II. В Москве, по моему мнению, надо сказать о двух вешах:
(а) Россия не должна нарушать мир на Балканах и не предпринимать никаких действий в Бессарабии, пока Великобритания не предпримет на Балканах вооруженного вмешательства.
(б) С целью помочь партии мира во Франции, мы намерены представить на обсуждение следующую программу:
По существу Германия требует границ 1914 г. Затем, будущее «остаточной Польши» [К меморандуму прилагалась записка германского посла в Варшаве фон Мольтке о целесообразности создания «буферного» польского государства с границей по линии Гродно-Перемышль на востоке и населением 12-15 миллионов человек, под руководством генерала Соснковского; посол, только что покинувший свой пост, указывал, что на меньшее поляки не пойдут и изберут путь борьбы против Германии в союзе с западными державами.] зависит от готовности западных держав прийти к соглашению. Если русские проявят упрямство в отношении «остаточной Польши» по обе стороны нынешней демаркационной линии, мы вольны распоряжаться нашей территорией и можем принять свое собственное решение.
(в) Особые темы для переговоров:
1. Обмен населением между районами к западу и востоку от линии рек <т.е. будущей границы. – В.М.>, особенно эвакуация фольксдойче с русской территории на германскую.
2. Обеспечение безопасности фольксдойче в районах, которые в дальнейшем могут быть заняты русскими.
3. Четкое размежевание по линии рек (например, по середине основных судоходных путей и мостов) и проведение демаркационной линии от верховий реки Сан до Ужокского перевала (у реки Сан несколько истоков).
4. Доступность железнодорожной линии от Черновиц до Львова для наших перевозок из Румынии.
5. Подготовка широкомасштабных германо-русских торговых переговоров».[436]
Московские переговоры 27-28 сентября пошли по этому сценарию. Долгое время об их ходе и содержании можно было судить только по результатам и по отдельным документам, поскольку протоколы не были известны. Советских записей, видимо, просто не существует в природе, а подробные германские записи, сделанные Хильгером, почему-то оказались не в архиве МИД, а в личных бумагах посла Шуленбурга, где лет пятнадцать назад их обнаружила историк И. Фляйшхауэр.[437] Что касается общей обстановки визита, когда гауляйтер Форстер чувствовал себя среди старых партайгеноссе, а Риббентроп пил за здоровье сидевшего неподалеку Кагановича (жаль, Гитлер, Геббельс и Розенберг не видели!), то ее неплохо воссоздает статья помощника Риббентропа Андора Хенке «С Имперским министром иностранных дел в Москве», написанная более года спустя.[438] Она предназначалась для публикации, но света так и не увидела – время после утверждения плана «Барбаросса» требовало иных «песен». Текст сохранился в архиве МИД и был опубликован в приложении к «Документам внешней политики Германии», чтобы дать хоть какое-то представление о визите. Хенке ранее девять лет провел в Москве, знал русский язык и улавливал многое из того, что неизбежно ускользало от глаз и слуха начальства; он сопровождал Риббентропа и в августе. Мы будем пользоваться обоими этими источниками.
К половине девятого утра 27 сентября свита рейхсминистра собралась в аэропорту Темпельхоф. Риббентроп приехал в девять, и всего через несколько минут специальный самолет фюрера «Гренцмарк», уже знакомый многим пассажирам по прошлому вояжу в Москву, поднялся в воздух. Через два часа он совершил посадку в Кенигсберге, где делегацию принимал гауляйтер Восточной Пруссии Кох (именно там к ней присоединился его коллега из Данцига гауляйтер Форстер). Во время короткого обеда в Кенигсберге поступило известие о капитуляции Варшавы, которое Хенке перевел Шкварцеву (он летел вместе с Риббентропом и беседовал с ним в самолете). «Все мы, и немцы, и русские, – вспоминал позже Хенке, – увидели в этом событии добрый знак для будущих переговоров».
До Москвы долетели за три с половиной часа. Встреча была не в пример прежней, с обилием нацистских флагов, что сразу же бросилось в глаза Хенке как московскому «старожилу». Гости снова разместились в здании бывшей австрийской миссии. В прошлый раз в доме напротив располагалась британская военная миссия, члены которой не сводили глаз с соседей. Теперь дом пустовал.
Первая беседа Риббентропа со Сталиным и Молотовым (в присутствии Шкварцева и Шуленбурга) началась в десять вечера и продолжалась три часа. Рейхсминистр начал разговор со «странной войны» в Европе и непобедимости Германии: «Фюрер убежден, что война может окончиться только в нашу пользу» – и легко переходил от сарказма к патетике: «С французской стороны ее ведут преимущественно языками, в чем особенно отличается агентство Гавас… Англичане ограничиваются тем, что сбрасывают над Германией листовки, надеясь вбить клин между фюрером и немецким народом. Это им никогда не удастся. Такая попытка в равной мере обречена на провал, как и стремление вбить клин между народами Советского Союза и Сталиным».
После обзора ситуации Риббентроп назвал конкретные проблемы, для решения которых он прилетел:
«1. Дальнейшее формирование германо-советских отношений.
2. Вопрос окончательного начертания границы.
3. Проблема Прибалтики, которой, по всей видимости, в настоящее время занимается Советское правительство».
Нас сейчас интересует первый вопрос.
«Фюрер поручил сказать Сталину и Молотову, что он всегда придерживался той точки зрения, что Германия должна выбирать между Западом и Востоком. Фюрер надеялся и думал, что будет возможно установить дружественные отношения с Англией. Однако Англия грубо отклонила далеко идущие предложения фюрера. Фюрер убедился в том, что отныне нет возможности достичь взаимопонимания с Англией. Это взаимопонимание сорвалось из-за империалистического упрямства английской правящей касты. Народ в Англии вообще ничего не решает. Дошло до того, что Англия вмешалась в германские дела, которые ее не касались, и даже объявила войну Германии. Решение фюрера сделать выбор в пользу Советского Союза является непоколебимым. Как реальный политик, он твердо убежден в том, что, несмотря на все существующие идеологические разногласия, возможны действительно длительные дружественные отношения между Германией и Советским Союзом. Реальные интересы обеих стран при точном их определении <красив все-таки дипломатический язык! – В.М.> исключают возможность принципиальных трений. Существует фундамент для приносящего плоды реального, дружественного сотрудничества.
Удалась первая предпринятая в этом направлении попытка. Если будут реализованы достигнутые договоренности, то все будет абсолютно ясным и в больших делах. С окончанием польской войны Германия приобрела большую территорию для заселения. Тем самым нашли свое решение территориальные притязания Германии. Последние события принесли богатые плоды для Советского Союза… Фюрер не фантазер, и он не стремится к безбрежным территориальным завоеваниям <эх! – В.М.>. Что касается Советского Союза, то тот настолько велик, что у него не может быть никаких стремлений вмешиваться в немецкие территориальные дела. Тем самым заложен фундамент для пассивного баланса взаимных интересов».
От этой радужной картины, в которую, по крайней мере, сам Риббентроп верил, он перешел к задачам на будущее, к «активной стороне вопроса».
«Настоящий враг Германии – Англия. В этом отношении интересы Советского Союза совпадают с немецкими, и в этом направлении представляется вполне возможным дальнейшее углубление новых советско-германских отношений. У нас полагают, что в английском комплексе существует параллелизм между немецкими и советскими интересами, и в этой сфере не только полезно тесное сотрудничество Германии с Советским Союзом, но и возможны определенные договоренности… <Если> Советское правительство разделяет такую точку зрения, то можно было бы сформулировать платформу для более тесного развития советско-германских отношений в том смысле, что, исходя из совместно проведенного урегулирования польского вопроса, Германия и Советский Союз теперь могут рассмотреть возможность сотрудничества в отношении Англии. В подобном заявлении можно было бы подчеркнуть, что Германия и Советский Союз преисполнены волей к тому, чтобы никто не посмел затронуть занимаемые ими позиции, и при необходимости будут их совместно защищать. Дело шло бы тогда к сотрудничеству на долгие времена, ибо фюрер мыслит крупными историческими перспективами».
Затем Риббентроп зачитал проект заявления, заранее переведенный на русский язык, и вручил его собеседникам.
«После того, как г-н министр закончил свои соображения <разговор о Польше и Прибалтике мы опускаем. – В.М>, Сталин обратился к Молотову с вопросом, кто из них обоих должен отвечать. Г-н Молотов заметил, что хочет оставить это за г-ном Сталиным, потому что тот безусловно сделает это лучше».
