Официальная же версия была другой. Дело в том, что Министерство финансов в мае 1949 года возражало против ассигнования средств на отправку детей в лагеря и санатории на детский отдых, а также против самого существования комиссии. Союз писателей поручил Б. Горбатову, М. Леонову, С. Крутилину и Т. Ивановой принять участие в заседании Бюро культуры при Совете Министров для разрешения этого вопроса[833]. Несмотря на возражения членов комиссии, она была распущена.
27 апреля 1948 года Правлением Литфонда было принято решение о выдаче единовременного пособия семьям погибших писателей. Оно составило по Москве 25 тысяч рублей, а по городам РСФСР — 10 тысяч[834]. Таким образом, сумма пособия составила около 13 прожиточных минимумов в месяц[835]. Пособие, безусловно, стало существенным подспорьем для семей. Ведь в то время ни одна категория рабочих не получала зарплаты, равной прожиточному минимуму.
Детям погибших писателей оказывали помощь не только организации, но и отдельные литераторы. Так, 14 февраля 1948 года А. Фадеев отправил письмо в ВУОАП, где содержалась просьба перечислить с его лицевого счета на счет Комиссии Союза писателей по оказанию помощи детям погибших на войне литераторов 10 процентов от имеющейся на счету суммы, а также в дальнейшем отчислять на счет Комиссии по 10 процентов со всех сумм, поступающих на счет[836]. По пять процентов своих гонораров отчисляли на счет Комиссии К. Симонов и С. Маршак[837].
В 1949 году издательство «Советский писатель» выделило в распоряжение Ленинградского отделения ССП 100 тысяч рублей из чистой прибыли от издания книг погибших писателей для оказания помощи детям ленинградских писателей, погибших во время блокады и на фронте[838].
…Так как дети писателей общались в определенной среде — «среди своих», жили в привилегированных условиях, то к началу пятидесятых годов стала появляться некая особая социальная группа — писательские дети. Но не всех родителей устраивало такое положение — многие испытывали беспокойство из-за того, что дети не знают многообразия реальной жизни. А. Фадеев писал своему сыну Александру 19 июля 1953 года: «Благодаря известным материальным преимуществам жизни, которые предоставлены советским строем писателям и вообще людям искусства, детство твое и Миши прошло и проходит в изобилии материальных благ: без труда достается все „сладкое“ — и хорошая одежда, и велосипеды, и ружья, и пирожные. Это создает невольно и неправомерно известную привилегированность жизни… И мне очень хочется, чтоб ты больше общался с обыкновенной народной средой»[839].
Хорошее пожелание.
Принудительное соавторство и другие «пережитки прошлого»
Характер образа жизни, этических проблем взаимоотношений литераторов с годами практически не менялся. Отношения между писателями были не всегда простыми. Порой на них оказывала влияние политическая конъюнктура. Нередко присутствовала в них и ревность к творческим успехам коллег по перу, чаще — к их доходам. В РГАЛИ сохранились эпиграммы неизвестного автора[840], которые во многом передают атмосферу писательской среды.
С. П. Бабаевскому
Не всякий алмаз самой чистой воды,
Не всякое золото чисто и звонко,
И твой «Кавалер Золотой Звезды»
Не стоит хвоста «Золотого теленка».
С. Я. Маршаку
Его мы ценим в меру
За свежесть и за пыл,
Добавил славы он Шекспиру,
Но и себя не позабыл.
М. К. Луконину
Мы завидуем собрату,
Ну-ка, тронь его, задень,
Ведь никто его, ребята,
Не имел такой зарплаты
За один «Рабочий день».
С. В. Михалкову
Не только я, но и всякий скажет,
Тая в груди упрек немой,
Мы на твоем спектакле «Раки»
Шептали: «Я хочу домой».
Н. А. Горбачеву
Я стихи твои отведал,
Прочитал твои тома,
Видно, ты не Грибоедов,
Горе здесь не от ума.
Е. Ю. Мальцеву
Бездарен, но не сдается,
Не пишет, но издается.
Л. Никулину
Он вспоминать не устает
И все, что вспомнит — издает,
И это все читать должны
«России верные сыны».
П. Тычине
Ах, родной Тычина,
Дорогой профессор,
Пишешь ты, как Пушкин,
Жаль, нема Дантеса.
А. Сурову и Н. Вирта
Обоих взяли в оборот,
Но у друзей различный метод,
За голубым забором тот,
И под любым забором этот.
Отражено в этих эпиграммах и извечное неприятие литературных бюрократов:
Ленинград — кузница кадров.
Живет в Москве литературный дядя,
Я имени его не назову,
Одно скажу, был праздник в Ленинграде,
Когда его перевели в Москву.
…………………………………
Ужель дерьмом бедна столица,
Что Питер должен с ней делиться.
Эпиграмма, посвященная Саянову, опять возвращает нас к больной теме:
Встретишь Саянова?
Трезвого? Не пьяного?
Значит, не Саянова.
Тот же автор пошутил в адрес Бубеннова: «Эволюция Бубеннова: Белая береза — белая головка — белая горячка».
О том, что проблема пьянства в литературной среде после войны была широко распространена, вспоминал К. Ваншенкин: «…Многие поэты открыто и регулярно пили: Твардовский, Смеляков, Светлов, Шубин, Фатьянов… Но особенно это относилось к сверстникам Слуцкого. Одним это помогло, дало возможность расслабиться, других погубило… если посмотреть правде в глаза, придется признать: это было поколение мужественных алкоголиков. Недогонов, Наровчатов, Луконин, Самойлов, Соболь, Львов, Левитанский, Глазков и др… Сбавить обороты так и не сумел никто. Смогли бросить, завязать Дудин и Орлов, но такое, как известно, тоже не идет на пользу.
Так вот, по сути, единственным непьющим поэтом из этой генерации был Слуцкий. На него смотрели как на чудо»[841].
Некоторые пытались избавиться от пагубной привычки, например Н. Старшинов: «Я попал в больницу имени Соловьева, в отделение алкоголиков. Лег туда сам, потому что понял: болезнь моя зашла так далеко, что если я немедленно не покончу с ней, мне потом от нее не избавиться, будет поздно»[842]. Старшинов сумел бросить пить.
8 мая 1950 года директор Центрального дома литераторов В. Шишов был вынужден обратиться за помощью к А. Софронову. Он сообщал, что на вечере в ЦДЛ писатель Бауков вел себя непристойно, так как «был в очень пьяном состоянии». По просьбе большинства присутствовавших директор ЦДЛ был вынужден удалить из зала разбушевавшегося литератора. Несмотря на это, Бауков вновь вернулся и нанес Шишову оскорбление в присутствии ряда писателей и сотрудников Дома. Руководитель ЦДЛ просил оградить его от дальнейших оскорблений[843].
С другой важнейшей проблемой морально-этического свойства Союз писателей столкнулся сразу же после своего создания: к руководителям писательской организации шел постоянный поток жалоб литераторов на плагиат. Еще до войны, в 1940 году, этот вопрос стал предметом рассмотрения специальной комиссии в составе О. Леонидова, В. Шкловского, В. Шершеневича. Комиссия, в частности, подняла вопрос о так называемом «принудительном соавторстве». Обеспокоенность вызывали частые случаи, когда соавтором становился человек, от которого в той или иной степени зависела постановка пьесы или киносценария. Поэтому принудительное соавторство по своей сути почти всегда снижало качественный уровень произведения — ведь его в этих случаях никто не контролировал.
Так как человек, принуждавший другого к соавторству, чаще всего писать не умел, то он занимался инсценировкой, тем самым ущемляя интересы создателя оригинального произведения. Поэтому ранее был принят ряд постановлений, запрещающих руководящим деятелям театров ставить свои произведения в тех зрелищных предприятиях, с которыми они административно связаны (О постановках в театрах: циркуляр Главискусства от 16 февраля 1930 года, письмо сектора искусств Наркомпроса РСФСР от 2 октября 1933 года, циркуляр Наркомпроса от 5 октября того же года; О кинематографии: постановление СНК СССР от 23 марта 1938 года)[844]. Но на деле эти нормативные акты не выполнялись, их обходили различными способами. Как отметила комиссия, «факты принудительного соавторства продолжают иметь место. Особенно в 1940 г.».
