этого вывода».[390] Теперь уже ни сверхпопулярный за счет рекламного популизма и клеветы Верховный главнокомандующий, ни сам император, не смогли бы вернуть ситуацию к статус-кво, даже и осознав, что на волю рвутся те силы, что ни в коем разе не должны получить свободы. Превосходным образчиком того обстоятельства, что «хотели, как лучше а получилось, как всегда», является следующий документ. 17 сентября 1915 года из Московской губернии в столицу сообщали: «Появившиеся… воззвания Верховного главнокомандующего, предлагающие населению строго отличать заведомых предателей от верных слуг Царю и Родине, хотя бы и носящих иностранные фамилии, возбудили в умах черни превратные толкования… что даже политика великого князя стала благожелательнее к немцам и что поэтому нужно ожидать, что командные должности на фронте опять займут немцы. При этом высказывалась уверенность, что войска сумеют вовремя расправиться с предателями даже среди начальствующих лиц».[391]
