Память о свержении младенца-императора пережила и переворот 1762 года. Первые годы на троне были для Екатерины II, пожалуй, более тревожными, чем для Елизаветы, – немецкая принцесса София Фредерика Августа не была дочерью Петра Великого, никаких прав на престол не имела, да и гибель мужа-императора легла пятном на ее репутацию.
Материалы Тайной экспедиции дают возможность представить общественную атмосферу после переворота. Уже в августе 1762 года отставной прапорщик Прохор Лазарев из Пскова заявлял, что «взбунтовался лейб-гвардии Преображенской и лейб-кирасирской полки и в подданстве быть не хотят», к тому же «бывшего правления принц Иоанн найден». Присланный в столицу по распоряжению Панина отставник божился, что всё это ему рассказывали конногвардейцы, действительно опасавшиеся нападения соперничавших полков.[474]
Прусский и французский дипломаты уже в 1762 году отмечали существование оппозиции фавориту императрицы Григорию Орлову и его братьям, против которых интриговали недавние друзья и сторонники. Так, в дни коронационных торжеств возникло дело поручиков Петра Хрущова и Семена Гурьева, намеревавшихся посадить на престол «Иванушку». Инициатива ограничилась «матерной бранью» в адрес императрицы и похвальбой в «велием пьянстве»; но власть отреагировала всерьез: виновные были «ошельмованы», лишены дворянства и отправлены на Камчатку.
Предполагаемый брак Екатерины и Григория Орлова спровоцировал другое гвардейское «дело» – камер-юнкера Федора Хитрово и его друзей, измайловских офицеров братьев Рославлевых и Ласунского – главных героев событий 28 июня. «Орловы раздражили нас своей гордостью», – заявляли недовольные офицеры и выражали намерение убить выскочек, а Екатерину выдать замуж за одного из братьев заточенного Ивана Антоновича.[475] Дело было решено тихо – виновные без суда отправлены в ссылку. Еще раньше в Казань был сослан преображенский майор Василий Пассек, о поведении которого было приказано докладывать Панину.[476] В деревни поехали «титулярный юнкер» Воейков и поручик Петр Савельев, «разглашавшие» настолько «непристойные слова», что их не рискнули доверить даже протоколам следствия: дело было сожжено.[477]
Гвардейцы не сомневались в гибели Петра III; его образ отныне «ушел в народ», где воскресал на протяжении екатерининского царствования неоднократно. Но в полках продолжалось брожение; имя, казалось, забытого узника Ивана Антоновича не сходило с языка. Пруссак Гольц и его французский и голландский коллеги подметили, что недовольные «чернь и солдаты» обращались к имени шлиссельбургского узника; о том же говорят и дела Тайной экспедиции.
В мае 1763 года преображенец Михаил Кругликов пожаловался друзьям из Конной гвардии в пьяной беседе: «Нас де 500 человек, другую ночь не спим для Урлиха», – высказав предположение после неожиданного вызова своих сослуживцев на дежурство с боевыми патронами, «не будет ли еще какой экстры». Допросившие его Панин и Глебов доложили императрице, что даже обычное «безмерное пьянство» опасно, поскольку «малейшее движение может возбудить к большому калабротству». Екатерина в особой записке попросила следователей: «Однако при наказанье оного служивого прикажите, хотя Шишковскому, чтоб он еще у него спрасил: где оные 500 человек собираются и видел ли он их или слышал ли он от кого?»[478] Забулдыга Кругликов отделался батогами.
Но уже летом гренадер Семеновского полка Степан Власов также во хмелю заявил, что он в компании с капитаном Петром Воейковым «намерены государыню живота лишить», и похвалялся, что за ними стоят большие «господа».[479] Другой семеновец, сержант Василий Дубровский, вместе с офицером-артиллеристом Василием Бороздиным и отставным капитаном Василием Быкиным обсуждали вопрос о «революции» более серьезно. Дубровский предлагал занять на переворот денег у шведского посла, усыпить гарнизон Шлиссельбурга, освободить Ивана Антоновича и увезти его «за границу к родне». Екатерине же и наследнику он намеревался «в кушанье дать» отраву – например растворенный в пиве опиум. Третий собеседник подошел к делу наиболее прагматично: бедный отставник рассчитывал выманить у шведского дипломата 50 тысяч рублей и с ними… отбыть в Париж. Но посланник помнил исторический урок и платить отказался, поскольку Елизавета по воцарении нисколько не помогла Швеции.[480]
Тем же летом рядовой Казанского кирасирского полка Яков Белов всего-то хотел починить сапоги у знакомого мастера в Москве на Тверской улице, но наугощался до отчаяния: «Всю бы Россию на штыках поднял, да и отца б своего родного приколол! Матушка де государыня жалует одну гвардию, а нас забывает; другие де полки хотят уж отказатца».[481] Старый преображенский солдат Яков Голоушин жаловался: «Нас де армейские салдаты как сабаки сожрать хотят; не без штурмы де будет, вить де Иван Антонович жив». Но сам гвардеец и его сослуживцы сочувствовали узнику и даже сожалели о свергнутом Петре III: «Бывшей государь был милостив и многих из ссылки свободил, да и Иван де Антонович выпустил было на волю; да и нам при нем хорошо было».[482]
Доносы и репрессии оказались не в состоянии пресечь «толки» в полках, на основании которых в 1760-х – начале 1770-х годов возникло не менее двадцати дел. Гвардейцы обсуждали возвышение Орловых, а вместе с ним и возможность нового переворота: «Не будет ли у нас штурмы на Петров день? Государыня идет за Орлова и отдает ему престол».[483] «Што ето за великой барин? – возмущался в марте 1764 года семеновский солдат Василий Петелин. – Ему можно тотчас голову сломить! Мы сломили голову и императору; мы вольны, и государыня в наших руках. Ей де года не царствовать, и будет де у нас государем Иван Антонович». Гренадеры-измайловцы Михаил Коровин и его друзья категорически заявляли: Орлов «хочет быть принцом, а мы и прочие етова не хотим».[484]
Интересно, что в череде подобных дел 1763–1764 годов наблюдается уверенность в скором восшествии на престол заточенного государя. В 1763 году солдат Кирилл Соколов рассказывал, что Иоанн «живет в Москве в Немецкой слободе и к нему приклонились преображенские». Весной-летом 1764 года преображенцы говорили о скорой присяге и даже о данном Иваном Антоновичем обещании увеличить солдатское жалованье до 30 рублей.[485]
В апреле 1764 года гвардейцы обсуждали предстоявшее путешествие Екатерины II в Прибалтику. «Врят де быть походу; может де статься не хуже тово, что с третьим императором зделалось», – считали гренадеры-преображенцы; а измайловцы отпускали в адрес государыни «скоромные непристойные слова» и считали возможным ее свержение: «Все триотца да мниотца, конечно де будет такая ж как прежде тревога». Следователи В. И. Суворов и А. А. Вяземский убедились, что подобные разговоры были широко распространены, и даже просили у императрицы разрешения прекратить допросы, так как найти «точного разсевателя» вредных толков было невозможно.[486]
Уже накануне отъезда императрицы в Ревель, в июне 1764 года конногвардеец Анисим Якимов донес о «непристойных словах» преображенца Степана Андреева: «Как де государыня пойдет в поход, так де Иван Антонович приимет престол»; на это якобы «уже две роты согласны, да согласиться надо нам всей гвардии». Обсуждали этот политический вопрос и солдаты Суздальского полка: «И когда де преображенские и семеновские присягнут, то де и нам нечего делать». Начавшееся сразу же следствие выявило большое количество таких «согласных» – в списке оказалось около 100 человек.[487]
Проходившие на протяжении 7-10 июня допросы установили наличие оригинального плана урегулирования династической проблемы: предполагалось, что Екатерина «примет принца и возьмет ево в супружество». Автором этой идеи оказался капитан-поручик Преображенского полка Семен Хвостов; он начал уже с этой целью собирать солдат-преображенцев «в свою партию», якобы от имени Екатерины. Гвардейцы полагали, что сама императрица желает таким образом «разведать мысли салдацкие». Реальная Екатерина лично вмешалась в дело – ей не давали покоя «скрытные замыслы» Хвостова. В особой записке она предписала, допросив того по пунктам, выяснить, почему он говорил Орлову, что солдаты за него, а солдатам – о «принце».[488] За «необузданные свои мысли» Хвостов был сослан в имение (освобожден от ссылки только в 1798 году).
Вслед за Хвостовым под следствие угодили преображенские прапорщик Иевлев и капитан-поручик Соловьев. Обсуждая борьбу придворных «партий», офицеры полагали, что одни хотят на престол Павла, а другие – Ивана, «только кто-то ково переможет?». При этом Иевлев уверял, что заточенному принцу уже якобы присягнул Суздальский полк, а господа в каретах «ездят к Ивану Антоновичу на поклон, которой живет в Шлютельбурхе».[489]
