В дороге царь вел такой же размеренный образ жизни, как и в Царском Селе. Просыпался в восьмом часу, в постели пил чай, потом надевал белый халат, молился и начинал, не торопясь, одеваться. Когда подавали воду для умывания, звал Волконского. Проехав верст тридцать-сорок, обедал с большим аппетитом (из вин употреблял одно бургундское, которое для него специально привозили из Петербурга). После кофе сразу трогался в путь. Верст через шестьдесят ему подавали чай; этот же напиток он пил по прибытии на ночлег. Таким образом, за сутки Александр принимал пищу всего один раз.
Волконский жаловался Михайловскому-Данилевскому на возросшую раздражительность государя: "Что я терплю, никто не знает. Прусский король приедет на бал раньше государя — он мне наговорит такого, что мне хочется навсегда бежать от него; посадят каких-нибудь приезжих англичанок за обеденный стол — снова бранит; придворная церковная служба прошла не так — опять я виноват".
22 декабря Александр наконец возвратился в Петербург, проехав в этом году более 14 тысяч верст.
Под влиянием религиозного настроения Александра вновь стали посещать юношеские мысли об отречении от престола. Летом 1819 года он говорил о престолонаследии со своим младшим братом, великим князем Николаем Павловичем. Супруга последнего, великая княгиня Александра Федоровна, присутствовавшая при этом разговоре, впоследствии подробно описала его. Дело было за обедом, после учений в Красном Селе. Во время легкой, дружеской беседы Александр вдруг переменил тон и, сделавшись весьма серьезным, сказал, что остался доволен войсками и тем, что брат так хорошо справляется с военными обязанностями, ибо на нем со временем будет лежать гораздо более тяжелое бремя, так как сам он, Александр, смотрит на него как на наследника и намерен еще при своей жизни передать ему бразды правления.
От неожиданности супруги окаменели, широко открытыми глазами глядя на Александра, а царь продолжал:
— Кажется, вы удивлены, так знайте же, что мой брат Константин, который никогда не заботился о престоле, решил ныне формально отказаться от него, передав свои права брату своему Николаю и его потомкам. Что касается меня, то я решил отказаться от лежащих на мне обязанностях и удалиться от мира. Европа теперь более чем когда-либо нуждается в монархах молодых, вполне обладающих энергией и силой, а я уже не тот, каким был прежде, и считаю долгом удалиться вовремя. Я думаю, что то же самое сделает король Прусский, передав престол Фрицу.
Николай Павлович, теряясь в мыслях, забормотал, что не готов принять такую ответственность, что не имеет для этого ни сил, ни мужества, но Александр остановил его, сказав, что сам при вступлении на престол находился в таком же положении, которое усугублялось тем, что все дела были запущены, и для успокоения брата добавил, что, впрочем, передача ему власти произойдет не скоро, может быть через несколько лет.
Великокняжеская чета и в самом деле никогда не предполагала, что ей когда-нибудь придется царствовать, поэтому была совершенно подавлена услышанным. "Нас точно громом поразило, — пишет великая княгиня Александра Федоровна. — Будущее казалось нам мрачным и недоступным для счастья. Эта минута памятна в нашей жизни!"
Осенью того же года Александр переговорил на эту тему и с великим князем Константином Павловичем, который формально должен был наследовать ему. Провожая государя из Варшавы, Константин Павлович проехал несколько станций в царской коляске. Во время этой короткой поездки и состоялся их разговор.
— Я должен сказать тебе, брат, — задумчиво промолвил Александр, — что я устал и не в силах сносить тяжесть правления. Я тебя предупреждаю, чтобы ты подумал, что тебе надобно будет делать в этом случае.
Константин Павлович, не раздумывая, горячо воскликнул:
— Тогда я буду просить у вас место второго камердинера вашего! Когда бы я теперь это сделал, то почли бы сие подлостью, но когда вы будете не на престоле, я докажу свою преданность вам!
"При сих словах, — вспоминает Константин Павлович, — государь поцеловал меня так крепко, как еще никогда в 45 лет нашей жизни он меня не целовал".
Таким образом Александр выяснил, что никаких семейных ссор по этому поводу возникнуть не должно.
Практическим следствием этих бесед стало поручение, данное государем Новосильцову: разработать проект конституции для Российской империи. Александр, видимо, не хотел уйти, не выполнив своего главного обещания: даровать подданным основные законы. Помощником Новосильцова в этом деле стал его секретарь — французский юрист и публицист Дешан, от которого, впрочем, оказалось мало проку. На русский язык текст конституции переводил князь П. А. Вяземский. Проект Новосильцова получил название "Государственная уставная грамота Российской империи". Слова «конституция» все-таки побаивались.
Летом 1819 года Вяземский был приглашен в Петербург. Царь принял его в Каменноостровском дворце. Из беседы Вяземский вынес убеждение, что царь связывает этот проект с польской конституцией. Александр сказал, что доволен их трудом и надеется успешно окончить это дело и что только недостаток в деньгах для подобного государственного преобразования мешает ему немедленно претворить его в жизнь.
В следующем, 1820 году вопрос о престолонаследии получил дальнейшее развитие. 20 марта был опубликован высочайший манифест, определявший, что если кто из царской фамилии сочетается браком с лицом, не принадлежащим к царствующему дому, то дети от этого брака не имеют прав на российский престол. Этот манифест был вызван тем, что великий князь Константин Павлович наконец развелся со своей женой, великой княгиней Анной Федоровной, и женился на Жанетте Грудзинской, которой по этому случаю был пожалован титул княгини Лович. Константин Павлович никогда не раскаивался в своем предпочтении, оказанном любимой женщине в ущерб престолу, и впоследствии писал: "Я ей обязан счастьем, спокойствием…"
1819 год был отмечен путешествием государя в северные губернии и Финляндию. Губернаторам заранее был выслан наказ: привести дороги и мосты в наилучшее состояние; никаких торжественных встреч не устраивать; за обеденным столом роскошных блюд его величеству не подносить.
Александр был восхищен красотой Севера и нашел, что Финляндия это "северная Италия". Верхом, в коляске и пешком он объездил и исходил самые труднопроходимые и отдаленные места, интересуясь преимущественно жизнью простых людей — крестьян и горожан. Его полное равнодушие к комфорту во время этих поездок приводило свиту в отчаяние. Так, однажды всем им пришлось завтракать в доме у крестьянина, причем стол был накрыт в конюшне, убранной березовыми ветками. Когда на десерт подали два ананаса, царь, смеясь, велел унести их, так как, по его мнению, эти фрукты выглядели здесь слишком несообразно. А вообще, главным блюдом за столом государя в этом путешествии был вареный картофель.
Пока продолжалось это путешествие, в чугуевских военных поселениях произошел бунт. Аракчеев лично явился туда для расправы. Идиллическая картина благоденствия военных поселян была нарушена, но Аракчеев в письме царю объяснил причины мятежа "несовершенством человеческого творения". Исправлять это несовершенство он поручил военному суду, который приговорил 275 бунтовщиков "к лишению живота" с заменой смертной казни прогнанием сквозь строй двенадцать раз (то есть каждый из этих людей получил 12 тысяч шпицрутенов); затем тем, кто не раскаялся (значит, были и такие несовершенные создания), была выдана добавочная порция шпицрутенов, остальных заново привели к присяге.
В личном письме государю, в котором он "раскрыл расположение своего духа", Аракчеев жаловался: "Происшествия, здесь бывшие, меня очень расстроили; я не скрываю от вас, что несколько преступников, самых злых, после наказания, законами определенного, умерли, и я от всего оного начинаю очень уставать, в чем откровенно признаюсь перед вами".
Александр откликнулся с дороги письмом, в котором между прочим писал: "С одной стороны, мог я в надлежащей силе ценить все, что твоя чувствительная душа должна была претерпеть в тех обстоятельствах, в которых ты находился. С другой, умею я также и ценить благоразумие, с коим ты действовал… Благодарю тебя искренно, от чистого сердца за все твои труды. Происшествие, конечно, прискорбное, но уж когда, по несчастию, случилось оное, то не оставалось другого средства из оного выйти, как дав действовать силе и строгости законов". Все же он осторожно, чтобы не обидеть чувствительную душу своего верного друга, добавил, не следует ли "строго, искренно и беспристрастно нам самих себя вопросить: выполнено ли нами все обещанное полку"? Впрочем, на ближайшем смотре военных поселений остался доволен увиденным, нашел, что все обещания выполнены.
