дети «домов малютки», эвакуируемые из Ленинграда. Их сегодня тысяча, повезут их отдельным эшелоном. Каждый «дом малютки» отличается от другого цветом шапочек: голубые, красные, синие, белые… И в траве они в самом деле как цветы. На рукаве у каждого ребенка нашита тряпочка, па которой химическим карандашом – имя, фамилия, город назначения, номер детдома…
И опять подходят женщины к окошечку диспетчерской. И жалуются, и плачут. Эта – потеряла своих родителей, которым по семьдесят лет, оставила их без документов, без вещей, без питания; та – потеряла продовольственную карточку и ревет, и требует еды, и грозится: «Вот брошу ребенка и наложу на себя руки!», – и это явно вызов, и она, может быть, даже врет. Но диспетчер отвечает спокойно: «Обратитесь к начальнику эвакопункта!» И звонит по телефону, и записывает фамилии потерявшихся, и вся эта карусель у оконца продолжается непрерывно.
… У вас по пять узлов, – кричит одна, – таких, что собака не перескочит, а у нас – ничего!
… Товарищ диспетчер! Их привезли сюда! – вбегает уже радостная, только что плакавшая женщина, потерявшая было своих родителей. И убегает…
А диспетчер так же спокойно вычеркивает фамилии «семидесятилетних родителей», которых только что занес в список разыскиваемых…
30 июля. Вечер
Беседую с инженером Макарьевым, заместителем Гаврилова, и с пожилой коммунисткой Татьяной Семеновной Алексеевой, старшим комендантом пункта. Они рассказывают, как партийная организация добивалась от рабочих и служащих вежливости, отзывчивости в отношении к каждому эвакуируемому человеку («чтоб никакого «отпихнизма» не было!»).
– Работники у нас неплохие, но нервы нужны нам крепкие!..
Выхожу, встречаюсь с возвращающимся в диспетчерскую Гавриловым, который лег спать в три часа ночи, а встал в семь, интересуюсь, как он правел свой рабочий день…
– А вот так: обошел все объекты, поглядел, что делается в диспетчерской, пошел с утра на блок питания. Товар приготовлен заранее? Как расфасовка? Сколько расфасовки? Завернули ли продукты в бумагу? Почему мало? Бумаги нет?.. А почему сегодня колбаса открыта? Ведь мухи!.. Закройте!..
Позвонил на посадочную площадку: пришла ли «вертушка»?
«С пирса в вагонах – сюда, давайте двадцать пять вагонов на питательный блок!»
Мы взяли на себя обязательство – выгружать двадцать пять вагонов за тридцать минут. У нас всего восемнадцать женщин-дружинниц для этого, и их командир взвода Петр Иванович Жердин.
Сходил в тупик. Провел совещание с диспетчерами. Ушел наблюдать за погрузкой детского эшелона (я специально отправил санитарную машину, чтоб детей возить).
– В семь часов тридцать минут вечера эшелон с детьми ушел, – смотрел… На душе легче становится, когда с детишками эшелон уйдет… Знаете, немецкая авиация!
– А были случаи?
– Пока не было ничего. Но ведь черт ее знает, такое скопление народу… Сейчас взрослых в эшелон грузить будем.
Вагон в южном направлении пойдет – с больными. Остальные теплушки – на Алтай. Эвакуируемые теперь все больше на Алтай стремятся, в южном направлении уже почти не едут – на юге там дела наши плохи!..
– Боятся ехать туда?
– А конечно! Как бы не угодить к немцам!.. Принять эшелон под взрослое население – значит подготовить лошадей, перебросить груз тех, кто не может таскать. Это проверить нетрудно. Погрузить, отправить эшелон Людей у нас не хватает… Сейчас пойду опять проверить питательный блок.
– А сколько всего за зиму и лето людей вывезено?
– Тысяч четыреста! Зимой при мне на пункте Лаврово из пятнадцати тысяч двухсот умерло триста… В Жихареве зимой из двенадцати тысяч пятисот умерла тысяча…
Связной Володя Панкин31 июля
Вчера поздно вечером наблюдал за погрузкою эшелона No 64. Грузились по сорок человек в теплушку, и до потолка вещей, так, что люди едва умещались, сидя на вещах, уже без возможности шевельнуться. Набивались в теплушки с криками, нервными ссорами, руганью. Поток вещей казался бесконечным. Вагонов в эшелоне было больше шестидесяти. Погода была отвратной – лил дождь, как льет он и сегодня. Эшелон этот отправился в 8. 30 утра…
Сегодня к Гаврилову подбежал парнишка лет пятнадцати. Когда он приближался, Гаврилов сказал мне:
– Вон, глядите, бежит, – связной у меня мировой! Побеседуйте с ним, интересный мальчик! Хныкал, когда приехал сюда, голодный был. Ехал к «тетке на Алтай». А куда на Алтай – Алтай большой, – не знал. Ну и решили мы его связным сделать. Сразу повеселел. И такой живой! Здоровый парнишка, грудь колесом. Только обутки у него нет – босиком бегает… Тебе чего, Володя?
Мальчик подбегает, просит у Гаврилова нож, чтобы резать бумагу для пропусков.
Гаврилов сует ему свой перочинный нож, уходит.
Я присаживаюсь на пенек. Мальчик стоит передо мной, – глаза черные, один глаз слезится. Лицо здоровое, неистощенное. В кепке, в ватном, с меховым воротником, пальто.
– Фамилия твоя как?
– Пачкин.
– А имя?
– Владимир Григорьевич.
– Где жил?
– На Васильевском острове, пятнадцатая линия, дом двадцать два!
Разговаривает деловито, по-взрослому. Отец работал на Севкабеле, а мать на фабрике Урицкого.
– А ты ехал сюда один? – Один.
– А родители где у тебя?
– Убили их.
– В Ленинграде?
– Ну да, при обстреле, снарядом.
– А ты как уцелел?
– А меня не было дома.
– Когда это было?
– Двадцать седьмого, того месяца… А я сюда – двадцать второго, вот теперь приехал.
– Ты голодал зимой?
– А что мне голодать, когда брат – подводником. У меня и сахар был. Еще когда с бомбежки Бадаевских складов… Подобрал!
Брат Володи – подводник, краснофлотец, лежит в больнице Мечникова, в третий раз ранен – миной, в морокой пехоте. Сестра была, семнадцатилетняя девушка, Таисия, умерла с голоду зимой. Володя учился, перешел было в шестой класс… Решил ехать к тетке, она эвакуировалась на Алтай «в том году еще». Двинулся в Борисову Гриву, на тамбуре «зайцем» в поезде, а там хотел «кругом Ладожское озеро обойти».
– Раз озеро, думаю, обойти можно. Километров двадцать прошел – там военные и стреляют, ужас!.. Ну, нельзя пройти, комендант один задержал, и отвезли– на машине – обратно в Борисову Гриву. (А на пароходе вначале не поехал, потому что не пустили– документов не было.) Я их спрашиваю: «А разве Ладожское озеро у немца, что ли?..» Они смеются. А я: «Интересно туда бы попасть! Он бы мне показал, этот немец, или я ему!»
Володя произнес это по-детски задиристо.
– А потом?
– А я на катер сел. Мне сказали – поезжай в глубь страны, там устроишься. Тут пришел, заявление подал, и взяли связным. Сапоги-то были у меня. На хлеб сменял, в Борисовой Гриве… За буханку хлеба; военный, он сам предложил: сапоги на хлеб сменяешь? И с радостью взял.
Шубенку Володе Пачкину здесь дали. Он был только в штанах да в рубашке.
– В пальто выехал, да тоже на хлеб сменял. Мне не до этого было, только как бы из Ленинграда выбраться… Это пальто дали здесь.
– Где?
– А в санчасти. Завтра или послезавтра сапоги дадут и рубашку новую.
Володя рассказывает, что с ним был и другой мальчик, его товарищ.
– А второй где? Устроился?
– Да разве тот больной устроится? Он от собаки колбасу тухлую отнял, прогнал ее и сам стал есть… Заразится где-нибудь и сдохнет!
– Из Ленинграда вместе?
– Нет, там, в Борисовой Гриве, пристал… Познакомились…
– Как же ты на катер устроился?
– А я в милицию пошел. Они прогоняли, прогоняли меня, я сказал: «Не пойду, и все! Устраивайте меня как хотите!..» Меня начальник милиции на пристань привел!..
Открытие навигацииКогда невский, а потом и ладожский лед растаяли, Нева на изломанных, шуршащих льдинах пронесла через город следы зимних боев.
Невская вода растворила в себе пятна смерзшейся крови, поглотила обломки разбомбленных и расстрелянных автомашин и оружия, обрывки изорванных острым металлом русских овчинных полушубков и каски гитлеровцев, смытые с берега Московской Дубровки; разметала шпангоуты изрешеченных пулями десантных лодок, вмерзших в лед у штурмованного нашими воинами «пятачка».
Ледовой Ладожской трассы, действовавшей сто пятьдесят два дня, больше не существовало.
Тогда эстафету жизни на Ладоге подхватил самый разнокалиберный, самый пестрый в истории судоходства водный транспорт.
Я уже мельком упоминал о пароходе «Гидротехник», который 22 мая первым пробился сквозь льды к восточному берегу. Здесь место сказать о нем чуть подробней.
Этот дерзкий, маленький буксировщик не имел никаких средств самозащиты. И его капитан П. С. Майоров, и команда хорошо знали, на что идут, понимали, чем им грозит первый же налет вражеской авиации. Налет на едва пробившийся, затираемый торосистыми льдами одинокий пароход казался тем более неизбежным, что над ним в начале рейса долго кружил немецкий разведчик. Он улетел восвояси, и, конечно, даже название этого пароходика немецкому командованию сразу стало известно. Но, по непонятным причинам, гитлеровцы не сочли нужным выслать свои бомбардировщики для легкого уничтожения парохода. «Гидротехник» пришел в Кобону и на следующий день благополучно вернулся в Осиновец с тяжело нагруженной баржей.
