О важнейших делах Ушаков регулярно докладывал императрице и получал указания о том, что делать дальше. Так, по делу Татищева — Давыдова высочайшая следовательница распорядилась, чтобы Давыдов «показал самую сущую правду, не утаивая ис того ничего, також не закрывая себя и других, от кого о том он слышал, но обо всем объявил бы чистую свою повинную, не допуская себя до крепчайших спросов и розыску, и ежели ныне об оном о всем чистую повинную он, Давыдов, принесет, то верно б надеялся, что от Е. и. в. показано к нему будет милосердие…» (В 1734 году, заслушав доклад о раскольнике М. Прохорове и предложение Тайной канцелярии о назначении ему смертной казни, Анна «показала к нему милосердие» — постановила: пытать его еще раз, и только если уж и тогда от раскола «не отстанет», то казнить.)
Примечательно завершение упомянутого дела Татищева — Давыдова. Как отмечалось выше, Давыдов на всех стадиях допросов полностью отверг обвинения Татищева в «непристойных словах». Ушаков доложил обо всех обстоятельствах дела в Кабинет министров, и вместе с А. И. Остерманом они составили для императрицы особое «Мнение», в котором писали, что поскольку и изветчик, и ответчик твердо стоят на своем, то «ко изысканию сущей правды, кроме наижесточайшего спросу (то есть пытки. — Е. Α.), рознять другим нечем, и ежели В. и. в. из высочайшего милосердия в разсуждении обоих дряхлостей и слабостей от того их всемилостивейше освободить изволит, то останется еще другой способ, чтоб в тех показанных важных злых словах клятвенною присягою себя очистить… ответчику…».
Императрица утвердила мнение Остермана и Ушакова. Давыдов был отведен в церковь и в присутствии Татищева поклялся в том, что «Василию Татищеву важных злых непристойных слов, каковы от него на меня показаны, что якобы я говорил ему наедине, никогда не говаривал и в мысле своей такого злаго дела не содержал и не содержу… А ежели лгал и лгу, той же Бог, яко праведный судия, да будет мне отомститель»73.
Из сохранившегося дела видно (да и следователи это, в сущности, косвенно признают), что Давыдов все-таки, по-видимому, говорил «непристойные слова», однако страх перед земными мучениями в подвале у Андрея Ивановича был так велик, что Давыдов предпочел испытывать, как клятвопреступник, вечные муки уже на том свете.
Случай с Татищевым и Давыдовым следует признать исключительным для анненского царствования — совершенно очевидно, что ни дряхлость, ни слабость изветчика и ответчика не могли стать смягчающим обстоятельством и спасти их от розыска. Подследственные любого возраста, пола, физического состояния и т. д. от пыток и жестокого наказания в финале дела (если, конечно, они до него доживали) не освобождались. Подлинная причина того, что гость и хозяин не оказались на дыбе, состояла, по-видимому, в каких-то чисто политических соображениях и опасениях, что это дело, не содержащее ничего экстраординарного, могло излишне взволновать верхушку русского дворянского общества, к которой как раз и принадлежали изветчик и ответчик.
Теперь перейдем к завершающему этапу нашего пребывания «в гостях» у Андрея Ивановича, подведем итоги — за что, как и кого наказывали в Тайной канцелярии. Протоколы Тайной канцелярии за апрель 1732-го — октябрь 1733 года позволяют свести данные по приговорам воедино, подсчитать их и проанализировать.
Самым тяжким, экстраординарным преступлением и в 30-е годы ΧVIIΙ века было самозванство. Как отмечалось выше, в царствование Анны Ивановны было всего четыре таких дела: А. Холщевникова (1731 г.), Т. Труженникова и Л. Стародубцева (1733 г.) и И. Миницкого (1739 г.). Самозванство или пособничество самозванцам карались исключительно жестоко, приговор гласил: или смертная казнь, или кнут, а затем Сибирь.
Основная же масса преступлений по «слову и делу» выражалась формулой приговора — «непристойные слова» или более пространно — «важные непристойные слова», «непристойные слова к чести Ея и. в.», «продерзостные слова», то есть оскорбление личности императрицы и ее фаворита.
Третья формула приговора — «ложное слово и дело» — предусматривала наказания за ложный извет. Серьезным преступлением, как уже отмечалось выше, было также недонесение. Именно три последних вида политических преступлений — «непристойные слова», «ложное слово и дело» и недонесение — являлись подлинными «фаворитами» приговоров Тайной канцелярии.
Суммируя данные по приговорам на основании протоколов Тайной канцелярии за 1732–1733 годы, нужно сделать небольшую оговорку — как раз тогда возникло большое количество дел о «небытии у присяги». Дело в том, что в 1730–1731 годах население всей страны было приведено к присяге на верность императрице Анне, и в 1732–1733 годах в Тайную канцелярию попали нарушившие закон об обязательности присяги. В основном нарушителями оказались дворянские недоросли и дети церковников — попов, дьяконов, причетников, — они составили почти треть от общего числа наказанных. Это несколько смазывает общую картину, так как в другие годы дел о «небытии у присяги» практически не встречается. И тем не менее три «фаворитные» группы преступлений составляют более половины от общего их количества (382): 62 — «непристойные слова»; 83 — «ложное слово и дело»; 56 — недонесение; итого — 201, или 52,6 %, от 382 преступлений: Если же отбросить наказанных по статье о «небытии у присяги» (116), то наказанные по «фаворитным» статьям преступлений составят подавляющее большинство из общей массы наказанных в Тайной канцелярии — 201 из 266, или 75,5 %.
Смертная казнь угрожала каждому клиенту Андрея Ивановича, но смертных приговоров за время царствования Анны Ивановны было вынесено относительно немного — речь о сотнях и даже десятках не шла. Все они утверждались императрицей. По протоколам Тайной канцелярии видно, что в 1732–1733 годах она утвердила 14 смертных приговоров из 17 учтенных мною, в 1734-м — начале 1735 года — 19.
В материалах Тайной канцелярии чаще всего упоминается отсечение головы, хотя применялись и более жестокие, варварские для XVIII века виды казней: сожжение живьем, посажение на кол, четвертование, колесование.
Смертная казнь проводилась публично, на городском рынке, как это было с Артемием Волынским и его конфидентами в 1740 году, или на специальном загородном поле — так в Новгороде казнили семью Долгоруких в 1739 году. Эти казни имели отчетливо выраженный показательно-воспитательный характер. Так было принято в XVIII веке, да и раньше, — «дабы, смотря на то, другие так продерзостно говорить не дерзали».
О казни самозванца Холщевникова в 1732 году в указе было сказано, что после отсечения ему головы «для страху впредь другим, чтоб от таких вымышленных продерзостей воздерживались, тело ево, Холщевникова, велеть зжечь при публике в Москве, а голову ево послать с нарочным в Арзамасскую провинцию (место совершения преступления. — Е. А.) и в пристойном месте велеть зделать столб деревянной и на нем железный кол», на котором и укрепить голову самозванца74.
Однако некоторые казни проводились вполне «партикулярно», без шума. Раскольника М. Прохорова в 1735 году было приказано «казнить смертью в пристойном месте в ночи». В протоколе от 14 февраля 1733 года фиксируется, что после того, как императрица, прослушав выписку о деле Погуляева, «соизволила указать о учинении оному Погуляеву за показанную ево вину смертной казни», указ этот был тотчас исполнен: «И февраля 13-го дня сего 733-го году по вышеобъявленному Ея и. в. именному указу вышеписанному солдату Максиму Погуляеву за показанные ево вымышленные затеи на гренодера Илью Вершинина важные непристойные слова, о которых явно по делу (преступление Погуляева состояло в том, что он донес на Вершинина (но не доказал), в распространении слухов о Минихе, который якобы «живет с Ея и. в. блудно». — Е. А.) казнен смертью — отсечена голова»75.
«Битье кнутом» — следующее по тяжести после смертной казни наказание. Число ударов кнутом в протоколах не фиксировалось. Надо полагать, их было много, ибо иногда «розыск» — пытку с применением кнута засчитывали («вменяли») за битье кнутом. Думаю, что употребление в указе о битье кнутом выражения «бить кнутом НЕЩАДНО» означало большее количество ударов, чем приговор «бить кнутом».
После битья кнутом преступника могли либо освободить, либо сослать в Сибирь (с вариантами — «в Охоцкий острог на житье вечно», или «в Охоцк в работу вечно», или «на серебряные заводы в работу вечно»). Все это формулировки одного и того же наказания — знаменитой сибирской каторги, которой заменялось тюремное заключение. В отношении некоторых преступников, ссылаемых после наказания кнутом в Сибирь, применялось дополнительное наказание — их увечили: либо «урезали» язык, либо рвали железными щипцами ноздри.
