Первая опубликованная научная работа Н.М. Лукина была также посвящена Французской революции. Книга "Максимилиан Робеспьер" вышла в 1919 г., а пять лет спустя увидело свет её дополненное и переработанное издание.
Жанр этого сочинения разные авторы определяли по-разному. Сам Н.М. Лукин вполне отдавал себе отчет в его популярном характере и в общем-то не претендовал на то, что написал исследование. Об этом, на мой взгляд, свидетельствует его реплика в предисловии ко второму изданию, где он отмечает, что книгой "пользовались и пользуются как учебным пособием в наших комуниверситетах и партшколах второй ступени"[69]. Однако в позднейшей советской историографии ее, напротив, неизменно трактовали как первую опубликованную исследовательскую работу Н.М. Лукина. Так, по мнению В.М. Далина, она, "будучи доступной широкому кругу читателей, являлась вместе с тем законченным научно-исследовательским очерком, написанным по первоисточникам"[70]. Почти дословно повторил эту оценку и В.А. Гавриличев: "…Книга, будучи доступной широкому кругу читателей, была оригинальным исследованием, основанным на изучении первоисточников"[71]. Как "первый большой научный труд ученого" определяли её В.А. Дунаевский и А.Б. Цфасман[72].
Почему же в исторической литературе возникло подобное расхождение в оценках жанра данной работы? Возможно, повод этому дала следующая фраза Н.М. Лукина из упомянутого предисловия: "Популярный характер книжки сохранен, хотя у автора было большое искушение придать ей характер научного исследования. Впрочем, специалисты-историки без труда, вероятно, заметят, что работа в значительной степени написана на основании изучения первоисточников"[73].
В списке использованных источников и литературы, приложенном автором ко второму изданию "Максимилиана Робеспьера"[74], действительно, приведен ряд публикаций документов. Это и упоминавшееся выше издание протоколов Якобинского клуба под редакцией А. Олара (тома 3–6), и газета Moniteur Universel за 1792–1794 гг., и полное собрание французских законов под редакцией Ж. Дювержье[75], и знаменитая "Парламентская история Французской революции" П. Бюше и П. Ру[76], и собрание парламентских протоколов[77].
Однако означает ли это, что книга и в самом деле была выполнена в жанре научного исследования? Внимательное ознакомление с её текстом заставляет усомниться в правомерности такого вывода. И дело отнюдь не в отсутствии научного аппарата. В конце концов, историографии известно немало работ, выходивших без подстрочных ссылок, тем не менее считавшихся исследовательскими, например "Социалистическая история французской революции" Ж. Жореса. Решающее значение для определения той или иной работы в качестве исследовательской имеет не наличие в ней научного аппарата, хотя его отсутствие, конечно, затрудняет оценку обоснованности выводов автора, а соответствие самого её содержания законам жанра исследования. В отличие от популяризатора, чья задача состоит в занимательном и доступном широкому читателю изложении уже готовых результатов своих или чужих изысканий, исследователь имеет дело с ещё нерешенной научной проблемой и решает её путем анализа источников. Иными словами, механизм любого исторического исследования, в конечном счете, сводится к цепочке операций: постановка проблемы — анализ источников — решение проблемы. В книге же Н.М. Лукина "Максимилиан Робеспьер" подобный механизм, увы, отсутствует.
Само по себе привлечение источников ещё не делает работу исследованием. Важно, чтобы их выбор отвечал поставленной задаче. А какую задачу можно было бы решить на основе очерченного выше крута источников? В подавляющем своём большинстве эти документы отражают перипетии политической жизни, причем в основном Парижа, или, если ещё точнее, работу центральных органов власти. Соответственно, подобный круг источников вполне мог бы стать основой для изучения публичной стороны политической, прежде всего парламентской, деятельности Робеспьера. Так, из этих документов можно узнать, что он говорил по тому или иному поводу в Конвенте или Якобинском клубе и какие отклики в данной аудитории получило его выступление. О внутренней же подоплеке событий, к примеру о борьбе мнений внутри Комитета общественного спасения, по этим источникам судить уже трудно.
Однако к тому времени, когда Н.М. Лукин приступил к работе над своей книгой, политическая биография Робеспьера была уже достаточно подробно изучена французскими исследователями, в частности Э. Амелем, А. Оларом и А. Матьезом, причем на основе несравнимо более широкого круга источников, чем те, которые имелись в распоряжении советского историка. Впрочем, состязаться с ними он и не пытался. Работы Э. Амеля, А. Олара и А. Матьеза, так же, как и ряд других наиболее значимых трудов о Революции, вышедших на русском и французском языках в конце XIX — начале XX в., Н.М. Лукин знал, в списке литературы упомянул и, скорей всего, использовал, рисуя общую канву жизни и политической деятельности своего героя. Во всяком случае, ничего нового в этом отношении он, по сравнению с указанными историками, не сообщил, а материал собственно источников если и привлекал, то исключительно в иллюстративных целях: время от времени в тексте встречаются цитаты из выступлений Робеспьера, приводимые практически без какого-либо критического комментария.
Впрочем, книга Н.М. Лукина обладала и ярко выраженными оригинальными чертами, существенно отличавшими её от трудов большинства современных ему историков. Эта оригинальность определялась столь же последовательным применением автором классового подхода, как и в "Падении Жиронды". По сути, кроме Робеспьера, в сочинении Н.М. Лукина нет живых людей. На изображенной историком сцене Революции действуют некие абстрактные фигуры — "классы", "социальные слои", "массы", среди которых мечется одинокая фигура Неподкупного. Если другие деятели Революции изредка и упоминаются, то исключительно как представители определенных "партий", которые, в свою очередь, "выражали интересы" тех или иных "классов" или "слоев". Так, фейянов (фельянов), по утверждению автора книги, "поддерживала умеренно-либеральная финансовая буржуазия и фабриканты, производившие предметы роскоши"[78]. Жирондисты представляли "наиболее прогрессивную крупную торгово-промышленную буржуазию провинциальных городов", "крупных хлеботорговцев и зажиточных сельских хозяев"[79]. "Дантонисты были представителями интересов буржуазной интеллигенции — журналистов, врачей, адвокатов, молодых ученых, артистов и художников"[80]. "Группа Шометта представляла в Коммуне интересы беднейшей мелкой буржуазии"[81]. "Бешеные" опирались "на рабочих-кустарей, ремесленных подмастерьев, вообще на людей без собственности, городскую бедноту"[82].
Хотя, в отличие от схематичных изображений других деятелей Революции, портрет Робеспьера написан Н.М. Лукиным достаточно подробно, с прорисовкой определенных индивидуальных черт, всё же роль Неподкупного в Революции он также во многом сводит к выполнению аналогичных "представительских функций". Робеспьер для него, прежде всего, "типичный представитель" якобинцев — "партии мелкой буржуазии"[83]. На протяжении всей книги Н.М. Лукин не раз подчеркивает, что позиция якобинцев и их лидера Робеспьера по тем или иным вопросам политики определялась исключительно интересами их "классовой опоры", которую автор характеризует с разной степенью конкретизации — от абстрактных "мелкой буржуазии" или "городской и сельской демократии" до более определенных социальных категорий — "мелкие фермеры и крестьяне, производившие на рынок", "самостоятельные мастера, мелкие лавочники и хозяйственные мужички"[84].
Такой, возведенный в абсолют классовый подход, когда роль отдельной личности в истории сводится исключительно к выражению и проведению в жизнь интересов некоего "класса", был для Н.М. Лукина принципиальной позицией. Именно подобный подход, считал он, должен отличать "современного историка, стоящего на точке зрения пролетариата", от всех остальных: "Для него Робеспьер прежде всего — представитель определенного класса. Чисто личные, индивидуальные черты вождя революции всегда будут у него на втором плане, и не на них он будет строить свои заключения. Роль Робеспьера в революции будет оцениваться с точки зрения тех объективных исторических условий, в которых развертывалась Великая революция, с точки зрения тех исторических задач, выполнение которых выпало на долю его социальной группы — мелкой французской буржуазии конца XVIII в."[85]
