Его страдания и смерть, говорят они, есть самое великое, что когда-либо случалось на земле, самое важное. Да, быть может, так оно и есть, так оно и есть. Но доколе будут страдать люди, мучения которых ничего не значат?
Так он размышлял, блуждая в одиночестве. Он шел наклонясь вперед, не глядя по сторонам. Да и к чему ему было озираться? Но вот он немного приподнял голову. И тут он увидел в лощине с левой стороны Товия, который ходил вдоль ручья. Берег ручья был усыпан хвоей, по этой хвойной дорожке он и ходил. Товий беспокойно шагал взад и вперед, а за ним по пятам бежала грязно-рыжая собака. Видно, он пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве. Незнакомец решил было оставить его в покое, но после недолгого колебания спустился к нему по заросшему сухим кустарником склону.
Увидев его, человек, казалось, хотел сперва быстро удалиться. Однако он не ушел, а только отвернулся, сделав вид, будто не замечает, что кто-то идет к нему. Незнакомец спустился на засыпанную хвоей дорожку и подошел к Товию. Хотя он стоял отвернувшись, можно было догадаться, что он взволнован. Видно, появление незнакомца отнюдь не успокоило его. Да и сам незнакомец не был совершенно спокоен, он угадывал причину волнения этого человека, отчасти он и сам был причиной этого волнения.
- Почему ты не отправился вместе с паломниками? - спросил он.
Товий резко повернулся и впился в него взглядом.
- А для чего? Я не паломник и никогда им не стану!
Незнакомец опустил глаза, не желая встречаться с ним взглядом. Но он успел заметить, каким возбужденным было его худое угрюмое лицо.
- А твой обет?
- Какой обет?
- Данный ей...
- Той женщине? И что мне эта женщина? Какое мне до нее дело!
- Нет... Ведь ты рассказывал...
- Рассказывал! Может, и рассказывал. Ну и что из того, мало ли что расскажешь, сидя там... Не пойму, что тебе-то надо! Тебе-то уж до этого никакого дела нет.
- Твоя правда. Не мое это дело.
- А раз так, зачем ты пришел, зачем бегаешь за мной по пятам?...
Незнакомец не ответил. Некоторое время оба молчали и избегали смотреть друг на друга.
Может быть, - начал Товий, - у меня и была мысль стать паломником. Да только я выбросил ее из головы, передумал. Не гожусь я на это. Ведь я ни во что не верю, нет для меня ничего святого, насколько я знаю. Какой же тогда из меня паломник? Держать путь к местам, которые святы для них, но не для меня? Чтобы идти на богомолье, нужно знать, кому молиться. А я не знаю.
- Понимаю. Ты прав. Но ведь ты собирался идти ради нее.
- Разве я должен это делать? Кто может меня к этому принудить? Каждый решает сам за себя! По крайней мере, я это делаю! Надо мной никто не властен, ни они, ни... Может, Распятый над тобой имеет власть, похоже на то, но не надо мной! Какое мне до Него дело! До Его ран! Меня от них тошнит, от всего этого меня лишь тошнит... И перед ними я должен преклонять колени! Я? Думаешь, из-за них Он заставит меня встать на колени? Я не преклоню колени ни перед чем, ни перед чем, этого я не делал никогда!..
Он был настолько взбешен, что не помнил себя, он сжимал жилистые волосатые руки, словно от кого-то защищался, от кого? Глаза у него были совершенно безумные.
Собака у его ног потихоньку заскулила, может быть, оттого, что он говорил так громко и горячо. Она смотрела на него водянистыми печальными глазами, словно упрекала. Услышав тихое повизгивание, он взглянул на нее. Охваченный внезапной яростью, он так сильно пнул ее ногой, что она отлетела в сторону. Это случилось неожиданно, в один момент.
Мгновение спустя он стоял, онемевший от своего поступка, не в силах понять, зачем это сделал. Стоял, беспомощно опустив руки.
Потом он бросился к маленькому телу, лежавшему на земле. Удар был страшный и пришелся ей по голове, куда он и метил бессознательно, ведь оттуда смотрели на него ее глаза. Череп треснул, из уха и разинутой пасти текла кровь, маленькие белые зубы обнажились, и верхняя челюсть в болезненном оскале еще дрожала. Один глаз вытек и висел, окровавленный и запачканный, на худой грязно-рыжей шее.
Товий с ужасом уставился на изуродованное животное. Тяжело дыша, он нагнулся над собакой, встал возле нее на одно колено, потрогал ее, словно желая удостовериться, издохла ли она, хотя это и без того было ясно. Собака не подавала никаких признаков жизни, не дышала, грудь ее не шевелилась. Челюсть перестала дрожать. Задние лапы дернулись несколько раз, и тело замерло. А Товий все еще стоял преклонив колено, хотя помочь ей уже ничем не мог. Он сам не знал, что делает, да и сделать уже ничего было нельзя.
Наконец он поднялся. Бросил взгляд на незнакомца, отчаянный взгляд, говорящий о том, насколько он потрясен. Но он не сказал ни слова. Незнакомец тоже молчал. Но и он был сильно взволнован. Оба они стояли молча. Слышалось лишь журчание ручья.
Так они стояли долго, не решаясь сделать что-нибудь. Под конец Товий затащил тело собаки в заросли сухого дрока на склоне горы и положил на него несколько веточек. Потом они медленно побрели прочь.
Когда они вернулись, на постоялом дворе уже никого не было. Здесь не было видно ни души. Все паломники удалились, даже знатные люди укатили в своих каретах, большой дом был пуст, и в распахнутые двери врывался ветер.
Товий вошел в комнату, лег, растянувшись во весь рост, на скамье и лежал, глядя в пустоту. Незнакомец сел чуть поодаль. Они не говорили друг с другом.
Некоторое время спустя в комнату, по которой гулял сквозняк, вошла Елизавета и увидела их. Она удивилась, что Товий остался, зная, что он собирался идти в Святую землю, она думала, что он ушел вместе с остальными. Она заговорила с ним об этом, стала расспрашивать. Но он не отвечал. Даже она не могла заставить его сказать что-нибудь. И она ушла.
Он пролежал так несколько часов, было уже далеко за полдень, и солнце светило в окна с запада, когда он поднялся со скамьи, с виду совершенно спокойный, и начал укладываться. Собираться ему было недолго, и он скоро управился. Бросив мешок на плечо, он вышел из дома.
Незнакомец последовал за ним. Он не мог оставить его одного в столь странном расположении духа, он сильно упрекал себя и чувствовал ответственность за этого человека с опасным взглядом, какого он никогда не видел в глазах других людей. И то, что случилось у ручья, сильно взволновало его, потрясло, словно разверзло пропасть внутри него, объяснить этого он не мог, просто чувствовал это. И теперь, когда этот человек неизвестно из-за чего - из-за того, что он убил собаку, - решил идти на богомолье, он тоже должен был отправиться с ним. Казалось, теперь что-то связывало их.
Товий тоже был не против такого спутника и даже хотел, чтобы, после того что случилось, незнакомец не покидал его, ведь тогда ему не пришлось бы оставаться наедине с воспоминанием об этом. Может быть, он тоже чувствовал, что у них есть нечто общее после того непостижимого поступка в горах, хотя не понимал, почему незнакомца это так глубоко тронуло.
Они покинули постоялый двор и отправились в путь вместе, как будто так ими и было задумано.
Но тут кто-то окликнул их. Они оглянулись и увидели, что к ним бежит Диана. Значит, она все время оставалась здесь. Товий, не видевший ее целый день, не мог скрыть удивления, что она не ушла со своими, с кем водила компанию. Когда же она стала просить их взять ее с собой, он ни за что не соглашался. Она пришла в отчаяние и рассвирепела, то горько упрекала его и осыпала бранью, то молила взять ее с собой.
- Но ведь ты не собираешься идти на богомолье! - воскликнул он под конец.
- Нет, и не думаю. Вовсе нет! Но я хочу быть с тобой!
Эти слова его не убедили. Но когда она стала винить его за жестокость, за то, что он поступает безжалостно, оставляя ее на этих негодяев, принуждает ее оставаться с ними, он заколебался.
- И ты хочешь сказать, что ты христианин! - крикнула она с глазами полными слез ему в лицо.
Тут он понял, что она права, что он не должен так поступать, должен взять ее с собой.
Они подождали, пока она наскоро собиралась в дорогу, и наконец отправились вместе с ней.
Солнце все еще светило, но оно уже успело так низко склониться к западу, что подниматься на перевал было уже поздно, но Товий, по-прежнему погруженный в собственные мысли, не подумал об этом, а его спутники этого не понимали. Небо было безоблачное, погода стояла прекрасная, безветренная.
При подъеме на перевал не случилось ничего примечательного, разве что женщина, идя рядом с Товием, вдруг воскликнула:
- А что ты сделал с этой паршивой собакой?
Ответом ей был свирепый взгляд, заставивший ее замолчать, она поняла, что об этом говорить не следует, хотя и не знала почему. Во всяком случае, она порадовалась, что жалкой псины с ними не было, что она не мельтешила перед глазами.
Они уже поднялись высоко, здесь повсюду лежал снег, они прошли по заснеженной долине и вошли в ущелье, которое становилось все уже. До перевала оставалось совсем немного. Когда они наконец, уставшие от нелегкого подъема, достигли его, уже начало смеркаться; холодный, пронизывающий ветер сдувал со скалистых склонов свежевыпавший снег и кружил его, образуя маленькие смерчи, казавшиеся безобидными тем, кто не знал, что они могут означать здесь, в горах. Они продолжали путь, еле различая дорогу, занесенную снегом. Но там, где дорога повернула за скалу, на них налетел леденящий ветер, густой снег завихрился и бил в лицо так, что они не могли ничего различить перед собой. Это случилось столь внезапно, что они остановились, ослепленные снегом, и стали окликать друг друга, чтобы не потеряться. Они стояли, беспомощные, не зная, куда податься. Но Товий, который бывал здесь прежде, знал, что где-то неподалеку есть хижина, в которой останавливаются паломники, застигнутые непогодой. Он думал, что они еще не миновали ее, что она где-то впереди. Правда, он, идя по дороге, был до того занят своими мыслями, что не был уверен, так ли это. Однако теперь он наконец очнулся и стал командовать. Они останутся на месте, а он пойдет искать хижину. Но женщина об этом и слышать не хотела. Они стояли и спорили, стараясь перекричать завывание бури, и тут женщина решила одна отправиться на поиски хижины и ушла в темноту. Темнота сгустилась настолько, что почти ничего разглядеть уже было нельзя. Женщина исчезла, и Товий не знал, как ему быть, ведь незнакомца он тоже не мог оставить одного. Потом оба пошли в темноту, в ту сторону, куда отправилась она, чтобы найти хижину и не дать женщине заблудиться в горах. Но они не нашли ни хижины, ни женщины.
