Таковы, думаем, были отношения, в которых находились стороны, и таков был образ мыслей их, вытекавший из этих отношений!
Попытаемся же на этих основаниях обозначить степень исторической достоверности свидетельств, так как от этого зависит и самая степень важности их содержания.
Факты славянского быта и истории, занесенные в "Жизнеописания" Оттона, не одинаково равны с точки зрения достоверности.
Первое место занимают те из них, которые были лично замечены и наблюдаемы бамбергскими проповедниками; а равно и те события, в которых они принимали непосредственное, прямое участие.
Достоверность этого рода известий полная; ибо, не обращаясь уже к правдивости характера свидетелей и ограничиваясь одним содержанием показаний их, мы не только не найдем никаких следов вымысла, но даже не можем предположить и каких-нибудь причин или поводов к нему. Мысль, что бамбергцы могли увлечься желанием рассказать поболее о чудесах, виденных ими в земле язычников, и о бедствиях, ими там вынесенных, устраняется естественной простотой рассказа и отсутствием всяких, особенно поразительных, невероятных и небывалых явлений, наиболее тяжких бедствий и страданий. Хвастовство, даже и осторожное, не удержалось бы в таких скромных границах… Менее доверия внушает форма, в которую иногда бывают облечены эти известия; в скупом рассказе анахорета Эбона факты и события глохнут, под изящным классическим пером Герборда они перерастают в живописные картины; но, освободив их из этой внешней оболочки, мы найдем в них мало, почти ничего, что вызвало бы сомнение или недоразумение. Относительно формы наши памятники мало чем отличаются от средневековых историко-агиографических произведений; потому, пользуясь ими, как историческими источниками, необходимо всегда отделять слог писателей или способ выражения факта от самого факта или его содержания, — иначе действительность легко может получить ложное освещение, и агиографический миф займет место действительной истории. Так как события в "Жизнеописаниях" передаются по памяти, то нельзя думать, чтобы они были изложены в строгом хронологическом порядке. Отмеченные нами несогласия между Эбоном и Гербордом подтверждают это: но в общем рассказ Герборда (т. е. Сефрида) о первой миссии и рассказ Эбона (т. е. Удальрика) о второй представляются довольно последовательными и согласуются с географическими данными, т. е. с расположением городов и путей сообщения между ними.
Второй род фактов и событий составляют те, которые стоят вне личного наблюдения и участия миссионеров, которые стали им известны из рассказов сторонних лиц.
Здесь почва уже не так прочна, как в предыдущем случае: слух не имеет достоинств личного наблюдения, он может быть неоснователен, не точен, может выветриться до пустоты и растянуться до поэтической истории. Поэтому и факты, переданные по сообщениям, из вторых рук, требуют при рассмотрении скорее осторожности, чем доверия. Мерой оценки таких фактов должно служить согласие их с прочими известиями, неумышленность или, так сказать, невинность их и простота: чем естественнее и проще факт, чем менее происшествие позволяет предполагать задние мысли, чем менее оно заключает признаков предвзятых, хотя бы и неумышленных, понятий и стремлений, тем более оно имеет права на внимание исследователя. Рассматриваемый с этой точки зрения второй тип фактов славянского быта и истории в "Жизнеописаниях" содержит в себе немного такого, что пришлось бы отвергнуть или оставить под сомнением. Чаще всего — это не самый факт или событие, а форма, в которой передается оно и подробности обстановки, в которую ставит его настроенный к чудесному ум Эбона или драматическое авторство Герборда. Факты, переданные со слухов, двоякого рода: одни касаются Польши и ее отношений к поморянам, другие относятся собственно к поморянам и некоторым из ближайших к ним славянских племен (лютичам, укранам и руянам). Источником первых сведений были, конечно, сами поляки и поморские свидетели польского нашествия; источником вторых были туземные друзья Оттона и оставленные в Поморье духовные лица. Миссионеры имели практическую необходимость в достоверных сообщениях: от них нередко зависел успех их дела и верность предприятий, поэтому они вообще должны были быть разборчивы в отношении слухов, по крайней мере, слухов более важных. Отсюда, в значительном большинстве случаев, известия их, взятые из этих источников — имеют достоверный характер. За исключением некоторой чудесной обстановки, они не заключают в себе ничего невероятного, вполне согласуются с действительными событиями, объясняются ими и, в свой черед, дают им немалое объяснение.
По всему тому, что было выше замечено об образе мыслей и взглядах миссионеров, об отношениях к ним туземцев, трудно предполагать, чтобы мнения, суждения, выводы и объяснения явлений и происшествий, встречающиеся нередко в наших памятниках, могли быть правильными, могли в точности соответствовать действительности, и потому всегда равно быть важны для исследователя. Важны эти суждения только в тех случаях, когда они просто передают впечатление, произведенное на чужеземцев явлениями и порядками славянского быта; где же дело идет о причинах и следствиях явлений, там мнения немецких пришельцев имеют силу не более чем личного предположения людей, которым открыта только наружная сторона предмета; проницательный ум может иногда угадать, что находится внутри его; но без основательного ознакомления с делом гораздо чаще может впасть в ошибку или пустое гадание. Пусть бы, однако, это были личные мнения и суждения очевидцев и непосредственных участников: хотя и неверные, они все же могут заключать в себе известную долю косвенной, посторонней истины и навести исследователя на некоторые немаловажные соображения; но в "Жизнеописаниях" Оттона они так слиты с мыслями и литературной риторикой Эбона и Герборда, что нередко нет никакой возможности распознать настоящий источник. При таких обстоятельствах критика не может допустить такого рода показания даже в качестве косвенных свидетельств: они останутся для нее личными предположениями и догадками, которые она, по своим соображениям, вольна признать или отвергнуть.
Так, на наш взгляд, размещаются по степени достоверности и важности составные части славянского материала "Жизнеописаний" Оттона!
Внутренний быт и исторические отношения славянского Поморья
Край, где происходила деятельность Оттона, носит в наших источниках название Поморья. Под этим именем аналитикам X–XII вв. известна часть славянской земли, лежавшая по побережью Балтийского моря между реками Одрой и Вислой. У биографов Оттона "Померания" обозначает не этнографическую единицу, а политическое соединение нескольких славянских племен, состоявших под рукою поморского князя; Оттон сам свидетельствует, что он был в Поморье и некоторых городах земли лютичей; и действительно, он, во второе путешествие, обходит Дымин, Гостьков, Волегощ и Узноим, которые, лежа на запад за Одрой, принадлежали собственно к лютичам, хотя и причисляются биографами к городам поморской земли и стоят в зависимых отношениях от поморского князя. Пространство и границы политического Поморья точно неизвестны. Правда, Герборд довольно подробно обозначает внешний вид и пределы славянской "Померании", но впадает при этом в такие преувеличения и темноту, которые ясно показывают, что его география вышла не из опыта и действительного знакомства со страной, а из общих соображений или невнятных слухов. Если справедлива мысль, что территория поморского политического союза была исключительным поприщем деятельности бамбергских проповедников, что Оттон не проповедовал и не имел в виду проповедовать вне пределов его, то пространство союза в некоторых частях может быть обозначено следующим образом: оно охватывало южное побережье Балтийского моря, начиная от места против острова Руяны, где впадала река Гильда (нынеш. Рык) — на восток по реку Персанту с двумя городами, лежавшими за нею (Колобрегой и Белградом); юго-восточная граница края остается в точности неизвестна; на юге же он непосредственно прилегал к Польше, отделяясь от нее рекой Нотецью и огромным лесом; наконец — на западе граница шла по верховьям реки Пены от Дымина к северу по реку Гильду. Деятельность Оттона сосредоточивалась преимущественно на северной части страны, как более населенной и важной; южной окраины он коснулся только мимоходом и, кроме того, во второе путешествие прошел часть земли лютичей (долинцов) и морачан.
Природа страны соединяла в себе много условий для безбедного существования человека и поощрения труда его. Край представлял обширную равнину. Море, омывавшее север ее, местами глубоко врезалось в материк, образуя множество заливов, среди которых помещались значительные острова и полуострова. Страну пересекали многочисленные реки; между ними главенствующее место занимала Одра, как по величине, так и по удобству сообщения с морем; внутри находилось довольно много больших и малых озер. Местность — ровная, почти лишенная горных возвышенностей, по крайней мере, таких, которые могли бы иметь заметное влияние на быт народа, во многих частях была покрыта густыми и обширными лесами. Естественные богатства края засвидетельствованы Сефридом в таких выражениях, которые можно было бы назвать преувеличенными, если бы справедливость их не подтверждалась другими источниками. Воды страны были невероятно обильны рыбой, леса — дичью и полезными животными: оленями, зубрами, вепрями, медведями и прочими зверями. Почва, хотя в некоторых местах и имела болотистый характер, отличалась необыкновенным плодородием, взращивая в изобилии тучные злаки, разного рода зелень, овощи, семена, всякие полезные растения и деревья.
