оставил бы он их в такой момент ради надежды вернуть бегущих в панике Татар...
Козацкии хан потерялся не меньше татарского под Берестечком, и, может быть, обязан
только его угрозам тою уверенностью в себе ц тем присутствием духа, не
поддающимся стыду, бешенству и отчаянью, которому удивляются люди, не знавшие
террора в своем прошедшем и не понимающие, что террорист прежде всего
подчиняется террористу. Ото доказали дети Козацкого Батька ио отношению к нему
самому; ото доказал и Козацкии Батько ио отиошеиию к хану; доказала, наконец, ото и
вся козатчина но отиошению к тем, которые поставили ее во фронт и скомандовали
смицто!
Весьма внушительным был для Хмельницкого факт, что бе гущая домой Орда жгла,
грабила и, ис довольствуясь ясыром, уничтожила 6.000 Козаков, которые спешили йод
Берестечко из Наволочи, а чигиришцев, собравшихся на выручку козацкого табора,
разогнала.
Один из панских разведчиков, Суходольский, вернувшись под Берестечко из-за
ВИННИЦЫ, РАССказывал, что Татары везде во время своего бегства убивали и угоняли в
неволю Козаков. Но словам Оевецима, „Суходольский утверждал положительно, что
чериь запирается в городах, и везде, где встретится с козаками, убивает их, даже
истязает их жен в отместку за свои семьи, угнанные Татарами в Крым. Так поступило1*
(продолжает Освецим) „ополчение черни, которое, в числе до 15.000, отправилось
было в помощь козакам под начальством паволочекого войта и, встретив по дороге
Татар, было ими истреблено на половину®.
284
»
При таких обстоятельствах Хмельницкий мог найти прибежище только в Иелам-
Гирее, на каких бы то ни было условияхъ» Этим и объясняется его уверенность в себе,
которой удивляются враги его, Поляки.
Весть о несчастье и неволе гетмана наполнила Украину тревогой и ропотом.
Достигнуть оставленного табора не было ему никакой возможности. Вспомогательного
войска взять было негде, а тут и Небабу разгромил Радивил. Хмельницкий послал под
Берестечко фальшивое обещание татарской выручки, но оно попало в неприятельские
руки. Ему ничего больше не оставалось, как принять от хана „без всякой гордости"
гвардию, охранявшую особу его от раздраженной черни и державшую самого его под
арестом. Ему оставалось только воздержаться по мере возможности от пьянства и
просить магометанского, но уж никак не христианского, Бога о победе.
Князь Иеремия Вишневецкий еще однажды очутился лицом к лицу с человеком,
оспаривавшим у него господство на восточной окраине Польши. Хотя традиция Речи
Посполити, царившая над умами панской факции, главное начальство предоставило
Николаю Потоцкому с сго товарищем, Мартином Калиновским, но в сущности дела
путеводною звездою и надеждою панского войска, по вдохновенному указанию
Катерины Слопевской, был всё тот же герой, которого Поляки обыкновенно именовали
русским воеводою, как бы в сознании, что польского воеводы у них нет. Но, увы!
теперь отому беспримерному в Польше воеводе остался всего один месяц жизни, и она
прервалась у самого входа в созданное им удельное княжество. У входа в обетованную
землю, потерянную ИИольшею, скончался через три месица после Вишневецкого и тот,
кто был правой рукою великого, как и Вишневецкий, колонизатора в обуздании
руипников,—кто нанес им тяжкие удары в 1637 и 1638 годах. Князь Иеремия умер в
Наволочи, Потоцкий—в Хмельнике, и на конце военной карьеры оба полководца
испытали самое худшее, что в ней встречается: борьбу с ненастьем, голодом и мором.
Мартирология папского войска началась в то время, когда причинивший ее король
предавался забавам, развлечениям и даже заболел после забав и развлечений во Львове.
Участвовавший в Украипском походе галицкий стольник, Андрей Мясковский, по
особенному поручению, доносил Яну Казимиру обо всем, касающемся благосостояния
всего войска. ИИо его донесению, сперва оно „подверглось ужасной слякоти и
пепогоде, которая сильно повредила и лошадям,
.
285
и пехоте, потомъ—такому голоду, о каком не слыхать на людской памяти, разве где-
нибудь при самой жестокой осаде замков и городов. Но ни в Хотшиском, пи в
Московском войске (писал Мясковский) такого голода не видано. Пехота,
принужденная к отвратительной пище (ad nefandos cibos compellitur), достать хлеба не
может и за самую дорогую цену; а мяса, кроме конской падали, не видят; не
пренебрегут и теми лошадьми, которые уже три дня гниют в грязи (lakze i tym, ktorc
trzy dni jua vv blocie putrescunt, nie przepuszczq); принуждены питаться сырым житом,
ИЛИ травой и бурьяном, точно какие животные, к великой гореети и состраданию всего
войска. Невольно мы проливаем слезы (gdysz to nam laelirymas dicere musi), видя столь
блестящую пехоту (tam florentem . peditatum) вашей королевской милости бесполезно
погибающую от голода (шагпие fame pereuntem), а всего горше то, что нельзя
придумать никакого способа к спасению голодных: ибо тот край, в котором имеем
надежду иа хлеб, еще далеко, но и ои так опустошен, что о нем можно сказать: „земля
же была неустроеиа и пуста". Ни городов, цц сел, только поле и пепел. Не видать ни
людей, ни живых тварей, разве птицы на воздухе. Пан Краковский, не смотря на слабое
здоровье, идет с возможною скоростью к хлебу (ea qua potest, celeritate ku cblebu
ciqgnic), но опять вчерашняя и нынешняя страшная непогода замедляет движение
(retardat cusrum). Не взирая на то, так как мы посвятили себя на эту службу, то уже
придется здесь преодолевать фортуну твердостию духа (lortunain animo superare) и
мужественно бороться с этим голодом и с этими небесными невзгодами (у г terni
injuriis coeli viriliter lucrari), услаждая горести (cukrujqc sobie adversa) будущими, даст
Бог, успехами. Воин о том ведь постоянно должен думать, к чему стремится, а ие о том,
что предстоит ему претерпеть (boo zawsze zotnirz quo tendat, non quid passurus est, ma
uvazac). Авось-либо всемогущий Бог поможет пам прийти в эту обетоваапую землю,
где мы не только наедимся хлеба, нс и привольно отдохнем после своих трудов. О
Хмельницком, между разными вестями, самая верная, кажется, та, что он освободился
уже от хана, не известно, искусством ли и хитростью, или деньгами. Он должен быть
ныне в Чигирине, где хотел бы возбудить новое смешение, и разослал универсалы к
черни, но чернь не поддается им, напротив намерена отправлять на Масловом Ставу
чернецкую раду, на которую зовет и самого Хмельницкого, и, верно, не для чего иного,
как для того, чтобы самой подвергнуть его каре (aby supplicium z niego
286
.
sami sumere mogli). Орда вся пошла назад; с козаками вполне розбрат, и даже в
нескольких местах бились, что весьма благоприятно для наших дел (со bardzo ии геш
nostram militat). Бунты же черни, хотя бы и были какие-нибудь, разумею, по
приближении войск коронного и литовского,—совсем угаснут, а если кой-какие и
отзовутся, то, верно, только в глубине Украины: ибо у нас носится слух, что литовское
войско вырубило уже Вышгород... Войско наше идет тремя отрядами (tripartito idzie):
первый отряд составляет набранный из одних иностранцев полк воеводы брестского,
полк воеводы брацлавского вместе с полевым гетманом; второй отряд составляет полк
князя воеводы русского, воеводы подольского и старосты калусского (Яна Замойского);
третью часть составляет полк коронного хорунжого вместе с некоторыми
дополнительными отрядами. Нан Краковский посылает кмитрополиту киевскому с
объявлением, что идет с войском в Украину для успокоения бунтов, еслибы какие
были, а добрых и верных подданных уверить, что их жизнь и имущество останутся
неприкосновенными. Из Наволочи приезжали уже люди с поклоном к старосте
калусскому и с просьбой о гарнизоне. Но паволочекин войт, наибольший бунтовщик,
ушел к Хмельницкому. Волошский гоепо дарь уведомляет пана Краковского, что
Хмельницкий все еще задерживается ханом, а хан до сих пор уже в Крыму: ибо весьма
поспешпо бежал, бросая множество больных, которых не мало погребено на дороге, и
подстреленных лошадей; а наши пленники, возвращающиеся из языческих рук,
утверждают, что хан уже под Лиманом переправился через Днепр,—потому так низко,
что боится погони за собою, или—чтобы сами козаки ие вздумали бить Татар, как это
сделал Глух, уманский полковник, сильно громивший Буджацкую Орду на возвратном
пути, так что она была принуждена окупиться*.
Таково было положение украинского дела но слухам и надеждам, когда несчастные
победители козакотатарскои силы стояли лагерем под Биличами, оставив за собой
милях в двух Любартов. Еще во Львове, 27 июля, Ян Казимир получил от Потоцкого
