панпсихизмом. Принимая политическую теорию Макиавелли, они приспособили итальянскую метафизику к «духу своего народа», заменив «трансцендентный рационализм» «французским здравым смыслом».
Во-вторых, они широко использовали античное наследие, как непосредственно, так и в переложении его в «Опытах» Монтеня и трактате «О мудрости» Шаррона. Такое использование включало: аристотелевский натурализм, атомизм Эпикура, аналитические методы пирронистов и этические принципы стоиков. В-третьих, они брали на вооружение научные открытия, используя достижения астрономии для обоснования своей критики канонических догматов, а отчеты путешественников для укрепления доводов скептицизма [801].
Вольнодумцы начала ХVII в. были, по определению Мандру, «замешаны на классическом гуманизме, пропитаны античной философией и научными знаниями своей эпохи». Судя по своим лидерам (Ламот Ле Вайе, Гассенди, Патен), то были «люди высокой культуры», «люди науки», которые оставались, однако, «отрезанными от массы своих сограждан» – «носителями ментальной установки, еще лишенной влияния». И все же, признавал историк, существование этой когорты являлось «свидетельством той отваги, которой так недоставало эпохе гуманизма» [802].
Они не упустили ничего из того, что усиливало их позиции в борьбе с традиционными верованиями, отмечал Пентар. И они передали своим преемникам наследие Возрождения не как «груду устаревших фактов и мертвых понятий», а как «сочетание любознательности и деятельности, доктрин, пребывающих в развитии, принципов, из которых надлежало сделать выводы, наблюдений, готовых стать аргументами». Короче – «не охладевшие останки, а живую плоть». Хотя свободомыслие эрудитов было «страдающим, колеблющимся, поверженным, одолеваемым условностями и опасениями», способным «к самовыражению только через самоотрицание», без этого «воинствующего либертинажа» не существовал бы «победоносный либертинаж» Фонтенеля и Бейля [803].
Заметной оказалась роль либертинов-эрудитов в создании научных институтов Нового времени. Наиболее важными оказались три вида их деятельности – коллекционирование рукописей, научные путешествия и создание академий. Приобретение рукописей в ХVII в. стало модой, высшая знать норовила заполучить престижные раритеты. Первенство принадлежало Королевской библиотеке, которая, в отличие от личной библиотеки монарха, сделалась библиотекой королевства (ныне Национальная библиотека).
Созданное при Людовике ХIV это учреждение явилось, в частности, важнейшим центром приобретения восточных рукописей. Владелец крупнейшего в Европе частного собрания восточных рукописей, известный меценат и издатель Мельхиседек Тевено (1622–1692) был назначен хранителем Королевской библиотеки, став после этого членом Академии наук. Сама Королевская Академия наук была учреждена Кольбером в 1666 г. Вместе с Королевской библиотекой и другими основанными им учреждениями это событие знаменовало собой переход от типичного для эпохи Возрождения придворного круга ученых к научным институтам Нового времени (еще под патронажем монарха).
В коллекционировании рукописей Тевено руководствовался познавательными задачами, важнейшей из которых для него были географические сведения. Помощник Кольбера Шаплен, внося Тевено в лист поощряемых из королевской казны деятелей культуры, писал, что его коллекция «призвана служить маяком для наших мореплавателей и пособием для торговли». Особо Шаплен отметил «очень надежные» географические карты, обнаруженные Тевено или «гравированные им с большими трудностями и за свой счет» [804].
Кроме коллекционирования, Тевено прославился изданием в 1660—1680-х годах обширного собрания повествований о путешествиях, которое, наряду с европейскими, включало восточных авторов [805]. Вторая половина ХVII в. была временем распространения литературы о путешествиях на Восток, некоторые из отчетов французских путешественников (племянника Мельхиседека Жана Тевено, Жан-Батиста Тавернье, Жана Шардена) приобрели популярность и были переведены на различные европейские языки. Составленные в середине ХVII в., увидевшие свет в его конце и переизданные в начале ХVIII в., они стали важнейшими источниками научной информации о странах Востока для европейских мыслителей, начиная с философов Просвещения («О духе законов» Монтескьё) и до основоположников марксизма.
Особое место в этом ряду занимает отчет о пребывании в Могольской Индии (в 1656–1669 гг.) Франсуа Бернье [806], а наибольшую известность этому документу придало сопроводительное письмо Кольберу, в котором, помимо интересовавших генерального контролера финансов вопросов [807], сообщалось об отсутствии в Могольской империи частной собственности на землю. Исследователи ХХ в. искали предпосылки подобных выводов в идеологическом контексте абсолютистского правления во Франции, так что отмеченный путешественником индийский «деспотизм» оказывался по этой логике аллегорией правления Людовика ХIV [808].
Вопрос, однако, далеко не прост и требует учета воспитания Бернье (1620–1688) как либертина-эрудита. Не случайно в письмах Бернье встречается характерное для кружка Гассенди античное изречение «Sapere aude», ставшее девизом Просвещения. Уроженец провинции Анжу, выпускник медицинского факультета университета Монпелье, Бернье получил общегуманитарную подготовку и сформировался в «академии» Монмора. В начале 50-х годов он защищал своего учителя Гассенди от обвинений его соперника в Коллеж Руаяль. Поскольку последнего поддерживал всесильный Мазарини, Бернье был вынужден оставить Францию.
Возвратившись во Францию, Бернье включился в идейную борьбу против иезуитов, обвинивших картезианцев в подрыве догмата пресуществления. В связи с распространением в Европе в конце ХVII в. квиетизма в 1688 г. написал «Мемуар об индийском квиетизме», где течения в католицизме сопоставлялись с практикой йоги, суфийских факиров и т. п. Обнаружив родство всех мистических течений, Бернье заключал: «Поскольку, действительно, люди по всей земле имеют примерно тот же темперамент и соответственно те же физические болезни, они имеют и почти те же болезни духа» [809].
И в Индии Бернье оставался типичным либертином, убежденным сторонником превосходства знания над предрассудками и обладающей критическим складом мышления ученой элиты над суеверной массой. В описании солнечного затмения в Дели в 1666 г. и в Париже в 1654 г. лейтмотив – разоблачение религиозных предрассудков, превращающих обыденные и прогнозируемые природные явления в экстраординарные события, угрожающие потрясением общественных устоев, а то и основ мироздания. Впрочем, в делийских наблюдениях разоблачительный пафос разбавлялся стремлением к подробному описанию происходившего.
Поэтому, когда Бернье в постмодернистском и постколониалистском дискурсе провозглашают «провозвестником европейского чувства превосходства над Востоком», как типичного «признака модерности», упускают из виду, что он с позиций «универсального разума» не менее красноречиво разоблачал европейские «предрассудки». Этот либертин-эрудит ярко живописал, говоря его словами, «детскую доверчивость» французского «простонародья», которое, принимая приближающееся солнечное затмение за апокалипсис, искало спасение кто в винном угаре, кто в подвалах и наглухо закрытых помещениях, кто «толпой устремляясь в церковь» [810].
А Тевено в качестве фактического руководителя Королевской библиотеки и пользуясь поддержкой парижского ученого сообщества сыграл выдающуюся роль в другом востоковедном проекте. Именно французский эрудит-меценат начал знакомить европейцев с оригинальными текстами древнекитайского мыслителя, первым в Европе издав сочинение Конфуция Чжун Юн в переводе миссионера Просперо Инторчетты (1672) в качестве четвертого тома своей серии «Сообщений о различных любопытных путешествиях». Новое издание Конфуция [811] тоже вышло по королевской лицензии, полученной Тевено на издание сообщений о путешествиях.
Таким образом, французские либертины-эрудиты, деятельность которых во второй половине ХVII в. порой именуют «Предпросвещением», сделали немало для становления межкультурных контактов Европы и Востока, а сами эти контакты, знакомство
