Знание азов чтения, письма и счета не носило обязательного характера, но быть грамотным становилось не только престижно, но и выгодно, и, разумеется, родители заботились о будущем своих детей. Хороший учитель стоил недешево: основатель гедонической школы философ Аристипп (ок. 435 — ок. 355 до н.э.) брал с ученика за год учебы тысячу драхм, Протагор оценивал весь курс обучения, занимавший три-четыре года, в десять тысяч, — квалифицированному ремесленнику, чтобы заработать эту сумму, потребовалось бы почти тридцать лет. С другой стороны, преподавание большинства учителей оценивалось не выше, чем работа, скажем, плотника, и многие из них, особенно жившие в сельской местности, брали натурой — мясом, зерном, оливковым маслом, словом, всем тем, что давало крестьянское хозяйство; это позволяло учить детей и относительно бедным слоям населения.
Значительно позже Протагора, в III веке до н.э., в Теосе, где школы финансировались из государственной казны и, видимо, не самым щедрым образом, случился недолгий период, когда благосостояние учителей резко повысилось благодаря местному гражданину Политру, который пожертвовал на дело образования тридцать четыре тысячи драхм. Эта сумма была пущена в оборот, а проценты пошли на зарплату девяти учителям: трем — литературы, двум — гимнастики, а также музыки, фехтования, стрельбы из лука и метания дротиков. Самым высокооплачиваемым был учитель музыки, получавший семьсот драхм в год, а ниже других оценивалась наука метателя дротиков — двести пятьдесят драхм. Подобно Политру поступил в Милете местный богач Эвдем, внесший на благо местного образования шестьдесят тысяч драхм, которые, размещенные под десять процентов годовых, некоторое время кормили милетских учителей. Но так везло учителям далеко не везде и не всегда.
Учительский труд тех же софистов, обладавших в массе своей невысоким социальным статусом, оплачивался очень скудно — богатые люди не жаловали этих говорунов, способных, по определению Диогена Лаэртского, «о всяком предмете… сказать двояко и противоположным образом»{16}. Многие из них открыто, насколько позволяла обстановка, придерживались атеистических взглядов и уже в силу этого имели в высших слоях общества дурную репутацию. Популярная в Афинах поговорка «Он умер или стал учителем» появлением на свет обязана софистам, которые ко всему прочему не были склонны ухаживать за своим телом и внешним видом эпатировали добропорядочных граждан.
Справедливости ради скажем, что были среди софистов и те, к кому греки относились с пиететом. Первым из них следует назвать Горгия (ок. 480 — ок. 380 до н.э.), признанного теоретика красноречия. Рожденный в греческой колонии Леонтины на Сицилии, он появился в Афинах на шестом десятке лет в качестве посла своего полиса. Известность Горгию принесла речь с призывом к грекам объединяться перед лицом варваров, произнесенная на народном собрании в Олимпии, где ему позже был установлен памятник. Впрочем, позже Горгий несколько подмочил себе репутацию, поскольку стал зарабатывать на жизнь тем, что, переезжая из полиса в полис, учил риторике детей богатых родителей.
Занятие учителя, независимо от его философских воззрений и внешнего вида, в то время не пользовалось у греков уважением. Причина не в учительстве как таковом, а в том, что греки — так было, во всяком случае, во времена «классической Греции» — с презрением относились ко всем, кто работал за деньги. Это считалось недостойным звания гражданина. «Поскольку все занятия делятся на такие, которые приличны для свободнорожденных людей, и на такие, которые свойственны несвободным, то, очевидно, следует участвовать лишь в тех полезных занятиях, которые не обратят человека, участвующего в них, в ремесленника»{17}, — писал Аристотель, живший, впрочем, в эпоху, уже более лояльную по отношению к учителям. Но вот, скажем, скульпторов, сделавших свое искусство профессией, эта эпоха не привечала. К великому Праксителю (ок. 390 — ок. 330 до н.э.), продававшему плоды своего искусства, современники относились с легким пренебрежением. При этом безусловным их уважением пользовалась знаменитая своей красотой гетера Фрина — модель и любовница Праксителя.
Как бы то ни было, на обучении подрастающего поколения греки старались не экономить. Ведь отсутствие образования ограничивало участие гражданина в народных собраниях и закрывало ему движение по общественной лестнице, что для свободнорожденного грека равнозначно было поражению в правах. Показательно, что победители в межполисной распре могли в качестве наказания запретить детям побежденных учиться, и это считалось суровой карой.
Спартанцы в ожидании полнолуния
Однако мы немного забежали вперед. Поэтому отбросим несколько десятков лет на шкале времени и вернемся в начало периода, который ныне принято называть классическим. Это время ознаменовалось почти повсюду в Греции расцветом экономики и культуры (и педагогики, разумеется), чему способствовало поступательное развитие общественных отношений. Но всего этого не было бы, не сумей греки устоять против персов.
Сражений, в которых греки участвовали в разных комбинациях — в том числе и братоубийственных, друг против друга, — история сохранила множество. Мы остановимся на одном из самых известных — битве при Марафоне, которая напрямую никак не связана с темой этой книги, то есть с воспитанием и образованием (впрочем, впоследствии Марафон стал у греков, в первую очередь у афинян, краеугольным камнем военно-патриотического воспитания), однако события вокруг нее отлично демонстрируют, сколь разные взгляды на действительность существовали в греческих полисах и сколь непросты были отношения между ними, а также хотя бы намеком дают ответ на вопрос, почему при общих корнях на юге Балкан сформировались два столь несхожих подхода к воспитанию новых поколений — афинский и спартанский, о которых пойдет речь в следующих главах.
К середине первого тысячелетия до н.э. на греческом пространстве образовались два сильных центра притяжения — Афины и Спарта, вокруг которых по самым разным причинам группировались прочие полисы. Первые богатели за счет дани, собираемой с поставленных в жесткие рамки союзников, вторые — за счет захватнических войн. И в это же время, на рубеже VI и V веков до н.э., над Грецией нависла смертельная опасность. Персия, преодолевшая внутренние распри и усилившаяся стократно в правление Дария I, в 494 году до н.э. окончательно подавила восстание греческих городов-государств в Малой Азии, которые были включены в ее состав за пятьдесят с небольшим лет до этого Киром Великим. Кстати, локомотивом восстания выступил тот самый Милет, где еще полвека назад беззаботно философствовали ионийские любомудры. Вопль Милета о помощи, обращенный к соотечественникам в Балканской Греции, результата не дал — откликнулись лишь Афины и Эретрия (город на острове Эвбея), приславшие двадцать пять судов с воинами, что было явно недостаточно.
Разделавшись с греками на Малоазийском полуострове и близлежащих островах, Дарий замыслил подчинить греческую метрополию. Его не смутило то, что первый поход в 492 году до н.э., которым командовал его лучший военачальник Мардоний, закончился неудачей. Через два года, учтя прежние ошибки, персы вновь отправились на Балканы и, попутно покарав Эретрию, высадились с кораблей поблизости от Марафона, откуда до Афин было рукой подать. Афиняне немедленно выдвинулись им навстречу и одновременно послали в Спарту просьбу о подмоге. Но спартанцы прийти на помощь не спешили — дескать, обычай не позволяет им выступить до полнолуния.
Три дня армии персов и афинян стояли друг против друга. Персы готовили военную хитрость, а греки — казалось, почти без шансов на благоприятный исход — продолжали вглядываться в горизонт: не появится ли там облако пыли, поднятое идущими спартанцами. Но 13 сентября 490 года до н.э. выяснилось, что хитроумнее и удачливее оказались как раз афиняне: в жестоком сражении они смяли персов, которые значительно превосходили их численно.
Важнейшую роль в победе сыграла разведка греков, обнаружившая, что персы грузят на корабли конницу, которая составляла их ударную силу. Замысел персов состоял в том, чтобы, пока все афинские силы стоят у Марафона, направить корабли с конницей к Афинам и захватить город лихой атакой врасплох. Но греки опередили их и ударили первыми. Правда, есть и другая версия, которая сводится к тому, что персы никакой особой хитрости не готовили и захватить Афины с моря удумали уже после того, как потерпели поражение на суше, но и это им не удалось, поскольку греческий полководец Мильтиад опередил их, закрыв своим войском город, и персы уплыли несолоно хлебавши.
В любом случае этот день стал одним из самых славных в греческой, а может быть, и во всей европейской истории. Ведь афиняне — сами того, конечно, не подозревая — отстояли в этом, увы, далеко не последнем столкновении Востока и Запада право европейцев развиваться своим собственным путем.
