Ашанин был в восторге от похвалы капитана. Теперь ему было все равно, как отнесется к его работе даже сам адмирал, - ведь Василий Федорович похвалил! А мнение такого человека было в то время для Ашанина самым дорогим.
Необыкновенно счастливый заснул после вахты Ашанин, собираясь следующий день съехать на берег и предпринять дальнюю поездку верхом.
В восьмом часу утра Ворсунька, по обыкновению, пришел будить Володю.
- Ваше благородие... Владимир Николаевич... Извольте вставать... Пора!
Но разоспавшийся Ашанин, казалось, ничего не слышал и продолжал сладко спать.
- Скоро подъем флага... Владимир Николаевич! - говорил Ворсунька, потягивая Ашанина за ногу.
- Еще четверть часика дай поспать... Только четверть часика! - сквозь сон промычал Володя.
- Никак невозможно... До флага всего десять минут...
- Ну, пять минут я еще посплю... Буди через пять.
Вестовой постоял минутку и снова дернул Ашанина за ногу.
- Пять минут прошло... Вставайте, ваше благородие. Все господа уже вставши... Да и пары разводят. Сейчас с якоря снимаемся...
- Как с якоря снимаемся? Что ты рассказываешь? - спрашивал Ашанин, внезапно просыпаясь и протирая сонные глаза. - Разве пришел почтовый пароход из Го-Конга?
- Не могу знать, ваше благородие. Но только в шесть часов утра от концыря (консула) приходила шлюпка с письмом к капитану и тую ж минуту приказано разводить пары...
Через несколько минут Ашанин уже был наверху к подъему флага. Пары гудели. Капитан и старший офицер, стоявшие на мостике, видимо, были возбуждены, и лица у обоих выражали нетерпение.
- Свистать всех наверх сниматься с якоря! - раздался голос вахтенного офицера.
- Что это значит: куда мы идем? - спрашивал Ашанин у лейтенанта Поленова на баке, где должен был находиться по расписанию во время аврала.
- Разве вы ничего не знаете? - Мы идем на Сахалин... Клипер "Забияка" на каменьях... Сегодня пришла оттуда английская шхуна и привезла письмо с "Забияки" к консулу с этим известием... Мы идем на помощь... Досадно только, что в море сильный туман...
Действительно, густой туман заволакивал выход с рейда, а на рейде носился легкий туман. Солнце казалось тусклым пятном. Было тепло и сыро и пахло банным воздухом.
- Пошел шпиль![109] - раздался нетерпеливый возбужденный окрик старшего офицера с мостика.
- Есть! - отозвался лейтенант и в свою очередь крикнул матросам: - Ходи веселей, братцы!
И матросы сильнее наваливались на вымбовки[110], упираясь на них грудью, и якорная цепь с тихим лязгом выбиралась через клюз[111].
Все гребные суда были подняты, и орудия закреплены по-походному. Пары гудели.
- Как якорь? - снова раздался окрик с мостика.
- Апанер[112].
Рулевые стали у штурвала.
- Тихий ход вперед!
Машина застучала, и корвет, сделав оборот, направился к выходу с рейда.
Просвистали подвахтенных вниз. Но капитан и старший штурман оставались на мостике, серьезные и слегка возбужденные, посматривая на окутанное туманом море.
Туман все сгущался, и когда "Коршун" вышел с рейда, то очутился словно в молочной бездне, сырой и непроницаемой. В нескольких шагах ничего не было видно. Только слышался всплеск рассекаемой воды да мерное постукивание машины.
- Полный ход вперед! - крикнул капитан в машину.
Винт забурлил быстрей, и "Коршун" понесся полным ходом среди непроницаемой мглы, спеша на помощь бедствующему товарищу.
Колокол беспрерывно гудел на баке. Протяжно гудел и свисток трубы, предупреждая встречные суда об опасности столкновения[113]. Часовые на баке чутко прислушивались, не раздастся ли поблизости такого же звона или гудения свистка парового судна. Но каждый понимал, что все эти меры только отчасти гарантируют безопасность столкновения. И, зная это, все понимали, что все-таки нужно было идти полным ходом, чтобы выручать товарища в беде, и вполне сочувствовали отважному решению капитана.
Глава шестая
ВЫРУЧКА "ЗАБИЯКИ"
Туман, довольно частый в Японском море и в Японии, казалось, надолго заключил "Коршуна" в свои влажные, нерасторжимые объятия. День близился к концу, а туман был так же страшен своей непроницаемостью, как и утром. Стоял мертвый штиль, и не было надежды на ветер, который разогнал бы эти клубы тумана, словно злые чары, скрывшие все от глаз моряков.
И неустанный, скорый бег "Коршуна", передние мачты которого едва вырисовывались с мостика, а бушприта было совсем не видать, - этот бег среди белесоватой мглы и безмолвия производил на Ашанина, как и на всех моряков, впечатление какой-то жуткой неопределенности и держал нервы в том напряженном состоянии, которое бывает в невольном ожидании неведомой опасности, которую нельзя видеть, но которая может предстать каждую минуту то в виде неясного силуэта внезапно наскочившего судна, то в виде неясных очертаний вдруг открывшегося, страшно близкого берега. Недаром же моряки, самые опытные и бесстрашные, так не любят туманы, предпочитая им хотя бы свирепые штормы. Ничто так не действует на психику человека, как неизвестность положения...
Капитан не сходил с мостика, чутко прислушиваясь и зорко всматриваясь в окутавшую со всех сторон пелену. Он наскоро закусил несколькими бутербродами с ветчиной и на мостике же выпил чашку чаю.
Напрасно старший офицер упрашивал командира спуститься вниз, пообедать как следует и отдохнуть. Капитан не соглашался и, словно бы желая выяснить, почему он не уходит, проговорил:
- Я уверен, что вы, Андрей Николаевич, распорядитесь не хуже меня в случае какого-нибудь несчастья... Слава богу, мы друг друга знаем. Но в данном случае я не могу уйти... Ведь я рискнул идти полным ходом в этот дьявольский туман, и, следовательно, я один должен нести ответственность за все последствия моего решения и быть безотлучно на своем посту... Вы ведь поймете меня и не объясните мое упорство недоверием к вам, Андрей Николаевич!
Старший офицер больше не настаивал. И он подумал, что сам поступил бы точно так, если бы был командиром.
- А спешить необходимо, - продолжал капитан. - Эти гряды в Дуйском порте[114] на Сахалине, в которых застрял "Забияка", очень опасны. Я бывал в Дуэ. Тоже чуть нас не выбросило на каменья... Отвратительная дыра!
- Еще слава богу, что не свежо теперь! - заметил старший офицер.
- Да, будь свежо, "Забияку" разбило бы... Бог даст, мы застанем его еще целым. Он пять дней тому назад вскочил на камни, судя по письму командира, доставленному английской шхуной...
- Как могло с ним случиться такое несчастье, Василий Федорович?
- Очень просто. Задул с моря норд-ост и быстро усилился до степени шторма, а рейд в Дуэ открыт для этого ветра. Уйти в море уж было невозможно, и капитан должен был выдержать шторм на якорях. Якоря не выдержали, на беду машина слаба, не выгребала против ветра, и клипер бросило на камни...
- Бедный Арбузов. Попадет под суд теперь. И что-то скажет адмирал! проговорил старший офицер.
- Арбузов опытный капитан и, конечно, сделал все, что было возможно, для сохранения судна и людей... Ну, и адмирал наш сам лихой моряк и сумеет несчастье отличить от неумения или небрежности... Да и все мы, моряки, никогда не застрахованы от беды... Вот хоть бы теперь... долго ли до несчастья в этом проклятом тумане... Какой-нибудь па...
Капитан оборвал на полуслове речь и дернул ручку машинного телеграфа. Машина вдруг застопорила... Вблизи раздался звук колокола. На "Коршуне" зазвонили сильней.
- Ракету! - приказал капитан.
Спустили ракету.
Прошла минута, другая. Звона уже не было слышно. Кругом стояла тишина.
- Полный ход вперед! - приказал капитан.
И корвет снова понесся в молочной мгле, благополучно разойдясь с невидимым судном.
Выскочившие наверх офицеры и матросы облегченно вздохнули. Некоторые крестились. У всех пробежала мысль о миновавшей опасности.
Старший штурман, серьезный, озабоченный и недовольный, каким он бывал всегда, когда "Коршун" плыл вблизи берегов или когда была такая погода, что нельзя было поймать солнышка и определиться астрономически и приходилось плыть по счислению, частенько посматривал на карту, лежавшую в штурманской рубке, и затем поднимался на мостик и подходил к компасу взглянуть, по румбу ли правят, и взглядывал сердито на окружавшую мглу, точно стараясь пронизать ее мысленным взором и убедиться, что течение не отнесло корвет к берегу или к какому-нибудь острову на пути. Казалось бы, ничего этого не могло быть, так как, принимая в соображение туман, курс "Коршуна" был проложен среди открытого моря, в благоразумном отдалении от опасных мест, но кто его знает это течение: не снесло ли оно в сторону? А главное, его озабочивал проход Татарским проливом, отделяющим остров Сахалин от материка. Этот пролив узок, и там в тумане наскочить на берег весьма возможно. По расчету счисления, к проливу корвет должен был подойти на утро следующего дня.
