сентября, оказались поглощены невиданным огнем и полностью уничтожены.
Ростопчин же мог быть доволен: следуя «русскому правилу», Москва не досталась злодею, обратившись в пепел и золу. Было понятно, что долго в городе французы не пробудут. Уже в двадцатых числах сентября началась эвакуация французских раненых в Смоленск. Вслед за ними повезли и то, что удалось награбить. Находившийся в это время при штабе Кутузова Ростопчин отправлял в сгоревший город своих полицейских агентов, докладывавших о том, как оставшиеся москвичи воюют с французами. Так, пристав Вороненко, вернувшийся из Москвы 4 октября, доложил ему о французах, «побиваемых жителями и женщинами», о крестьянах, что с ружьями в руках «положили всех на месте».
6 октября, в день, когда под Тарутиным русская армия одержала первую после Бородина победу, французские войска начали оставлять Москву. Напоследок Наполеон, рассерженный уже не только на одного Ростопчина с его поджигателями, но и на Александра, от которого он так и не дождался перемирия, и на весь русский народ («Где это видано, чтобы народ сжег свою древнюю столицу?»), решил взорвать Кремль. И хотя часть кремлевских башен пострадала, замысел Наполеона воплощен не был. Помешали опять же природные условия – начавшийся в ночь с 10 на 11 октября дождь, погасивший фитили, а также сами москвичи и подоспевшие казаки из отряда генерал-майора Иловайского, переловившие в Кремле последних французов.
Как отмечал позднее Ростопчин, «одна колокольня, два места в стенах, две башни и четвертая часть арсенала взорваны. Царский Дворец остался невредим, даже огонь не мог в него проникнуть. Починки стоили всего на все 500 000 тысяч рублей».
Следы пребывания в Москве французов были ужасными. Завоеватели вели себя в Москве как варвары – грабили, убивали, насиловали. С попадавшихся им москвичей прямо на улице снимали последнюю рубашку, а затем заставляли награбленное добро нести в казармы, которые они устраивали в православных храмах. Церкви они также приспособили под конюшни и склады с продовольствием. В самих церквях после посещения их французами не оставалось ничего ценного и святого – они обдирали позолоту с окладов икон, тащили шитую золотом парчу и т. д. Церковное золото и серебро они переплавляли тут же. В одном только Успенском соборе они переплавили 325 пудов серебра и 18 пудов золота. С колокольни Ивана Великого солдаты Наполеона сняли крест, надеясь поживиться его золотым покрытием. В кремлевских соборах они осквернили великокняжеские и царские гробницы, а также мощи святителей московских, выкинув их из гробниц. Москвичей – священников и мирян, пытавшихся сопротивляться средневековому вандализму, – убивали.
Как с цепи сорвавшиеся французы обобрали до нитки Страстной монастырь: шарили по опустевшим кельям, тащили все, что хоть как-то блестело золотом и серебром. Сломав замок на кладовой, хранившей сундуки с вещами монашек, оккупанты унесли все. Но монастырскую ризницу им не суждено было найти. Старый шкаф с драгоценной утварью простоял под соборной крышей неподвижно. Кстати, богослужения новая власть разрешила уже через две недели после занятия Москвы, для чего французским генералом было прислано парчовое одеяние, мука и вино, растащенное ранее его солдатами.
А каковы же были итоги московского пожара? Согласно статистическим данным, из более чем девяти тысяч зданий сгорело почти шесть с половиной тысяч, то есть две трети всей городской недвижимости. Каменных домов уничтожено пожаром было более двух тысяч, деревянных – четыре с половиной тысячи. Сожжена была и половина всех московских церквей, их осталось чуть более сотни. Москва если не умерла, то была при смерти.
Что и говорить, и французы, и русские оказались не слишком изобретательны в выборе средств борьбы с неприятелем в городских условиях. А ведь выбор был – бои на улицах города, превращение каждого дома в крепость – таких примеров было во множестве уже в другую Отечественную войну, которую зовем мы Великой. А в Отечественную войну 1812 года Москву просто предпочли спалить. Отличие лишь в том, что русские сожгли свою Москву сначала, а французы хотели ее взорвать в конце, и притом Москву чужую. Еще одно важное обстоятельство – когда в 1814 году великая справедливость восторжествовала и русские войска добрались до окрестностей Парижа, французам даже в голову не пришло подпалить свою столицу. Потому столь торжественным был въезд императора Александра I в побежденный город. А у нас…
Могла ли Москва остаться в живых? Конечно, могла. Другой вопрос, каким был бы исход Отечественной войны и закончилась бы она в 1814 году. Но главнокомандующим русской армии был Кутузов, который (хоть и одним глазом) видел стратегический выигрыш в том, что Москва должна быть пожертвована ради спасения России. Он рассчитывал, что в то время, пока наполеоновские солдаты будут грабить Москву, русские получат передышку и сумеют перегруппироваться. Так же как Ростопчин отдал Верещагина на растерзание толпе, так и Москву Кутузов кинул на расправу французам. Может быть, другой на его месте придумал что-нибудь иное, но другого главнокомандующего у России в то время не было.
То, что Москва сгорела, – это уже следствие стратегии Кутузова. И не для того оставлял он Москву французам, чтобы они в ней перезимовали. Вот почему ответственность за пожар Москвы несут два человека – генерал-фельдмаршал Кутузов и генерал от инфантерии Ростопчин. Один не защитил Москвы, другой – бросил ее. Спорить здесь можно лишь о степени вины каждого и о том, насколько вина одного повлекла вину другого. Кто кому не дал подкрепление, не пригласил на Военный совет, вовремя не проинформировал и т. д. Но поскольку нас интересует именно Ростопчин, на нем мы и остановимся.
В Москву ее генерал-губернатор вернулся из Владимира 24 октября и стал, насколько это было возможным, восстанавливать порядок в городе. Поселился он в своем дворце – разграбленном, но не сожженном, его официальная резиденция на Тверской улице сильно пострадала от пожара. На Большую Лубянку стекались пережившие французскую оккупацию москвичи со своими просьбами и челобитными. Поначалу необходимо было их накормить и обогреть, по сведениям Ростопчина, в Москве к его приезду находилось до полутора тысяч человек «из бедного состояния народа в величайшей нужде: они были помещены по квартирам, одеты и кормлены в продолжение целого года на счет Казны». Французы оставили в Москве и своих тяжелораненых – тысячу триста шестьдесят человек, голодных и истощенных солдат, собранных в Шереметевской больнице (ныне Институт скорой помощи им. Склифосовского. – А.В.). Их тоже надо было откармливать и лечить.
А еще надо было похоронить убитых и падший скот, предпринять
