Действительно, вскоре из Испании начали поступать обнадеживающие для руководства Третьего рейха известия. Прогермански настроенное офицерство подталкивало Франко ко вступлению в войну. Недовольство его политикой невмешательства росло. Необходимо было срочно что-то предпринять, чтобы как-то нейтрализовать растущую военную оппозицию. Но использовать прямое насилие по отношению ко вчерашним единомышленникам и товарищам по фалангистской партии было рискованно, тем более что настроения офицерства всячески поддерживались германской стороной. Надо было, оставаясь приверженцем Германии, подтвердив ей свою лояльность и нейтрализовав оппозицию в своем окружении, все-таки сохранить нейтралитет. И Франко нашел выход из, казалось бы, безвыходного положения.
22 июня 1941 года испанский министр иностранных дел Серрано Суньер, сославшись на мнение Франко, сообщил германскому послу в Мадриде Штореру, что «испанское правительство выражает величайшее удовлетворение в связи с началом борьбы против большевистской России и в равной степени сочувствует Германии, вступающей в новую и трудную войну». Суньер утверждал, что нападение Германии на Советский Союз будто бы «вызвало величайший энтузиазм в Испании». Суньер обратился к германскому правительству с просьбой дать возможность добровольцам из числа членов Фаланги принять участие в борьбе против общего врага. Министр пояснил, что «этот жест солидарности, разумеется, делается независимо от вопроса о полном и окончательном вступлении Испании в войну на стороне оси, которое последует в соответствующее время». Франкистский министр в особо теплых словах выразил свою «твердую уверенность в том, что война с Россией закончится для Германии так же счастливо и победоносно, как и предшествующие войны»2. 24 июня Риббентроп известил Шторера: «Германское правительство с радостью и удовлетворением примет формирования добровольцев Фаланги»3.
В тот же день Суньер публично обратился к членам Фаланги с призывом поднимать добровольцев на войну против СССР4. Фалангистская пресса с энтузиазмом подхватила призыв своего шефа (Суньер был одновременно главой Фаланги), причем иные горячие головы считали необходимым собрать и отправить сразу 100 тысяч добровольцев5. Однако с первоначальным замыслом формирования добровольческого соединения исключительно из членов Фаланги Суньеру пришлось расстаться. 25 июня Шторер сообщил в Берлин: «Испанский министр иностранных дел очень рад согласию Германии на участие испанских добровольцев в войне против России. Он обещал поднять этот вопрос на сегодняшнем заседании Совета министров и вслед за тем обо всем договориться с начальником фалангистской милиции генералом Москардо, а прежде всего о немедленном опубликовании призыва к вербовке. Но из-за соперничества Фаланги и армии добровольцы будут набираться не только из фалангистов, но и из легиона, связанного с армией».
В ответ на пожелание Шторера (было бы «своевременно и желательно» объявить что Испания находится в состоянии войны с Советским Союзом) министр ответил, что обсудит этот вопрос с Франко. От себя Суньер добавил, что в этом случае «Англия и, возможно, Америка откликнутся на такое заявление если и не объявлением войны Испании, то, во всяком случае, установлением блокады, в результате чего Испании грозит потеря ее судов, находящихся в настоящее время в пути…»6. В телеграмме от 26 июля 1941 года Шторер с огорчением сообщил, что решение об объявлении Испанией войны Советскому Союзу до сих пор еще не получено и что это в большой степени зависит от реакции на посылку испанских добровольцев. Выяснилось, что Англия уже отозвалась: ввоз бензина в Испанию запрещен7.
Не следует, однако, слишком серьезно относиться к ссылке испанских официальных лиц на возможную отрицательную для Испании реакцию США и Англии как основную причину воздержания от открытого объявления войны СССР: то была не главная причина и, во всяком случае, не единственная. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует новая телеграмма Шторера уже от 28 июня 1941 года, из текста которой следует, что протест армии против отправки фалангистских формирований имел более серьезную основу, нежели некое соперничество: «Военные попытались выступить против всего плана в целом, так как, по их мнению, его выполнение могло поставить Испанию на грань войны…» Сам Суньер, по мнению Шторера, хочет войны, однако он ожидает более благоприятного для Испании момента, который наступит после получения сырья и материалов, находящихся в пути8, и после соответствующей подготовки общественного мнения. Главные противники вступления в войну, по мнению Шторера, – «недостаточность экономической и военной подготовки»9.
Шторер высказал надежду, что политика Суньера неизбежно в конце концов приведет Испанию к вступлению в войну. Тем временем оттяжка решения об официальном вступлении в войну на стороне Германии не помешала форсировать формирование «добровольческого» соединения для войны на Востоке. 27 июня 1941 года начальник итальянского Генерального штаба У. Кавальеро записал в своем дневнике: «Глава нашей миссии в Мадриде сообщил, что немцы вербуют в Испании добровольцев для отправки в Россию. Распространяются слухи, что и мы пошлем своих добровольцев. Муссолини заявил, что не видит в этом смысла, так как в Россию отправляются регулярные части итальянской армии»10. В Риме не усмотрели никакой разницы между тем, что делалось в Италии и в Испании. Государственные же руководители Испании прибегли к уловке, обычной в условиях военных интервенций: без официального объявления войны принять в ней самое прямое участие.
Более того, отправкой дивизии в далекую Россию они хотели заменить вступление в уже начавшуюся войну. Игра Франко была очевидна, во всяком случае, для тех, кого он хотел ввести в заблуждение. Чиано записал в эти дни: «Вклад «Голубой дивизии» в дело держав оси нельзя было бы сравнить с успешным осуществлением операции «Изабелла-Феликс»11. В беседе с Муссолини вечером 25 августа 1941 года в своей штаб-квартире Гитлер с горечью говорил об Испании, заявив, что эта страна «страшно его разочаровала»12.
При ретроспективном взгляде на ход событий замысел Франко также совершенно очевиден: он, «низведя эту интервенцию до «крестового похода» против коммунизма, стремился обойти вступление в войну против Англии», – отмечает биограф каудильо К. Мартин13. Еще в августе 1940 года, в дни подготовки операции «Изабелла-Феликс», в ответ на запрос Берлина о мотивах уклонения Испании от вмешательства в военный конфликт Шторер доносил, что «Франко стремится избежать преждевременного вступления в войну и, следовательно, такого длительного в ней участия, которое было бы не по силам Испании, а при некоторых условиях послужило бы источником опасности для режима»14. Франко не только и не столько, не хотел воевать, сколько не мог воевать. Нельзя всерьез говорить о воздержании Франко «по доброй воле» от вступления в войну, как это делает бывший политический директор испанского министерства иностранных дел Хосе Дусинаге в книге «У Испании есть право»15. Крайне неустойчивое положение внутри страны, грозившее серьезными последствиями при малейшем нарушении весьма шаткого внутриполитического баланса, – вот что было главной причиной отказа Испании от активного участия в войне.
Франкисты откладывали вступление в войну, надеясь со временем стабилизировать экономическое положение и обеспечить политическую устойчивость режима. Эти надежды не оправдались. Во время встречи с Муссолини в Бордигере 12 февраля 1941 года Франко заявил, что «Испания, как и прежде, хочет сотрудничать со странами оси и внести свой вклад в дело окончательной победы. Однако Испания испытывает самый настоящий голод, и в военном отношении совершенно не подготовлена»16. Неустойчивым оставалось и внутриполитическое положение. «Мысль о примирении настолько далека от сознания и сердца испанцев, что даже не предпринималось никаких попыток в этом направлении. Победившая половина хочет наступить на горле побежденной, а побежденная по-прежнему кипит возмущением»17, – отмечал корреспондент «The Times» еще в январе 1940 года. Для борьбы с непокорившимися была создана система государственного террора. Масштабы репрессий были таковы, что. казалось, франкисты намеревались восстановить пресловутое единство нации при помощи физического уничтожения или по крайней мере строгой тюремной изоляции не только своих активных противников, но и всех не поддающихся «единению во франкизме» элементов населения.
Чиано писал о 200 тысячах «красных» в тюрьмах Испании в июле 1939 года18. По данным Ватикана, в испанских тюрьмах осенью 1939 года находилось около полумиллиона заключенных. Альварес дель Вайо, левый социалист и бывший министр иностранных дел республиканского правительства, в конце 1940 года говорил о миллионе республиканцев в тюрьмах Франко19. Корреспондент «News Chronicle», возвратившийся из Испании в начале 1940 года, писал: «Можно с уверенностью утверждать, что в тюрьмах Испании находится от одного до двух миллионов человек»20. При всей своей разноречивости эти сведения свидетельствуют об одном – о невиданном в истории страны размахе террора. Однако усилия франкистов были тщетны. На протяжении всего периода Второй мировой войны им так и не удалось стабилизировать внутриполитическое положение. «Последствия революционных лет ни с точки зрения чувств народа, ни с точки зрения экономики страны все еще не ликвидированы»21, – отмечал обозреватель швейцарской газеты «Basler Nachrichten» 6 сентября 1942 года.
