Здесь 14-й Егерский полк остановился, простоял апрель и май месяцы, и в продолжение этого делали обмундировку.
Город этот прилегает западной стороной к самым горам; местоположение его роскошное. Он окружен виноградными садами, на горах видны руины древних рыцарских замков.
К востоку расстилается большая равнина; на окраинах ее далеко синеют горы с руинами. По середине равнины протекает Рейн.
Жители этого города немцы: католики и лютеране. Французская революция истребила здесь дворянство, теперь все вообще называются гражданами; предпочтение отдается богатым только. Мы познакомились и подружились с гражданами, и они полюбили нас – особенно гражданки. Некоторые из друзей предлагали мне вступить в общество масонов. Я пожелал знать цель его. Мне сказали, что обязанность членов состоит в том, чтобы благодетельствовать тайно таким людям, которые стыдятся просить себе помощи, с тем чтобы благодетельствуемый не знал, кто ему благодетельствует, и потом помогать взаимно друг другу. Но мне нечаянно попалась масонская книжка, из которой я удостоверился, что масонство прикрывается только благонамеренной целью. Прямое же его намерение в том, чтобы действовать к ниспровержению правительств и всех властей. Чтобы всякий человек был сам себе священник и судья. После этого я не изъявил согласия…
…Простоять столько времени на месте после нескольких лет беспрерывных походов много значит, и особливо в здешних местах. Миленькие немочки так привлекательны, так любезны, что воины наши, закоптелые в пороховом, бивуачном и табачном дыму, так и прильнули к ним всем сердцем. Признаюсь, и я, грешный, влюбился в миленькую Бетхен, дочь хозяйскую, да как и не влюбиться, здешние девицы не уходят от нас, но стараются занять мило разговорами, пением или музыкой, словом, вот так и расстилают сети, а мы так смело под них идем, как куропатки в зимнюю пору. Хозяин мой Йорк Рефель был вдов, дочь его Елизавета была хозяйка. Он, отъезжая к Баденским водам, поручил мне под охранение и дом, и дочь свою. Она уже имела около 28 лет и значительное приданое. Я уговаривал ее за себя, но она не согласилась, опасаясь русских снегов, которые так глубоки, что в 1812 году закрыли французов навеки.
Эхо войны 1812 года: Декабристы
Оксана Киянская
Размышлять о себе в связи с войной 1812 года начали сами декабристы. О войне они говорили много и охотно – поскольку некоторые из них воевали, а большая часть страдала оттого, что повоевать не успела. В любом случае все декабристы были современниками великих исторических событий, память о которых была вполне актуальна. Для историка общественной мысли размышления декабристов о войне имеют особую ценность: они позволяют судить о том, чем была война в сознании образованного русского общества 1810-х – 1820-х годов.
Во время войны, когда будущие декабристы еще не знали, что станут таковыми, их – подобно большинству молодых русских дворян – одушевляли высокие чувства любви к отечеству. Не секрет, что Отечественная война вызвала к жизни небывалый до того взрыв патриотических чувств – и он не мог не отразиться в современных войне публицистических произведениях будущих декабристов. Так, например, Федор Глинка утверждал в «Письмах русского офицера»: «Грудь русская есть плотина, удерживающая стремление, – прорвется – и наводнение будет неслыханно!.. Ужели покорение!.. Нет! Русские не выдадут земли своей! Не достанет воинов, всяк из нас будет одною рукою водить соху, а другою сражаться за Отечество!»; «Уж ли, думал я, и древняя слава России угаснет в бурях как оно!.. Нет! восстал дух русской земли! Он спал богатырским сном и пробудился в величественном могуществе своем. Уже повсюду наносит он удары врагам, – нигде не сдается: не хочет быть рабом. Он заседает в лесах, сражается на пепле сел и просит поля у врага, готовясь стать и биться с ним целые дни».
Для мыслящей части послевоенного русского общества характерно глухое недовольство существующим положением вещей; оно нашло свое отражение и в текстах, написанных членами тайных обществ. Писатель, критик и активный участник восстания на Сенатской площади Александр Бестужев утверждал в 1823 году: «Наполеон обрушился на нас – и все страсти, все выгоды пришли в волнение; взоры всех обратились на поле битвы, где полсвета боролось с Россией, и целый свет ждал своей участи. Тогда слова отечество и слава электризовали каждого. Каждый листок, где было что-нибудь отечественное, перелетал из рук в руки с восхищением… Но политическая буря утихла; укротился и энтузиазм. Внимание наше, утомленное блеском побед и подвигов, перевысивших все затейливые сказки Востока, и воображение, избалованное чудесным, напряженное великим, – постепенно погрузились опять в бездейственный покой».
Впрочем, сама история подсказывала заговорщикам средство борьбы с «бездейственным покоем» современников: следовало, кроме всего прочего, напомнить им о недавнем славном прошлом. «Неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне истинно отечественной, – русские, исторгшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственного ярма и не отличат себя благородной ревностью, когда дело пойдет о спасении Отечества?» Эти строки из знаменитой речи одного из декабристских лидеров, Михаила Бестужева-Рюмина, свидетельствуют: опыт Отечественной войны активно использовался заговорщиками для вербовки союзников.
Потом, во время следствия, этот опыт будет служить для арестованных заговорщиков средством оправдания. Неудачливый «диктатор» 14 декабря, князь Сергей Трубецкой, утверждал через несколько дней после ареста, что в основе антиправительственного движения лежат вполне верноподданнические чувства: «Нападение Наполеона на Россию в 1812-м году возбудило в русских любовь к Отечеству в самой высокой степени; счастливое окончание сей войны, беспримерная слава, приобретенная блаженной памяти покойным государем императором Александром Павловичем, блеск, коим покрылось оружие российское, заставило всех русских гордиться своим именем, а во всех, имевших счастие участвовать в военных подвигах, поселило удостоверение, что и каждый из них был полезен своему отечеству».
Пройдя каторгу и ссылку, оставшиеся в живых декабристы вернулись в Центральную Россию героями, пострадавшими за любовь к свободе. Естественно, современники ждали от них соответствующих моменту объяснений деятельности тайных обществ. И тут на помощь вновь пришла Отечественная война. «Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь, ради любви к отечеству было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель этому», – писал на склоне лет Матвей Муравьев-Апостол, ветеран движения, участник восстания Черниговского полка.
Фраза эта красива: мало кто из рассуждавших о декабристах исследователей мог пройти мимо нее. Она выражает коренной миф о декабристах, сложившийся в сознании потомков деятелей тайных обществ. Согласно этому мифу, главной идеей, одушевлявшей декабристов, была именно идея жертвенности. Декабристы были уверены в том, что их восстания закончатся поражением, что сами они погибнут – однако не сомневались в необходимости этой «погибели», которой они собирались «купить… первую попытку для свободы России».
Однако все приведенные выше цитаты – плод идеологического осмысления членами тайных обществ опыта Отечественной войны. Более того, ничего специфически «декабристского» в них нет – специфика выявляется лишь с учетом контекста их написания или произнесения. Высказывания эти, рассчитанные на читателей и слушателей, отражали прежде всего те мысли и чувства, которых, собственно, и ждали читавшие и слушавшие.
Между тем влияние Отечественной войны на декабристов действительно огромно – но состоит оно отнюдь не в воспитании в заговорщиках патриотических чувств, любви к угнетенному народу, желания быть полезными Отечеству и погибнуть «за край родной».
История тайных обществ, казалось бы, хорошо изучена, но остается не разрешенным главный вопрос: зачем декабристам была нужна революция? Хорошо осознанные истины о «чистоте намерений» членов тайных обществ, о революционном «духе времени», об экономической и социальной отсталости России, о «производительных силах» и «производственных отношениях», об ужасах крепостного права еще не способны объяснить, почему молодые офицеры, отпрыски лучших фамилий империи, в 1816 году вдруг решили составить антиправительственный заговор. Зачем они избрали для себя скользкую дорогу политических заговорщиков, через 10 лет окончившуюся для некоторых – виселицей, а для большинства – сибирской каторгой.
И это тем более странно, что многие из деятелей тайных обществ 1820-х годов были молоды и богаты, перед ними открывались широкие жизненные дороги. Правда, странность эта характерна не только для российский истории. Зачем была нужна революция во Франции Робеспьеру или Дантону, Эберу или Шомету – понятно. Из «ничего» они стали «всем». Но зачем она была нужна Филиппу Эгалите, принцу крови? Или генералу маркизу де Лафайету?
