Гейл здоровается со мной, сидя в голубом плюшевом кресле с откидывающейся спинкой. Как я узнала позднее, креслу можно придать 20 разных позиций, и Гейл постоянно их меняет, как фотограф в поисках фокуса. В этом кресле она проводит все свои дни и ночи, пытаясь найти удобное положение и избежать сна, о котором она говорит: «мои электрические сновидения». Во сне она видит «его»: доктора Кэмерона, давно уже скончавшегося психиатра, который назначал шоковую терапию, а также другие пытки, применявшиеся к ней много лет назад. «Прошлой ночью ко мне дважды являлось это ужасное чудовище, – заявила она, как только я вошла в комнату. – Не хочу вас ни в чем обвинять, но это из-за вашего совершенно неожиданного звонка и ваших вопросов».
Я начала думать, что, возможно, мой приход сюда – это несправедливость. И это ощущение усугубилось, когда, оглядев квартиру, я обнаружила, что тут нет для меня места. На всех свободных местах лежали огромные стопки статей и книг, как будто случайными грудами, но сложенные в согласии с какой-то внутренней логикой. Все книжки были помечены желтыми наклейками. Гейл указала мне на свободное место в комнате, где стоял незамеченный мною деревянный стул, но она на миг испугалась, когда я попыталась найти 10-сантиметровое пространство для моего диктофона. На приставном столике перед ней свободного места не было: там было не меньше 20 пустых пачек из-под сигарет Matinee Regular, выложенных в виде пирамиды. (Гейл предупредила меня по телефону, что она непрерывно курит: «Простите, но я курю. И плохо ем. Я толстая, и я курю. Надеюсь, вам это не помешает?») Сначала мне показалось, что Гейл покрыла обратную сторону сигаретных пачек черной краской, но, приглядевшись, я обнаружила, что там крохотными буквами написаны имена, числа, тысячи слов.
В течение дня, проведенного за беседой, Гейл часто, наклонившись, писала что-то на клочке бумаги или на пачке из-под сигарет: «Заметка для себя, – объясняла она, – или я никогда этого не запомню». Груды бумаг и сигаретные пачки для Гейл не просто странная картотека. Это ее память.
На протяжении всей взрослой жизни Гейл ум ее подводил: факты мгновенно исчезали, воспоминания, если они там хранятся (многие – нет), были подобны моментальным снимкам, разбросанным по земле. Иногда она могла вспомнить какой-то случай совершенно отчетливо – это она называла «осколком воспоминаний», – но на вопрос о времени могла ошибиться на два десятка лет: «Это было в 1968 году. О нет, в 1983!» Поэтому она хранит этот каталог. Он доказывает, что она жила на самом деле. Сначала она извинялась за беспорядок. Но позднее сказала: «Он сделал это со мной. Эта комната – часть пытки!»
Много лет Гейл мучил вопрос о провалах в ее памяти, как и о других странностях. Она не могла, например, понять, почему слабый удар тока от устройства, открывающего гараж, вызвал у нее приступ неудержимой паники. Или почему ее руки дрожали, когда она подключала к розетке свой фен. Но прежде всего она не могла понять, почему может вспомнить почти все события своей взрослой жизни и почти ничего – из жизни до 20 лет. Когда ей приходилось встречаться с человеком, который говорил, что знает ее с детства, она отвечала ему фразой: «Я знаю, кто вы, но не могу точно припомнить, где мы встречались». Как она призналась: «Это было лукавство с моей стороны».
Гейл пришла к выводу, что все это – проявления ее нестабильного психического здоровья. Когда ей было 20–30 лет, она страдала депрессией и зависимостью от таблеток, иногда после нервных срывов она оказывалась в больнице в бессознательном состоянии. Из-за этого семья разорвала с ней отношения, так что Гейл осталась совершенно одна и иногда ей приходилось питаться отбросами, которые она находила в мусорных баках около продуктовых магазинов.
Но она смутно догадывалась, что нечто еще более страшное произошло раньше. До разрыва с семьей они с сестрой – однояйцевым близнецом – часто говорили о времени, когда Гейл была в еще более тяжелом состоянии, так что Зелле приходилось за ней ухаживать. «Ты не можешь себе представить, что я пережила, – говорила Зелла. – Ты мочилась в комнатах, сосала палец и разговаривала по-детски. Ты даже попросила бутылочку моего ребенка. Вот с чем мне приходилось справляться!» Гейл не могла понять, как относиться к этим заявлениям своей сестры. Мочилась на пол? Требовала бутылочку своего племянника? Она ничего не помнила об этих странных поступках.
Ближе к 50 годам Гейл подружилась с мужчиной по имени Джекоб, в котором нашла, по ее собственным словам, «родственную душу». Джекоб пережил холокост, и он также мучился из-за проблем с памятью. Джекоба, который умер уже более 10 лет назад, очень беспокоили забытые Гейл годы. «Должна быть причина, – говорил он об этих провалах. – Тут должна быть причина».
В 1992 году Гейл с Джекобом случайно проходили мимо киоска с газетами и увидели большой кричащий заголовок: «Эксперименты по промыванию мозгов: жертвам обязаны выплатить компенсацию». Гейл стала просматривать статью, и несколько фраз моментально бросились ей в глаза: «детская речь», «потеря памяти», «недержание». «Я сказала: “Джекоб, купи эту статью”». Они присели в ближайшем кафе и прочли невероятную историю о том, как в 1950-х годах Центральное разведывательное управление Соединенных Штатов оплачивало эксперименты над пациентами психиатрической клиники, которые проводил один доктор из Монреаля. Этот доктор неделями держал испытуемых в состоянии сна и в изоляции, а затем назначал им огромные дозы электрошока, а также экспериментальные смеси лекарств, в том числе психоделик ЛСД и галлюциноген РСР[49], известный под названием «ангельская пыль». Эти опыты, в результате которых пациенты возвращались к довербальному младенческому состоянию, проходили в Институте имени Аллана при Университете Макгилла под наблюдением руководителя доктора Эвена Кэмерона. О том, что Кэмерона финансировало ЦРУ, стало известно в конце 70-х в силу Закона о свободе доступа к информации, что вызвало специальные разбирательства в Сенате США. Девять бывших пациентов Кэмерона, объединившись, подали иск против ЦРУ и канадского правительства, которое также оплачивало исследования Кэмерона. В ходе долгого разбирательства юристы пациентов пришли к выводу, что эти эксперименты нарушили все законы медицинской этики. Пациенты обращались к Кэмерону с не самыми серьезными нарушениями психики: по поводу послеродовой депрессии, тревоги, даже с трудностями в браке, – и их использовали, не спрашивая их согласия и не ставя в известность, в качестве лабораторных животных, чтобы удовлетворить интерес ЦРУ, желавшего знать, как можно контролировать психику человека. В 1988 году ЦРУ пришлось выплатить 750 тысяч долларов девяти пострадавшим – на тот момент самая большая сумма, которая когда-либо была выплачена этой организацией. Четыре года спустя канадское правительство согласилось уплатить по 100 тысяч долларов в качестве компенсации каждому пациенту, который был вовлечен в эти эксперименты[50].
Кэмерон не только сыграл решающую роль в разработке современной американской техники пыток, его опыты также проливают свет на сокровенную логику капитализма катастроф. Подобно экономистам – адептам свободного рынка, которые убеждены, что лишь масштабные катастрофы, приносящие великое опустошение, могут подготовить почву для их «реформ», Кэмерон верил, что серия шоков, направленных на мозг человека, может опустошить сознание и стереть сложившиеся структуры психики, после чего можно выстроить новую личность на труднодостижимом иначе состоянии «чистого листа».
Гейл многие годы хранила на задворках памяти эту историю о ЦРУ и Университете Макгилла, не уделяя ей слишком много внимания, – она никогда не имела дела с Институтом Аллана. Но теперь, сидя рядом с Джекобом, она обратила внимание на рассказы пациентов о своей жизни – о провалах в памяти и возвращении в детское состояние. «Тогда я поняла, что эти люди должны были пройти через что-то, что прошла и я. И я сказала: “Джекоб, вот она – причина”».
Гейл обратилась в Институт Аллана с требованием предоставить ее медицинскую карту. Сначала ей ответили, что бумаги не сохранились, но в конце концов она их все-таки получила – все 138 страниц. Доктором, который имел право допустить ее к этим документам, был Эвен Кэмерон.
Письма, заметки и официальные медицинские документы содержали душераздирающую историю – о лишенной в 50-е годы свободы 18-летней девушке Гейл и о правительстве и врачах, злоупотреблявших своей властью. Записи начинаются с осмотра Гейл доктором Кэмероном при ее поступлении: блестящая по своим знаниям учащаяся школы медсестер в Макгилле, «до настоящего времени вполне уравновешенная личность», как описывает ее Кэмерон. Однако она страдает от тревоги, связанной, отмечает доктор, с плохим отношением к ней отца – «человека с глубокими нарушениями», который «регулярно совершает психологические нападения» на свою дочь.
