Жители Вены были благодарны императору главным образом за сиюминутные решения, например за то, что в 1775 году он открыл для народа и предоставил в его распоряжение все сады Аугартена, а превратив в общественный парк Пратер, с давних пор служивший императорским охотничьим угодьем, не удовольствовался просто передачей его венцам, но повелел его благоустроить, вплоть до посадки там уже взрослых деревьев, чтобы гуляющие горожане могли как можно скорее насладиться тенью и красотой зеленых насаждений. Император и сам любил там прогуливаться, но, чтобы не стеснять своим присутствием простую публику, запретил приветствовать свою особу, желая оставаться незамеченным.
Фактически ни в его манере одеваться, ни в поведении не было ничего императорского, и, когда он смешивался с толпой буржуа на улицах своего доброго города, было вполне простительно, если кто-то по рассеянности задевал локтем этого плохо одетого человека. Он не позволял преклонять перед собою колено во время официальных церемоний или целовать себе руку, как это предусматривал старинный ритуал королевских дворов. Однако, вопреки тому что он по этому поводу думал, непритязательность одежды императора вовсе не импонировала народу, привыкшему восхищаться внешним великолепием своих монархов. Его обвиняли в скаредности и мелочности, и никого не трогало, ни у кого не вызывало одобрения желание императора показать свое осуждение роскоши.
Венгерский писатель Ференц Казинци, оказавшийся однажды за одним столом с императором, писал: «Я с удивлением увидел заплаты на локтях его зеленого камзола с красным воротником. Пуговицы были желтыми, жилет и короткие штаны лимонного цвета, колени покрывали гетры из белой ткани… Он ненавидел расточительство и роскошь и считал, что подает пример простоты, надевая штопаный камзол». Он приказал сшить для себя фуражку с верхом, обтянутым навощенной тканью; этот головной убор ему совсем не шел, но он предпочитал его любому Другому и ходил в нем даже в театр, выглядев при этом отнюдь не по-королевски. Он был поистине демократом, в котором не было ничего от демагога. Его социальные убеждения весьма точно выражаются надписью, которую по распоряжению императора начертали у главного входа в парк самого любимого им замка «Фаворита», подаренного им народу Вены 30 апреля 1775 года; с тех пор этот парк стал называться Аугартеном: «Это место отдыха преподнесено в дар всем жителям Вены тем, кто их уважает». Он уважал этих людей, что гораздо важнее, а иногда и труднее, чем их любить. Каждый из его поступков отражал это уважение, и если он по-прежнему позволял привлекать к очистке улиц проституток, замеченных в приставании к прохожим, то только потому, что Вена была городом серьезным, хотя и далеким от притворной добродетели, и здесь следовало соблюдать дисциплину. Зато он отменил пытки, применение которых в период правления его матери было еще настолько обычным делом, что при жизни Марии Терезии даже была опубликована официальная инструкция об использовании и дозировке различных способов пыток с приложением наглядных иллюстраций.
Пасквили и памфлетыВсе жители Вены одобрили такие либеральные меры общего характера, как отмена смертной казни и крепостничества, но когда император пожелал регламентировать внутренний режим корпораций, ремесленники решили, что он вмешивается в то, что его не касается. Свобода мысли и пера обеспокоила консервативные умы, поскольку этой свободой стали немедленно злоупотреблять авторы пасквилей и памфлетов. Вену наводнили брошюры, ставшие настоящим бедствием. Их писали на самые разнообразные темы, и в особенности на те, которые, по мнению авторов, должны были развлекать публику и разжигать ее злорадное любопытство.
Гёте, несомненно, проявил разумную сдержанность, когда писал в Тьерфуртер журналь: «Все последние новости, приходящие из столицы нашего отечества,{7} убеждают в том, что там начинает заниматься заря самого прекрасного дня, и, хотя мы живем довольно далеко оттуда, мы склонны этому верить. Мы желаем ей этого самого прекрасного дня, понимая, что переживаемые теперь моменты похожи на утренние часы, когда поднимающийся над долинами и реками туман предвещает сияние солнца». Судить о приходивших новостях можно по следующим нескольким заголовкам, которые цитирует Кралик:[14] «За десять крейцеров можно было получить сведения о чем угодно, о малом и великом…: Горничные; Девушки из буржуазии; Придворные фрейлины; Венские девушки; Высшая знать Вены; Врачи, хирурги и фармацевты; Венские коммерсанты; Щеголи; Портные; Булочники; Пастижеры; Парикмахеры; Словечко на ухо хозяевам дома; Господину Зонненфельсу, магистру Ложи Зевак на Грабене; Трапезы в Шенбрунне; О злоупотреблении словами „фон“ и „Ваша Светлость“; Поздравления; Несколько слов о жительницах Вены, носящих пучок; Какого цвета Антихрист: голубого или зеленого? Чудотворные мощи и иконы…»
В 1782 году среди множества других вышли в свет следующие брошюры: Что такое Император? (автор — Фесслер); Прав ли Император? Монахи и Дьявол; Путешествие в Ад; Что такое Церковь? Письма монахинь; Упадок белого духовенства; Что такое индульгенция? Защита Папы протестантом; Конец безбрачия; Сможет ли Император ввести веротерпимость? В 1783 году вышли: Что такое каноник? Заметки о Зеефельдском дьяволе в Тироле; Путешествия пап; Проповеди священника Императору; Размышления о веротерпимости; Капуцинский монах, вмешивающийся в политику, или Близкое пришествие Антихриста; О беседующих серебряных ангелах в Мариацеле;{8} О Чистилище и т. п.; Мама хочет, чтобы я ушла в монастырь; в 1784 году вышли в свет: Тайны духовенства; Об исповеди на ухо; О почитании Марии и святых; Чудеса и мощи; в 1785 году вышли: Нужно ли читать вслух? Нечестивая книжица для добрых государей; Где доказывается, что Иосиф II протестант; Лик римской монахини и восхищение немецкого отшельника; Касается ли еще христиан Шестая заповедь?.. Один каталог брошюр, изданных в эти годы и свободно продававшихся повсюду, составляет целый том; он поучителен в том смысле, что показывает, как сразу же после предоставления венцам права на свободную критику они широко воспользовались этим правом, чтобы фрондировать и власти, и Церковь.
Папа в ВенеВ отношении Церкви Иосиф II стал первым показывать пример проведения откровенно антиримской политики, что пугало многих его подданных. Несмотря на то, что он преследовал еретиков, иллюминатов, а также тех, кого называл «деистами»,{9} многие сомневались в его правоверности. Заметим, что наказания, которые он назначает деистам — двадцать ударов палкой или кнутом по заду, — применяются не за упущения в вере, а за незнание, и чтобы эта мера не провоцировала запрещенной «охоты на ведьм», император решает, что «деиста следует так наказывать не за то, что он деист, а потому, что он называет себя деистом, не зная, что такое деизм. Следует также наказывать десятью ударами палки того, кто публично осуждает деиста».[15] Противники «просвещенного самодержца» обращали внимание на то, что либерализм, который он афишировал, когда речь шла о разрешении распространять антиклерикальные пасквили, не относился к религиозным публикациям, поскольку он запретил пересмотр житий святых, содержащихся в Acta Sanctorum болландистов{10} под тем предлогом, что то были всего лишь «романы о канонизированных лицах», содержащиеся в «невразумительном и глупом произведении». Уже самый этот исходящий из Хофбурга антиклерикализм сильно обеспокоил папу, который, опасаясь увидеть, как традиционно католическая Австрия сползёт к неверию вслед за своим монархом, лично прибыл в Вену на радость и для поучения венцев, разумеется, не упустивших ни одного высказывания и ни одного жеста этого блистательного гостя.
Вена на некоторое время стала вторым Римом, внезапно превратилась в место паломничества. Иосиф не стал изолировать папу; он писал своей сестре Марии Кристине: «В последние дни к его окнам стекались огромные толпы людей. Это было прекрасное зрелище, нечто такое, чего я никогда не видел раньше и не увижу впредь. Невозможно сказать, сколько там было народу». Некий протестант, по фамилии Бургоинг, писал: «Присутствие папы произвело невероятное действие. Я не католик, да и взволновать меня нелегко, но должен признаться, что это зрелище растрогало меня до слез». На площади собралось больше пятидесяти тысяч человек, говорит он; все они одержимы одной и той же мыслью; на лицах читаются сосредоточенность и восторг; в толпе так тесно, что люди едва могут дышать, но они этого словно не замечают. И вот появляется папа, «он склоняется перед собравшимися, воздевает руки к небу с глубокой убежденностью в том, что представляет Богу чаяния всего народа, и взгляд его выражает пламенное желание удовлетворения этих чаяний». А когда толпа опускается на колени и получает благословение, наблюдатель добавляет: «Эта сцена произвела на меня неизгладимое впечатление».[16]
