Помощь нашим ученым и конструкторам неожиданно пришла со стороны советской разведки. Это длинная и сложная история, мы вспомним только о нескольких ее самых важных моментах. В 1941 году наши разведчики в Лондоне узнали о работе английских ученых над атомной бомбой. Сообщили об этом в Москву, они писали, что «в Англии идея создания ядерного оружия превратилась в стройную систему практических действий». Разведчики переслали в свой московский центр копию секретного доклада так называемого Уранового комитета У. Черчиллю. Казалось бы, все ясно! Но их главный начальник Л. Берия почему- то решил (тоже по необразованности?), что такого рода работы невозможны в ближайшее десятилетие и что во время войны не до них. Сталину об этом не доложил. В конце 1942 года такая же информация поступила от наших разведчиков из США (английские и американские физики сотрудничали между собой). На сей раз Берия доложил Сталину, и в результате под Москвой, в так называемой Лаборатории № 2, под руководством И. Курчатова начались работы по созданию ядерного оружия, то есть на три с лишним года позже англичан и американцев. Правда, зато мы хорошо знали о том, чего они достигли за это время. В Москве, на Лубянке, в научно-техническом отделе разведки НКВД, Курчатову отвели комнату, в которой он изучал материалы о создании атомной бомбы в США и Англии. Это были сотни документов, тысячи страниц! Так он стал самым осведомленным в мире специалистом по всем проблемам, связанным с производством атомной бомбы. Он и его коллеги не просто использовали эти сведения, но на основании их направляли нашим разведчикам свои запросы, подсказывали им, какие еще данные они должны получить от своих информаторов и прислать в Москву. Эта связь с разведкой была, разумеется, строго-настрого засекречена. Поэтому Курчатов сплошь и рядом поражал своих коллег тем, что с ходу решал многие сложнейшие проблемы, над которыми у нас долго до того бились. Ему невольно приходилось выдавать полученные от разведки данные за собственные озарения. С ростом такого рода информации с Запада ему стало уже трудно одному всю ее осваивать и к этому делу были допущены его ближайшие коллеги, наши ведущие ученые и конструкторы.
Этот сказочный поток бесценной информации объяснялся, главным образом, тем, что некоторые создатели ядерного оружия в Англии и США полагали, что в то военное время об их работе надо было проинформировать советских атомщиков, чья страна стала главной силой в борьбе против общего врага — немецкого фашизма. Например, уже упоминавшийся выше Клаус Фукс выдал нам секреты атомной бомбы бескорыстно, в силу своих убеждений. Но первая советская атомная бомба стала точной копией американской не потому, что наши специалисты были слабее американских и английских коллег. Ни в коем случае! Во-первых, они не по своей воле запоздали с началом работы над бомбой. Во-вторых, у них всегда хватало оригинальных идей и конструкторского таланта. Уже в ходе работ по созданию американской копии они не раз выдвигали свои собственные предложения, более эффективные, чем решения западных ученых, но Сталин приказал создать точную копию американской атомной бомбы, коль скоро та успешно сработала. Он не хотел рисковать. Недаром наша вторая атомная бомба собственного производства, созданная в 1951 году, оказалась лучше американской, она была в два раза легче и при этом в два раза мощнее.
Кстати, и первая наша бомба, копия американской, тоже могла быть лучше. Так, например, в американской бомбе, сброшенной на Нагасаки, находилось десять килограммов плутония (над Хиросимой была сброшена урановая бомба). Скопить такое количество плутония — задача не из легких. У нас тогда такой запас был, но наши физики рассчитали все так, что им вполне хватило бы пяти килограммов плутония. Сталин лично запретил им пойти на это, хотя экономия была бы нам очень кстати.
Сама по себе история, связанная с Клаусом Фуксом, давно уже перестала быть тайной. Уже упоминавшийся выше историк А. Иойрыш в своей книге «Ядерный джинн» пишет: «Ю. Харитон (правая рука Курчатова — В.Н.) не скрывает, что подобная схема первого ядерного заряда США, равно как и другая информация, была передана Советскому Союзу Клаусом Фуксом. Этот немецкий физик-теоретик с 1943 по 1946 год работал в США. Ю. Харитон называет его информацию «обширной и охватывающей широкий круг разделов науки и техники, необходимых для создания ядерного оружия». Когда Курчатов только начинал знакомиться в 1943 году с* первыми сведениями, доставленными в Москву нашей разведкой, он сообщил в правительство, что полученные материалы «имеют громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки». Свое мнение он подытожил так: «Вся совокупность сведений указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые с ходом работ по этой проблеме за границей». (Недаром Клаус Фукс был осужден в Англии на 14 лет. Если бы его судили в США, то он скорее всего поплатился бы за содеянное жизнью.)
Сходная судьба постигла и одного из самых известных американских ученых, отца атомной бомбы Оппенгеймера. В 1946—52 годах он был председателем генерального консультативного комитета Комиссии по атомной энергии США. Он не скрывал своих прогрессивных убеждений, был связан с левыми политическими кругами, выступал против создания водородной бомбы. Его подозревали не просто в симпатии, сочувствии к нам, но и в шпионской деятельности в нашу пользу. В конце концов он был отстранен от секретной работы. В случае с ним отражается и американская специфика, которая нам не может не показаться странной. Дело в следующем. О взглядах Оппенгеймера было известно задолго до его приглашения на секретную работу по созданию ядерного оружия. В ответ на протесты правоохранительных органов США по поводу предполагавшегося участия ученого в атомном проекте генерал Гровс, руководитель всего этого дела, так называемого Манхэттенского проекта, официально обратился к властям: «В соответствии с моими устными указаниями от 15 июля желательно, чтобы допуск к работе Юлиусу Роберту Оппенгеймеру был выдан без задержки независимо от той информации, которой вы располагаете. Оппенгеймер абсолютно необходим для проекта». Это требование было удовлетворено. А. Иойрыш высказывает такое мнение: «Оппенгеймер не был завербован в полном смысле этого слова. Опасаясь монополии США на атомное оружие, он якобы сам вызвался оказать услугу СССР. Сделал это бескорыстно, из идейных побуждений. К нему присоединились другие ученые… Или такой пример. Когда на одном из наших объектов, занятых созданием ядерного оружия, случилась серьезная авария и никто из наших ученых не был в состоянии вскрыть ее причины и объяснить, как они возникли, было принято решение проконсультироваться у Нильса Бора».
Это произошло в октябре 1945 года. Тот же автор продолжает свой рассказ о поездке наших представителей в Копенгаген к Н. Бору: «Им дважды, 14 и 16 ноября, удалось встретиться с Бором в его институте. В результате были привезены в Москву ответы Бора на 22 вопроса, заданные ему визитерами». А. Иойрыш так завершает эту историю: «Бор высказал предположения, которые помогли нам преодолеть наши проблемы. Бор указал на место в чертеже и сказал: «Здесь причина неприятностей».
Итак, после долгой и трудной работы мы могли приступать к созданию атомной бомбы. К этому времени уже были затрачены огромные усилия и средства, но теперь предстояло затратить во много-много раз больше! Нужно было обеспечить развитие десятков новых промышленных направлений и отраслей. На это требовались сотни тысяч специалистов. И в еще большем количестве нужна была просто рабочая сила. Для несведущих в технике людей можно напомнить, что у крупного современного автомобильного завода имеется несколько сотен смежников, поставляющих ему нужные материалы и детали. Атомная бомба — не автомобиль, ее производство куда сложнее. И главное — все надо было создавать заново. Начнем с того, что у нас не было урана. Даже для самого небольшого уранового котла требуются десятки тонн чистого урана, а он до этого в нашей стране нигде не добывался. Сначала его нашли не у нас, а в Германии. После ее поражения в войне несколько наших ведущих физиков прибыли в Германию и с помощью немецких специалистов разыскали там около ста тонн урана. Он был тут же вывезен в распоряжение Курчатова. Одновременно в Советский Союз прибыли десятки немецких физиков под руководством известного ученого Н. Риля. Все они приехали к нам добровольно, так как у себя на разоренной родине им просто нечего было делать и не на что было жить. Группа Риля начала в 1945 году переоборудование завода «Электросталь» в Ногинске Московской области в урановый завод, для переработки руды в чистый металлический уран, который стал поступать в распоряжение Курчатова в начале 1946 года. Потом он говорил, что сто тонн трофейного урана сократили примерно на год срок запуска первого промышленного реактора, без чего нельзя было вести работу над созданием бомбы.
