«Необходимо соединить беспощадное подавление кулацко-левоэсеровского восстания с конфискацией всего хлеба у кулаков и с образцовой очисткой излишков хлеба полностью».
20 августа. В.И. Ленин — в Ливны, исполкому.
«Проведите энергичное подавление кулаков и белогвардейцев в уезде. Необходимо ковать железо пока горячо, и, не упуская ни минуты, конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков…»
24 августа. В.И. Ленин — в Вятку. Шлихтеру.
«Вы остались в Вятке в главном для энергичнейших продовольственных операций в связи с успешно идущим подавлением кулацких восстаний к югу от Вятки в целях беспощадного истребления кулаков и конфискации у них всего хлеба».
29 августа. В.И. Ленин — в Петровск, Карпову:
«Составить поволостные списки богатейших крестьян, отвечающих жизнью за правильный ход работ по снабжению хлебом голодающих столиц».
Эти телеграммы зачеркивают малейшие надежды русских крестьян на лучшую долю. И, может быть, поэтому, когда читаешь бесхитростные показания рядовых участников крестьянских восстаний, начинает щемить сердце.
Все они были, в общем-то, хорошими, смелыми, честными и работящими людьми. К беспорядкам их подтолкнуло отчаяние. Но, подняв восстание, они сразу преобразились, их словно подменили всех. Недоверчиво смотрел сосед на соседа, как бы не увильнул тот, не убежал, не спрятался, не отсиделся дома. Стремление повязать всех круговой порукой участия в беспорядках сразу же, с первых часов, заслонило подлинную цель восстания — оказать давление на власти, чтобы те отменили свои губительные для крестьян мобилизации.
И конечно восстание провалилось. Взаимная настороженность как бы подтачивала движение изнутри, не позволяла ему проявиться в реальной силе.
Восстание конечно провалилось бы и без этого. Не было у крестьян ни руководителя, способного повести за собой их, ни единого, ясно осознаваемого плана.
Ну а «трудовая крестьянская интеллигенция», о которой любил поговорить Семен Иванович Кравцов и которая и могла, и должна была создать идеологическое обеспечение восстания, миссии своей не выполнила.
Даже напротив…
Судя по действиям того же Семена Ивановича Кравцова, она все сделала, чтобы восстание провалилось.
Из его собственных показаний видно, что его роль в восстании была не столько организующей, сколько дезорганизующей. Ведь это именно своими рассуждениями об англичанах, несущих кадетскую программу, о выборах в Учредительное собрание сумел Кравцов заговорить колчановскую сходку и говорил до тех пор, пока крестьяне сами не почувствовали, что и это восстание — не их восстание, и энтузиазм у них начал падать…
Сам Семен Иванович Кравцов даже на шестой месяц сидения в Новоладожском домзаке так и не понял этого. Не сумел понять, что, получив возможность идейно возглавить восстание, возможностью этой не воспользовался. И в тюрьме — это очень русская черта в его характере! — он даже и не пытался проанализировать собственные просчеты, а как-то сразу и окончательно объяснил причины неудачи восстания темнотой крестьян и их несознательностью.
«Приговор Новоладожской ЧК о расстреле Семена Ивановича Кравцова утвердить, исполнение приговора возложить на Новоладожскую ЧК, за которой числится Кравцов и содержится
там же»'.
Под этим постановлением дата — 23 января 1919 года.
И вот — такое редко бывало у чекистов, но наступило лето, а Семен Иванович был жив.
«Я не могу быть врагом своего народа, — писал 11 июня 1919 года все еще числящийся за Новоладожским исправительным домом подследственный Семен Иванович Кравцов, — не могу быть врагом революции и социализма уже по одному тому, что сам вышел из крестьянской среды и являюсь единственной опорой и кормильцем семьи недавно умершего слепого отца, состоящей из четырех детей и матери, оставшейся без всяких средств, ибо все, кончая одеждой, распродано за последний год. Ради нее и детей, воспитать которых может лишь социалистическое государство, я не могу быть против того, что происходит сейчас. Я пролетарий в буквальном смысле этого слова уже только по своему материальному и классовому положению»{281}.
Оно, конечно, и верно.
Кравцов вырос в этих краях. Получив специальность агронома, сделался сельским интеллигентом с эсеровским уклоном. В родное село он вернулся в роковые годы перелома всей русской жизни.
У него были свои взгляды, как должно переустроить мужицкую жизнь. И хотя попал Кравцов во враги советской власти, взгляды его не очень-то отличались от большевистских.
Провокационный приказ П.В. Якобсона о поголовной мобилизации крестьянских лошадей Кравцов называет «недоразумением» — кстати сказать, за это недоразумение, оплаченное сотнями человеческих жизней, товарищ Якобсон не получил даже служебного взыскания.
Совершенно искренне не понимал Кравцов, почему это крестьяне покупают хлеб у богатеев, вместо того чтобы просто отобрать его. Совершенно искренне Кравцов считал, что идти против советской власти крестьянам не нужно.
Кравцов готов простить большевикам всё…
Но эта готовность принять большевистские порядки, все эти доказательства «родства» ничего не значили для чекистов. Разгадку столь гуманного отношения их к Семену Ивановичу надо искать в другом…
Ожидая расстрела, Семен Иванович Кравцов давал чекистам обширнейшие показания, называя все новые и новые имена участников восстания. Назвать Кравцова «стукачом» не поворачивается язык, но очевидно, что фамилии многих участников восстания чекисты узнали именно от Кравцова.
Не понимать, что произойдет с упоминаемыми им людьми, Семен Иванович, конечно, не мог.
Но он как бы не придавал этому значения.
Он напряженно думал в тюрьме. Собственные раздумья заслоняли для него судьбы конкретных людей. Собственные мысли казались ему более существенными и важными, нежели жизни товарищей по восстанию.
«Германская революция, — писал потом начальник Новоладожской ЧК Т.Е. Быстрое, — произвела на него (Кравцова. — Н.К.) столь сильное моральное воздействие, что он попросил меня о скорейшем окончании его дела и расстреле его. И, между прочим, говорил он, что можно грубо ошибиться в ходе политического развития, как сделал это он. И если бы снова оказался свободным, то положил бы все силы на строительство рабоче-крестьянской Революции и, обратившись к своим единомышленникам, показал бы, как грубо они ошибаются, выступая против Советской власти»{282} …
Судьба других участников восстания была решена скорее.
Многие погибли при столкновении с красноармейскими частями. Особенно отличился в расправе с крестьянами присланный Зиновьевым и Урицким батальон «Беспощадный».
Многие участники восстания бежали в Вологду, где уже начало развертываться белогвардейское движение, многие были схвачены, или умерли от голода в Новоладожском домзаке, или были расстреляны.
Более счастливой оказалась участь той группы приговоренных к расстрелу повстанцев, которую отправили для исполнения приговора в Петроград.
Продержав этих осужденных два месяца в тюрьме, коллегия ПЧК вынесла такое определение:
«Ввиду того, что с момента вынесения приговора прошло много времени и за двухмесячный срок настроение крестьянства изменилось, ЧК постановила:
1. Федора Федоровича Конькова,
2. Ивана Федоровича Конькова,
3. Василия Федоровича Конькова,
4. Ивана Петровича Бородовского,
5. Ивана Андреевича Колчина,
6. Якова Васильевича Ермолаева,
7. Константина Николаевича Иванова,
8. Василия Семеновича Семенова,
9. Петра Ивановича Сергеева,
10. Федора Степановича Маланыша,
11. Михаила Васильевича Мелескина,
12. Матвея Семеновича Яшина,
13. Андрея Сергеевича Трегубова,
14. Алексея Соцкого,
15. Федора Галанина,
16. Василия Алексеевича Анухина
отправить на бессрочные окопные работы в Вологду»{283}.
И, разумеется, это изменение приговора можно было бы счесть вполне гуманным, если бы не одно обстоятельство…
Именно в Вологду бежали многие участники восстания, чтобы воевать там против большевиков…
И в этом свете «Определение ПЧК» приобретает символический и зловещий оттенок. Бывшие односельчане по решению коллегии должны были встретиться теперь по разные стороны линии фронта.
Но это, собственно, и называлось гражданской войной, которая к началу 1919 года стараниями большевиков охватила уже всю Россию…
