Мы не знаем, как долго разрабатывался этот план Сталиным и его кремлевской бандой. Он предполагал использование большевистскими агитаторами кризиса гражданского общества внутри воюющих держав. Кремль рассчитывал на то, что Красная Армия, следуя модели 1917–1922 годов, придет на помощь воюющему пролетариату (или, возможно, воображаемому воюющему пролетариату) и рабочим и солдатским революционным советам на Западе. Революционные правительства будут установлены по всей Европе. Планы Ленина о международной революции как последствии Первой мировой войны будут исполнены таким образом в процессе Второй мировой войны.
Кроме отсутствия убедительного документального источника этого политического замысла, в доказательствах Суворова есть еще один возможный изъян. Этот драматический сценарий, с учетом предварительных условий, подразумеваемых планом похода Красной Армии на запад, совсем не совпадает с условиями военного времени, существовавшими в период, когда Сталин, согласно Суворову, планировал напасть на Гитлера: 6 июля 1941 г. Дело в том, что в то время Гитлер, еще не напавший на Советский Союз (что он фактически совершил 22 июня), должен был быть в зените своей военной силы. Он был занят, но только на нескольких второстепенных полях сражений из-за продолжающейся войны против Британии. Исходя из этого, можно сомневаться в аргументированности ряда важных доводов Суворова, особенно в предложенной им последовательности военных действий. Но на сегодняшний день общий план военного вторжения Красных на Западе хорошо известен на основании исторических свидетельств. Так что сомневаться в нем, без предварительного опровержения этих свидетельств, не приходится. В любом случае, две исторических концепции, одна — устанавливающая политический замысел Кремля, и другая — его военную реализацию, должны рассматриваться по отдельности. Существование самого плана может сегодня считаться доказанным благодаря высказываниям его авторов и их ближайших сотрудников, хотя в работах Суворова оно недостаточно обосновано.
Сегодня главный военно-исторический аспект доводов Суворова подтверждается данными, недоступными ему во время написания «Ледокола». И эти данные, полученные из советских военных архивов и из других, доселе закрытых архивов Восточного блока, заслуживают очень пристального внимания. Имеет смысл привести мнение другого советского военного историка, В.И. Семидетко. Начиная свое исследование «Результаты битвы в Белоруссии» о поведении Советской армии ранним летом 1941-го, он вряд ли предполагал, что придет к нижеприведенным выводам.
Семидетко, вероятнее всего, ничего не знал тогда о работе Суворова. Но, публикуя в советском «Военно-историческом журнале» результаты своих поисков в недавно открытых советских военных архивах, он пришел к выводу, что причина, по которой германская армия так легко прошла через позиции Красной Армии на центральном фронте в Белоруссии в июне 1941-го (где у обеих армий, нападающей и защищающейся, были приблизительно равные силы), была в том, что позиция Красной Армии была атакующей. Это открытие, разумеется, является главной составляющей сформулированной за несколько лет до этого концепции Суворова, объясняющей тот самый разгром. Суворов тогда сказал, что Красная Армия была развернута для атаки на запад и поэтому располагалась вне оборонительных позиций, заброшенных из-за наступательной доктрины Кремля. Поэтому Красная Армия оказалась очень уязвима во время наступления немцев, которые, упреждая Сталина, напали первыми. В мои руки попали другие материалы, подтверждающие заключения, к которым Суворов и Семидетко пришли независимо друг от друга (эта независимость важна сама по себе). Один материал — советского дипломатического происхождения, совершенно независимый от военных источников, приведенных русскими авторами. Второй, совсем другой источник, содержит ту же удивительную информацию! Он из чешских архивов, закрытых до недавнего времени для независимых исследователей.
Перед германским нападением в Москву поступали предупреждения о германских военных приготовлениях на западной советской границе (многие из них британского и американского происхождения, а одно от германского посла в Москве), и Сталин явно решил успокоить дипломатические круги и унять разговоры о германском вторжении. Сегодня мы можем только догадываться, каковы были его цели.
Кремль отправил к советскому послу в Лондоне Ивану Майскому эмиссара, ведущего советского журналиста (источник не называет его имени). Майский, действуя, несомненно, по указаниям из Москвы, давно притворялся якобы самостоятельным, заигрывал со многими политическими группами и личностями по всему демократическому Лондону, передавал британцам разные, вероятно успокаивающие вести от Сталина. Мы знаем, что 15 июня у Майского была очень длительная встреча с очень высокопоставленным чиновником британского МИДа. Там настойчиво домогались того, чтобы он передал в Москву срочные предупреждения о предстоящем германском нападении. (Читатель помнит, насколько успешны были тогда британские перехваты германских сообщений.) Доказательства, которые британский дипломат представил на этот раз, явно впервые потрясли веру Майского в утверждения его собственного начальника. (Посол, которого могли отозвать домой в Москву, наверняка не часто подвергал сомнению слова, провозглашенные «величайшим гением человечества».) После этого британцы передали своим союзникам в качестве политических разведывательных данных сталинское послание, отрицающее вероятность германского нападения. Через три дня сообщение из Москвы было записано как минимум одним из них, Карелом Эрбаном, аналитиком Министерства иностранных дел Чехословацкого национального комитета (в изгнании), и передано чешскому руководству в Лондоне.
Эрбан сообщил, что Советы не боятся немцев, объясняя германскую концентрацию сил на советских границах просто проверкой бдительности и готовности потенциального противника. Однако, сказал московский эмиссар, если необходимо, они готовы пойти на многие политические и экономические уступки, чтобы откупиться от Гитлера даже с временным эффектом. Было сказано открыто о разрешении предоставления германской военной помощи нейтральной Турции (и, следовательно, намекалось на то, чего Берлин давно хотел: вступление Турции, добровольное или принудительное, в лагерь Германии). Такой ход, вполне возможно, ожидаемый после недавних успешных кампаний Гитлера на Балканах, не вызовет возражений Москвы. Это означало отказ Сталина (как минимум временный) от традиционных российских интересов в юго-восточной Европе, особенно в Болгарии и в проливах, — от интересов, реализации которых Сталин, с помощью Молотова, совсем недавно добивался на советско-германских переговорах в Берлине в ноябре 1940-го — к явному отвращению Гитлера.
Сталин, вероятно, представлял себе, что такого рода германское продвижение на юго-запад отвлечет на некоторое время внимание Гитлера от советских границ (и растянет силы вермахта далеко на юго-запад, создавая уязвимый балканский фланг), что уже отчасти и произошло во время его югославской, греческой и критской кампаний. (Быстрое советское продвижение в южном направлении на Румынию, которое Суворов считает необходимым для сталинского плана предстоящего нападения на Германию, не только отрежет поставку нефти Гитлеру, но и поймает в ловушку германские армии на юге и на востоке, не позволяя им вернуться на домашний фронт, чтобы встретить там предстоящую главную советскую атаку в западном направлении, через бывшую Польшу.)
Эмиссар сообщил, что сталинский план отвлечь силы потенциального нацистского противника и отсрочить, за счет Болгарии, его продвижение прямо на восток был также направлен на ослабление обеих сторон в войне, заботясь о том, чтобы она длилась как можно дольше. Ясно, что, если бы Гитлер принял от Сталина эту взятку, британцы были бы еще больше втянуты в войну на Балканах и в восточном Средиземном море. Советские уступки в Турции, чтобы заманить немцев на юго-восток, потребовали бы от Гитлера отложить нападение до осени. Это означало бы отсрочку, по климатическим соображениям, до следующей весны. Это дало бы Красной Армии шанс стартовать первой — если действительно, как считает Суворов, Сталин имел в виду наступать в 1941-м (или даже в 1942-м, по мнению другого историка). Тот, кто докладывал из Кремля, сообщил, что в Москве так мало боялись немцев, что Красная Армия уже заняла наступательные, а не оборонительные позиции.
В этом докладе много поразительной информации, определенно неизвестной огромному большинству исследователей истории Второй мировой войны и подтверждаемой другими источниками. Это подтверждение увеличивает доверие к самому источнику, который является, таким образом, совершенно достоверным свидетельством об удивительном — и уязвимом — расположении Красной Армии за неделю до немецкого нападения 22 июня 1941 г.
