До Петра I государи московские были окружены придворными, но не имели двора в настоящем смысле этого слова. Ансамблеи во дворце были тоже созданиями всеобъемлющего преобразователя, великого царя. Но чтобы заставить московских бояр их посещать, приходилось прибегать в угрозам телесного наказания. Еще при Елизавете театр ее величества посещался во дни спектаклей только в силу указа. Екатерине II принадлежит честь введения в этом отношения полной свободы, что позволяло графу де Сегюр не принимать участия в игре в лото и даже написать по этому поводу язвительные стихи, над которыми императрица смеялась первая. Двор Елизаветы разочаровал д’Эона: «Действительное великолепие», по его мнению, «является уделом лишь человек десяти, остальные держатся каждый по своему, и благо бы в гардеробе находилось несколько платьев, да несколько «куртизанок» золотых или серебряных, так и мало заботы, что платье из серого сукна, а отделки зеленого бархата... Приемы отличаются пышностью, но скучны. Царствует церемонность, но почти нет общества». Обществу действительно трудно было привыкнуть к смешению чинов или их уравнению под еще грубым давлением деспотизма, отзывавшегося востоком. Царедворцы, посещавшие дворец, мало чем отличались от слуг, им прислуживавших. Бросая службу, эти слуги: лакеи, гайдуки, повара, кондитера имели право занимать место в военной иерархии государства, делались «прапорщиками или подпоручиками» и, наконец, становились бургомистрами какого-нибудь провинциального города. Между тем Екатерине пришлось издать приказ, запрещавший ее приближенным бить домашнюю прислугу, как то было в обыкновении раньше.
Приемы и празднества, которыми вдова Петра III начинает свое царствование по поводу коронации, носили уже отпечаток большого изящества, хотя сохраняли еще заметный азиатский оттенок. Но сравнительно с празднованием такого же торжества в Реймсе, особой пышности не было, и расходы оказывались довольно умеренными. Князь Трубецкой, которому было поручено руководить церемонией, получил пятьдесят тысяч на все издержки, фунт золота и десять фунтов серебра для короны, четыре горностаевых шнурки для царской мантии. Отпущенный кредит, правда, оказался недостаточным, по обыкновению, кажется, общепринятому для всех широт. Целую неделю напрасно разыскивали золотую державу, которая должна была находиться в царской сокровищнице. Она исчезла. Это вызвало непредвиденный расход. При дворе царствовал такой беспорядок, что перед самым отъездом ее величества в Москву, где должна была происходить коронация, дворцовая прислуга готова была объявить невольную забастовку: три дня она ничего не ела! За государыней последовала весьма многочисленная свита, не свыше двадцати восьми человек, но для ее перевозки потребовалось шестьдесят три экипажа и триста девяносто пять лошадей. Наследник цесаревич путешествовал отдельно в поезде из двадцати семи экипажей, с запряжкой из двухсот пятидесяти семи лошадей. Экипажи эти были настоящими домами на колесах. В ста двадцати дубовых бочонках с железными обручами везли шестьсот тысяч серебряных монет для личных издержек императрицы: для раздачи толпе, помощи бедным, для чрезвычайных наград и т. д.
Обряд коронования состоялся 23 сентября 1762 г. Екатерина сама возложила себе на голову царский венец, потом вошла в алтарь и там из собственных рук приняла причастие. Последующие дни были заняты приемом бесконечного ряда депутаций. Целование руки казалось им недостаточным выражением своей преданности государыне; и поэтому они падали ниц перед Екатериной. Этот обычай был ею впоследствии отменен. Таким образом, простираясь ниц перед троном, следовали друг за другом: представители русского дворянства, рыцарства прибалтийских провинций, офицеры гвардии, депутаты азиатских народов, греки, армяне, калмыки, яицкие казаки, волжские казаки и между ними воспитанники Троицкой семинарии, в белых одеждах, вышитых золотом и в венках из зеленых листьев. По окончании приема всех депутаций начались придворные празднества: балы, маскарады, парадные обеды, спектакли, чередуясь с народными увеселениями. На сцене придворного театра за русской трагедией следовала «Заира» на французском языке; фрейлины принимали участие в балете, а оркестр состоял из придворных кавалеров. Но процессия, представлявшая «триумф Минервы», среди народа встретила довольно холодный прием. Никто не слыхал об особе с таким именем. И никто не понимал, над кем же она торжествует; неужели над матушкой царицей, только что возложившей на себя корову, ради вящего блага своего народа? Кроме того, только что изданный указ повелевал одеваться на улицах благопристойно и запрещал ходить ряжеными. Поэтому все ожидали, что люди, осмеливавшиеся так странно вырядиться, будут схвачены. Народный театр с представлениями «марионеток» и разных фокусов-покусов на немецкий лад не имел совсем никакого успеха. Здесь заподозрили участие дьявола. За год до этого француз, по имени Дюмулен, обратил в бегство толпу, показывая «живую голову», чем навел на всех панический страх.
Екатерина в свою очередь испугалась роскоши в одеяниях, вызванной этими непривычными развлечениями. Указом воспрещен был ввоз кружев и материй шелковых и парчовых. Но барон Бретейль не высказывал особенного огорчения этим в своей депеше от 9-го января 1763 г. «Может быть не станут носить ни золота, ни серебра... но все-таки не обойдутся без нашего производства и наших нарядов, более скромных, но столь же дорогих», писал он.
Празднества продолжались во все время пребывания Екатерины в Москве, с сентября 1762 г. по июнь 1763 г. Этим отсутствием государыни из Петербурга там пользовались, чтобы перестроить на новый лад полные изящества и комфорта царские жилища столицы и ее окрестностей. Деревянный дворец, где жила Елизавета, был перенесен в Красное село, а новый кирпичный дворец, выстроенный предшественником Екатерины, был роскошно отделан еще в 1765 г. Посетив сад, прилегающий ко дворцу, Казанов рассмеялся, увидав статуи горбатых Аполлонов, безобразных Венер, Сафо с лицом бородатого старика, группу Филимона и Бавкиды, представленных в виде двух молодых людей, обменивающихся невинным поцелуем. Это было наследие Елизаветы. Не менее чем через двадцать лет инспектор полиции Лонпре, обозревая великолепия Царского, поражался его пышностью. Но роскошь там преобладала над вкусом, при несколько однообразном изобилии позолоты и других украшений, которые Лонпре подробно перечисляет; артистического же чувства не было видно. «Невозможно себе представить ничего изысканнее и великолепнее уборной, спальни, кабинета и будуара ее величества. Уборная вся обставлена зеркалами, украшенными золотыми рамами. Спальня окружена небольшими колоннами, сверху донизу покрытыми массивным серебром, наполовину серебряного, наполовину лилового цвета. Фон колонок образуют зеркала и расписной потолок. Кабинет также окружен маленькими колоннами, сверху донизу покрытыми массивным слоем серебра, цвета наполовину золотого, наполовину голубого. Фон для этих колонн весь зеркальный, а потолок расписной. Будуар тоже окружен колоннами, также высеребренными сверху донизу и цвета наполовину серебряного, наполовину розового. Фон для этих колонн и потолка отчасти розовый, отчасти зеркальный. Все три покоя роскошно убраны бронзой и позолоченными гирляндами вокруг всех колонн».[140] Гаррис же со своей стороны замечает, что среди царственных портретов, украшавших стены загородного дворца, – по-видимому, Чесменского – который Императрица скромно, запросто прозвала своим «лягушатником» (вероятно, ввиду окружавших его прудов с крикливым населением, на что указывает финское название местности [141]), за исключением одного полотна Веста, изображающего двух английских принцев, нет ни одной картины, где бы виден был рисунок, краски, композиция. Мисс Веджвуд снабдила «Лягушатник» замечательным сервизом с изображением самых красивых домов загородной Англии. Но «Самсон» – водопад, устроенный в Петергофе – считался первым в Европе после водопада в Касселе, по крайней мере, если верить аббату де Люберсак, ставившему лишь на четвертое место водопад в Сен-Клу, после водопада господина Бергаре, главного сборщика государственных доходов в Нонтейле.
И везде наблюдалась та же смесь роскоши и убожества, за исключением, может быть, Эрмитажа – где Екатерина постаралась сосредоточить все блестящие лучи своего солнца, не слишком близко, как мы видим и как, без сомнения, понимала она сама, – подходившего к солнцу великого короля. Граф Хорд оставил в своих «Мемуарах» прелестное описание этой пристройки к большому и тяжелому дворцу, созданной по плану Растрелли в чистом стиле рококо: «Она занимает целое крыло императорского дворца и состоит из картинной галереи, двух больших комнат для карточной игры и еще одной, где ужинают на двух столах „по-семейному“, а рядом с этими комнатами находится зимний сад, крытый и хорошо освещенный. Там гуляют среди деревьев и многочисленных горшков с цветами. Там летают и поют разнообразные птицы, главным образом канарейки. Нагревается сад подземными печами и, несмотря на суровый климат, в нем всегда царствует приятная температура. Этот столь прелестный апартамент становится еще лучше от царящей здесь свободы. Все чувствуют себя непринужденно: императрицей изгнан отсюда всякий этикет. Тут гуляют, играют и поют; каждый делает, что ему нравится. Картинная галерее изобилует первоклассными шедеврами; три обширные коллекции: барона Твера, генерал-лейтенанта армии Людовика XV, графа Генриха фон Брюля, министра короля Августа Саксонского, и великолепный ряд полотен знаменитых мастеров, собранных Робертом Вальполем в Хугтон-Холле, образуют ее ядро. Шесть Сальвадора Роза, из них „Блудный сын“ – лучшая и величайшая картина художника, „Благовещенье“ и „Рождение Иисуса Христа“ Мурильо, великолепные творения Рубенса по поводу торжественного въезда в Антверпен кардинала инфанта, „Пресвятая Дева с куропаткой“ Ван Дейка, за которую Вальполь уплатил четырнадцать тысяч фунтов стерлингов, и „Диспут отцов церкви“ Гвидо Рени, которую Иннокентий XIII долго не соглашался продать. Коллекция Тьера дала две знаменитых картины Рафаэля: „Святое семейство с безбородым Иосифом“ и „Святой Георгий на коне“. В 1772 г., при распродаже картин Шуазёля-Отенвиля, Екатерина прибрела еще „Предобеденную молитву“ Рембрандта, „Доктора“ Жерарда Доу, стоившую 19 153 фунта, „Охоту за оленями“ Вувермана, стоившую 20 700 фунтов и два „Сельских праздника“ Пуссена, принадлежавших знаменитой графине Жанне де Вердрак и купленных ею за 37 000 фунтов. Затем следуют коллекции Рандона де Буасс, принца де Конти, Дезалье д’Арженвилля, Гостковского, Троншена, приобретенные целиком или частями; заказы, сделанные Екатериной Рафаэлю Менгсу, Анжелике Кауфман и Рейнольдсу. В 1784 г. к прелестям Эрмитажа прибавилась зрительная зала, „расположенная одним полукруглым обширным амфитеатром. Возвышаясь постепенно от оркестра до вестибюля, она соединяет в себе – по словам современника и компетентного судьи Армана Домерга, режиссера императорского театра в Москве – „все, что могущество, величие и роскошь могут создать самого ослепительного“. Там выступали самые известные из артистов того времени: Офрен, Флоридор, Дельпи, Бурдэ, г-жа Лесаж, m-lle Хюсс исполняли произведения Мольера и Реньяра; божественный Паизиелло дирижировал оркестром, сочинив в честь Семирамиды несколько лучших своих опер: „La Serva padrona, Il. Matrimonio inaspettato“ и „Barbiere di Siwiglia“, пересозданную Россини сорок лет спустя. Чимароза, преемник Паизиелло, написал на берегах Невы, в течение своего трехлетнего там пребывания, пятьсот пьес для придворного оркестра и частных оркестров важнейших представителей местной знати. Сарти соперничал с этими двумя маэстро, и при всем своем заведомом равнодушии к музыке Екатерина вынуждена была подчиняться требованиям артистов, приглашенных по настоянию композиторов для исполнения их произведений. Она переносила даже их капризы и дерзости. Габриелли, получавшая семь тысяч рублей жалованья, отказывалась петь в апартаментах Ее Величества, „потому что, – говорила она – Ее Величество ничего не понимает в музыке“, а на переданное ей замечание Государыни, что ее маршалы получают меньше вознаграждения, дала знаменитый ответ: «Так пусть она заставит петь своих маршалов!“ Ссоры тенора Маркези с другой примадонной, Тиди, принимали в глазах снисходительной императрицы важность государственного дела.
