Расспросил Кутузов Гришеньку об отце, вспомнил о матушке.
— Ну ладно, ступай. Исполнил я просьбу Петра Никодимыча — шей адъютантский наряд.
Однако офицер не уходит…
— Ваша светлость!
Кутузов нахмурился. Понял, что молодой офицер начнёт благодарить.
— Ступай, ступай!
— Ваша светлость!.. — опять начинает Гришенька.
Кутузов поморщился: «Эка какой прилипчивый».
— Ну что тебе?
— Михаил Илларионович, мне бы в полк… Мне бы в армию к князю Петру Багратиону, — пролепетал Гришенька.
Развеселился от этого вдруг Кутузов. Смотрит на малый рост офицера, на пух, что вместо усов над верхней губой. «Дитё, как есть дитё». Жалко стало юнца Кутузову. Куда же посылать такого птенца под пули…
— Не могу, не могу, — говорит. — Батюшке твоему другое обещано.
Дрогнули у офицера губы. Ну, право, вот-вот расплачется.
— Не могу, — повторил Кутузов. — Да куда тебе в полк! Тебя-то и солдаты в бою не приметят.
Обиделся офицер:
— Так и Суворов ведь был не саженного роста.
Кутузов удивлённо поднял глаза. Понял он, что Гришенька не из тех, кто за отцовскую спину лезет. Подошёл фельдмаршал к офицеру, расцеловал.
— Ладно, ладно. Вот и батюшка твой, бывало… — Кутузов не договорил: стариковская слеза подступила к глазу.
Постояли они минуту.
— Ступай, — махнул рукой наконец Кутузов. — Быть посему: лети, крылатый, своей дорогой.
Гришенька вытянулся, ловко повернулся на каблуках, вышел. А Кутузов долго и задумчиво смотрел ему вслед. Затем он потребовал лист бумаги и принялся писать письмо старому генералу.
«Милостивый государь, батюшка Пётр Никодимович!
Радость господь послал мне великую. Прибыл твой Гришенька. И сдаётся мне, что сие не новый побег, а юность наша с тобой явилась. Спасибо тебе за такой сюрприз. Уповаю видеть его в героях…»
Потом подумал и приписал:
«Просьбу твою исполнил. Отныне Гришенька у меня на самом приметном месте: при душе моей в адъютантах…»
Получив письмо, старый генерал долго ломал голову. «„При душе“ — как же это понять? Эх, приотстал я в военном деле: видать, при главнокомандующем новую должность ввели».
У города Гжатска солдаты хоронили погибших товарищей. Вырыли большую могилу. Место выбрали на вышине, на холме у трёх сосен.
Глянешь отсюда налево — речки-певуньи крутой изгиб. Глянешь направо бежит дорога. Посмотришь вперёд — поля и поля, необъятная даль России.
Спите спокойно, герои.
Перенесли солдаты погибших на холм, положили у края могилы. Ждут армейского батюшку для отпевания.
Лежат, как в строю, убитые. Только глаза закрыты. Руки у всех на груди. Разные лица: молодые и старые, тощие, полные, усатые, с пухом на месте усов, с густыми бровями, с редкими, а вот и совсем безбровый, широкой лопатой скулы.
— Так это ж татарин!
Смотрят солдаты, как же им быть — татарин другой, не хрестьянской веры. Какое ж ему отпевание? Как бы того, не покарал бы господь за такое дело.
Сгрудились, перешёптываются между собой солдаты.
— Конечно, оно не по праву. Да ведь вместе сражался. Погиб за Россию. Хоть и не хрестьянская, а тоже солдатская кровь. Нет, нельзя, не по-хрестьянски его в сторонку. Пусть остаётся со всеми.
Явился батюшка, вынул кадило, пригладил свою поповскую бороду, приготовился.
Только хотел начинать отпевание, видит — лежит татарин.
Нахмурился батюшка:
— Убрать!
Не шевелятся солдаты.
— Убрать, — повторил священник.
— Ваше преподобие, — полезли солдаты, — пусть остаётся. Он же солдат. Господь не осудит.
Перекосилось от слов подобных лицо священника. Скула с бородой отвалилась, открылся и замер, словно в распорках, рот.
— Богохульники! — заревел батюшка. — Христопродавцы! Кайтесь, кайтесь святым угодникам!..
Переглянулись солдаты: не речи, а гром. Хотели они идти на попятную. Да что-то их удержало. Братство, видать, солдатское.
В это время холмом мимо трёх сосен ехал Кутузов. Видит: священник, могила, лежат убитые. Снял Кутузов фуражку, слез с лошади, перекрестился.
— В чём дело, ваше преподобие?
Объяснил священник, в чём дело. Посмотрел Кутузов на побитых солдат, на татарина, посмотрел на живых солдат, обратился к священнику:
— А нельзя ли солдат уважить?
— Ваша светлость, побойтесь бога!..
— Ладно, ладно, — поморщился главнокомандующий. Глянул опять на солдат, опять на священника, показал на кадило: — Дай-ка сию вещицу.
Поп растерялся и отдал.
Кутузов взял и сам замахал кадилом.
ИНГЕРМАНЛАНДСКИЙ ДРАГУНСКИЙ ПОЛК
Много в русской армии разных полков: Московский пехотный, Московский драгунский, Полтавский, Смоленский, Елецкий, Иркутский, Литовский уланский, Ахтырский гусарский… Ингерманландский[4] драгунский полк.
Отходят войска от Гжатска, дорогой идут к Можайску.
Остановились ингерманландские драгуны на ночёвку в селе Заболотном, расседлали коней.
Окружили драгун крестьяне:
— Откуда родом, служивые, будете?
— Новгородские.
— Вологодские.
— Из-под славного города Санкт-Петербурга.
— С Волхова.
— Из Ижорской земли.
— Понятно, — отвечают крестьяне. — А мы-то думали — вы нерусские.
— Как так? — поразились драгуны.
— Да название больно у вас диковинное.
— Так не мы же его придумали. По губернии нашей значимся.
— Ясно, — протянули крестьяне.
Переночевали драгуны в селе Заболотном, на следующий день опять ночёвка в новом каком-то селе.
Обступили драгун крестьяне:
— Откуда, служивые, будете?
— Новгородские.
— Вологодские.
— Из-под славного города Санкт-Петербурга.
— С Волхова.
— Из Ижорской земли.
— Понятно, — отвечают крестьяне. — А мы-то думали — вы нерусские.
— Что, название больно диковинное? — усмехнулись драгуны.
— Нет, — говорят крестьяне. — Уж больно прытко русскую землю врагу отдаёте.
Смутились драгуны. Ну и крестьянский язык — режет острее бритвы.
— Так ведь это военный манёвр, — повторяют слова Кутузова.
— Может, оно и манёвр, — рассуждают крестьяне. — Только что же это за армия, если солдаты по-рачьи пятятся.
Обидно слушать такое драгунам. Едут они к Кутузову. Ни шагу назад, решают драгуны. Станем как пень. Хватит сеих манёвров.
А Кутузов и сам уже выбрал место для битвы. К этому месту теперь и подходили войска.
Разыскали солдаты Кутузова:
— Ваша светлость, сил больше нет. Отмени военный манёвр. Дай команду побить французов.
Улыбнулся Кутузов:
— Час пробил. Быть посему. С богом, служивые!
Доволен главнокомандующий, что пыл боевой в войсках.
— Значит, бой! — зашумели солдаты.
— Бой! — ответил Кутузов.
— Ура! — закричали драгуны.
Едут драгуны к себе в деревню, везут долгожданную весть. Встречают крестьян у околицы. Кричат для задора:
— Чем же ваше село известно?
Село как село. Чем же оно известно? Ничем.
— Поп у нас рыжий! — выкрикнул кто-то.
— То-то! — смеются солдаты. — Быть ему чёрным от гари и дыма.
Обомлели крестьяне. К чему бы такие речи?
А драгуны опять с вопросом:
— Как величать деревеньку?
— Бородино, — отвечают крестьяне.
ПРОВАЛИЛАСЬ, КАК В ТОПЬ, ТИШИНА
Подымись на колокольню церкви, что стоит в самом центре села Бородино. Осмотрись внимательно по сторонам.
Здесь на огромном, изрытом оврагами поле 7 сентября 1812 года вскипела бессмертная битва. Великая слава России крепла на этих полях. Далёкие прадеды завещали её потомкам. Поклонись великому полю. Поклонись великому мужеству.
Помни!
Знай!
Не забудь!
Перед зарёю, ещё в темноте, никому не сказав ни слова, Кутузов сел на коня и, не доезжая версты полторы до Бородина, остановился на холме у деревеньки Горки. Он ещё с вечера облюбовал это место. Тут во время боя будет ставка Кутузова.
Где-то вправо уходила река Колоча, образуя развилку с Москвой-рекою. Здесь начинался правый фланг русских позиций. Затем линия русских полков пересекала новую Смоленскую дорогу и уходила без малого на целых семь вёрст далеко налево, где за Семёновским ручьём и селом Семёновским, у старой Смоленской дороги, лежала деревня Утицы.
В нескольких местах на возвышениях стояли русские батареи. Одной из них, той, что называлась Кургановой, суждено было стать главным местом Бородинской битвы. Это знаменитая батарея Раевского. Левее её, за селом Семёновским, были вырыты флеши — окопы углом к противнику. Это знаменитые Багратионовы флеши.
