Так что, по большому счету, различие между каменным укреплением и древо-земляным с точки зрения возможностей для отражения агрессии очень невелико. Древо-земляная крепость даже имеет определенные преимущества: она быстрее возводится. Посетите музей ВОВ на Поклонной горе. Там значительная часть экспозиции уделена полевым укреплениям: траншеям, блиндажам и пр. На табличке у каждого экспоната указано время, требуемое для постройки, и число военных строителей. Счет времени идет на часы, потребность в людях – до двух-трех десятков. И, если внимательно присмотреться, можно увидеть много общего между этой технологией и той, которую я описываю. Только в XX веке укрепления зарывались в землю, а в X – возвышались над ней. Стоит ли говорить, что «технологии» ведения войны за десять столетий сильно изменились, но даже сейчас «древо-земляная» крепость не потеряла значения. Единственное существенное преимущество камня – долговечность.
Итак, каменные крепости возводили далеко не сразу вовсе не потому, что камень класть не умели, и не потому, что эта технология «пришла к славянам из Европы» (вариант – из Византии!), а потому, что потребности не было. Когда же появлялась необходимость не просто решить конкретную тактическую задачу, а обосноваться на века, когда крепость приобретала ключевое значение, становилась опорным пунктом княжества, точкой притяжения купцов и мастеровых, тогда возводился каменный город, причем все больше на месте древо-земляного. Действительно, внешнюю оболочку можно поджечь, но, во-первых, не искрой от ZIPPO «со стразой», а во-вторых, никакой безоговорочной победы это не даст. В крепости обычно имелись специальные команды, поддерживающие внешний периметр в состоянии надлежащей влажности, а выгорание даже значительной части опалубки еще не гарантировало обрушения стены. Если же враг повреждал стену настолько, что ее следовало отремонтировать, находились бригады плотников, которые, как только опасность захвата исчезала, восстанавливали исходное положение за пару недель. Появление каменного кремля означало отнюдь не освоение прогрессивных технологий, а повышение статуса города (например, переезд княжеского двора).
Таким образом, по древним следам каменной кладки (при правильной ее датировке!) можно догадаться, какой город доминировал в то или иное время. Так, согласно ПВЛ первый каменный дом в Киеве (причем именно жилой дом, «терем») был построен в 945 году, то есть в год смерти сына Рюрика – Игоря. «идѣже есть дворъ демьстиков за св. Бцею над горою двор теремный, бѣ бо ту терем каменъ»18 («Позади Десятинной церкви Святой Богородицы был теремной двор, и там каменный терем»). Исследователи считают остатками этого терема обнаруженные в 1907–1908 годах бутовые кладки, развалы камней и плинфы (керамические напольные плиты; от греч. πλίνθος – «плита»), что само по себе еще не является доказательством. Надо полагать, стены церкви Пресвятой Богородицы на тот момент были деревянными. Почему же русы так халатно относились к собственной безопасности: терем – каменный, а крепостные стены деревянные?
В Киеве перед археологами вообще встает множество вопросов, способных поставить в тупик. В культурном слое IX–X веков остались буквально отдельные камни, и с их датировкой есть серьезные проблемы. Судить по ним о постройках очень затруднительно. Некоторые историки считают это следствием того, что русские феодалы не любили жить в каменных постройках (?!). Такие вот они русские феодалы – все не как у людей. Кстати, саму Десятинную церковь, если верить источникам, спустя почти полстолетия все-таки решили возвести из камня и даже вызвали для этого «мастеры из грек». Культурный слой XI–XII веков сохранился лучше, так что архитектура времен Ярослава Мудрого изучена достаточно полно. Конечно же, следует упомянуть киевский Софийский собор, возведенный в 1037–1044 годах и хорошо сохранивший под достройками первоначальные формы. Он подробно исследован учеными. Но и здесь не обошлось без споров. Одни специалисты обнаруживали в соборе традиции деревянного зодчества, другие отрицали это, некоторые отмечали близость к романской архитектуре, но все сходились на мысли, что аналогов киевскому собору в мире нет.
Как бы то ни было, упомянутая церковь Пресвятой Богородицы простояла почти 250 лет, пока в 1240 году (в том же, когда «просвещенные» немецкие рыцари возвели деревянную крепость в Копорье) далекие предки Тараса Бульбы не выжгли Киев подчистую [1] . Этот год стал переломным в истории города. Каким таким напалмом жгли казачки Мать городов русских, что оказались напрочь уничтожены все каменные постройки, – тайна сия велика есть. Но серьезные находки, свидетельствующие о величии города, появляются лишь после этой даты.
Теперь обратимся к легенде об Аскольде, о том, как он плыл на лодьях по широкому Днепру, и о том, как в одном из поселений, расположенных на высоком правом берегу, люди, которые вышли ему навстречу, на вопрос «Кто вы и чей это град?» ответили: «Град сей Киев, а платим мы дань хазарам». Да, получается история-то вполне достоверная. Киев на момент появления дружины Аскольда был относительно небольшим полянским поселением, Аскольд, взяв его под защиту, присоединил к тогдашней Руси и «остался княжить в Киеве».
Об Аскольде, как и о Рюрике, до нас дошло не так уж много свидетельств. Летопись упоминает еще и некоего Дира, хотя в большинстве источников, которые повествуют о воинских подвигах дружины, отправленной Рюриком на Царьград, командир у нее один. Вот что пишет один из наиболее авторитетных советских исследователей Киевской Руси Б. А. Рыбаков: «…личность князя Дира нам не понятна. Чувствуется, что его имя искусственно присоединено к Оскольду, потому что при описании их совместных действий грамматическая форма дает нам одиночное, а не двойное число, как это должно было бы быть при описании совместных действий двоих лиц»19. Возможно, имеет место, как и в Иоакимовской летописи, ошибочное прочтение имени Аскольд/Оскольд/Скальд – Hoskuldr (Аскольд + Дир). Было бы чрезвычайно интересно провести раскопки в Угорском урочище, где, по легенде, находится могила одного из первых правителей Киева. Возможно, они дали бы какие-то ответы. Но место это так активно застраивалось и перестраивалось аж с XV века, что рассчитывать на сенсацию не приходится.
С Аскольдом еще больше тайн, чем с Рюриком. Если о последнем мы хотя бы можем с определенной долей уверенности сказать, что он варяг (не до конца понятный этноним, но есть основания полагать, что он тождественен этнониму «рус», подробнее об этом читайте ниже), то про Аскольда ничего не известно. Неясны и его взаимоотношения с Рюриком. Во 2-й Псковской летописи, довольно поздней, сказано: «А князи вта лета бяху на Рускои земли; От Варяговъ 3 князя, первому имя Скалдъ, а дроугому Дир, а третьему Рюрик…»20 Но в ПВЛ встречается такой пассаж: «И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина»21. Имена бояр летопись не указывает, но по контексту (поход на Царьград, княжение в Киеве) принято считать, что это Аскольд и Дир. В то же время в ПВЛ говорится, что после смерти Кия, Щека и Хорива их потомки княжили у полян: «И по сихъ братьи держати почаша родъ ихъ княженьє в Поляхъ». Вообще-то, странно, что вот так, «с улицы» пришел некто (а ведь по Днепру, наверное, не только лодьи Аскольда плавали) и ему говорят: «Нами некому править, но дань мы платим. Сможешь доказать, что ты круче, – будем платить тебе». Для того чтобы с тобой так разговаривали, нужны основания. Какие?
В сентябре 1835 года на сцене московского Большого театра состоялась премьера оперы «Аскольдова могила». Автор музыки Алексей Николаевич Верстовский – видный чиновник от культуры. (Употребляя слово «чиновник» в данном случае, я не имею в виду ничего плохого. В России XIX века вполне встречались честные чиновники, озабоченные делами государственной службы, и служба Верстовского, как оказалось по факту, была русской культуре только на пользу.) Его можно отнести к композиторам-романтикам наряду с Карлом Вебером, Феликсом Мендельсоном-Бартольди, Робертом Шуманом, ранним Вагнером. Автор либретто – тоже человек не случайный: известный историк, маститый писатель, директор московской Оружейной палаты Михаил Николаевич Загоскин. Очень грустно, что его имя у широкой российской публики ассоциируется не с 29 томами романов, повестей, рассказов и пьес, а с несколькими проходными строками из гоголевского «Ревизора»:
«Анна Андреевна . Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?
Хлестаков . Да, это мое сочинение.
Марья Антоновна . Ах, маменька, там написано, что это господина Загоскина сочинение.
Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.
Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а вот есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой.
