В Кампанию он выехал и на сей раз. И здесь произошел случай, резко укрепивший его и без того немалое доверие к Луцию Элию Сеяну.
Со своими приближенными, сопровождавшими его в поездке, Тиберий остановился близ Таррацины на вилле, носившей название «Грот». Оно было дано ей из-за находившейся на ее территории естественной пещеры. В пещере этой и было устроено пиршество. В разгар его внезапно случился обвал и на пирующих посыпались камни. Несколько человек остались под завалами, остальные так быстро разбежались, что совсем позабыли о своем пожилом императоре, который, замешкавшись, из грота выбраться не сумел и едва тоже не попал под град камней. От тяжелых травм, а может и от гибели спас старика Сеян, мужественно закрывший его своим телом и сам при этом пострадавший. Подоспевшие воины-преторианцы спасли и принцепса, и своего префекта претория. Тиберий не мог не оценить решительность, мужество и преданность Сеяна. Кому после этого должен был он более всего доверять? Конечно же, Сеяну! Из Кампании путь Тиберия лежал на остров Капрею.
Глава VIII.
КАПРЕЙСКИЙ СИДЕЛЕЦ
Остров Капрея (совр. Капри), куда в 27 г. удалился Тиберий, достался ему в наследство от Августа. Он стал личным владением основателя принципата в 29 г. до Р.Х., вскоре после окончания гражданских войн. Изумительная красота Капреи, жемчужины Неаполитанского залива, покорила Августа, и он велел построить на острове виллу, на которой полюбил довольно часто отдыхать. На капрейской вилле наследник божественного Юлия собрал удивительную коллекцию, достойную именоваться первым в мировой истории музеем палеонтологии. Основу ее составили помимо «доспехов героев» также «огромные кости исполинских зверей и чудовищ, которые считают останками гигантов».{556} Подлинность этого сообщения Светония подтвердилась в 1905 г. Рабочие, рывшие котлован для фундамента гостиницы «Квисиана», обнаружили удивительные находки: гигантские кости мамонта, носорога и пещерного медведя, а также каменные орудия первобытных людей. Возраст их, как определили ученые, составлял около пятидесяти тысяч лет.{557}
Тиберий удалился на Капрею не ради отдыха. Он превратил этот остров в свою постоянную резиденцию. Об этом говорит сам факт строительства двенадцати вилл, каждая из которых была самым настоящим дворцом.{558} Роскошнейшая из них находилась в северо-восточной части острова на высокой обрывистой скале. Возвышавшаяся над морем на 300 м, вилла носила имя Юпитера и площадь ее достигала 7000 квадратных метров.{559} Любимым местом Тиберия близ виллы была пещера, находящаяся на уровне середины скалы. Она была хорошо заметна с моря, но не имела естественного доступа с суши. Тиберий спускался в нее по вырубленному в скале потайному ходу. Пещера и поныне носит имя Грота ди Тиберио.
Еще одна вилла, где Тиберий проводил летнее время, находилась также высоко над морем в северо-западной части острова. Ее принято именовать Дамекута. Она знаменита Голубым гротом — пещерой, залитой водой и доступной только с моря. В нее также был проделан для Тиберия потайной ход с суши. Название свое она получила потому, что солнечный свет, проникая внутрь, придавал воде удивительно голубой оттенок.
Остальные десять вилл не были столько примечательны, но построены были также в дворцовом стиле. Весьма неприхотливый в молодые и зрелые годы Тиберий на старости лет тешил себя роскошью.
Что толкнуло императора на столь поразившую всех перемену своей резиденции? На Капрее он был в безусловной безопасности, что было совсем не лишним. Настойчивое властолюбие Агриппины, имевшее негласную и потому вдвойне опасную поддержку в сенате и среди населения Рима, было не последним аргументом для переезда. Угнетало Тиберия и обострение отношений с матерью. В Риме он постоянно чувствовал враждебность оппозиции, на Капрее же ее просто не было, а за событиями в Риме он имел все возможности внимательно следить. Был также и человек, на которого Тиберий пока что полностью мог полагаться: Сеян, замечательно доказавший преданность ему своим мужеством во время обвала в пещере, гарантировал прочность власти Тиберия в столице, опираясь на преторианские когорты.
Но, к сожалению, не только эти причины способствовали уединению Тиберия на острове Капрея.
Оказавшись на Капрее, вдали от столицы, Тиберий дал волю всем своим дурным страстям, которые ранее он старался сдерживать. По словам Тацита, «насколько прежде он был поглощен заботами о государстве, настолько теперь предался тайному любострастию и низменной праздности».{560}
До отбытия на Капрею Тиберий не заслужил особых упреков за прегрешения против нравственности. В молодости, как уже упоминалось, Тиберий грешил пристрастием к вину, что в военной среде, впрочем, едва ли сильно осуждалось. «Потом, уже у власти, уже занятый исправлением общественных нравов, он однажды два дня и ночь напролет объедался и пьянствовал с Помпонием Флакком и Луцием Пизоном. Одного из них он тут же назначил префектом Рима, другого — наместником Сирии и в приказах о назначении величал их своими любезнейшими и повсечасными друзьями. Цестия Галла, старого развратника и мота, которого еще Август заклеймил бесчестием, он при всех поносил в сенате, а через несколько дней сам напросился к нему на обед, приказав, чтобы тот ничего не изменял и не отменял из обычной роскоши и чтобы за столом прислуживали голые девушки. При назначении преторов он предпочел ничтожного соискателя знатнейшим за то, что тот на пиру по его вызову выпил целую амфору вина. Азеллию Сабину он дал двести тысяч сестерциев в награду за диалог, в котором спорили белый гриб, мухолов и дрозд. Наконец, он установил новую должность распорядителя наслаждений и назначил на нее римского всадника Тита Цезония Приска».{561}
Гай Светоний Транквилл — историк скурпулезнейший. Верность фактам — главное качество его сочинения. В императорской канцелярии «по ученым делам», где он сначала надзирал за публичными библиотеками, а затем занял высокий пост «советника по переписке», к нему сходились все отчеты и донесения со всех концов необъятной Римской империи для доклада императору. Он составлял и рассылал на места императорские распоряжения. Такая служба открывала ему доступ в императорские архивы, и это гарантировало высокую достоверность сообщаемых им фактов.{562} Когда же Светоний сомневался в достоверности сообщаемого им, он всегда честно предупреждал читателя: «так говорили». Едва ли стоит подвергать сомнению все изложенное этим автором, хотя сомнения характерны для иных историков, исследовавших эту эпоху.
И о чем говорят эти факты? С пристрастием к вину в зрелые годы Тиберий в основном сумел покончить. Единственный недолгий загул — два дня и одна ночь — за многие годы никак не показатель разгульного, пьянственного образа жизни. Какие еще проявления порочности сумел откопать в архивах Светоний? Посещение обеда у Цестия Галла и любование обнаженными прелестями прислуживающих голых девушек? Поступок, разумеется, нравственно небезупречный, но вызывающий скорее насмешку. Назначение претором молодца, способного за обедом осушить целую амфору вина, тоже не обязательно должно ставить в укор Тиберию. Ведь иные соискатели превосходили его знатностью, но вовсе не обязательно деловыми качествами. А почему бы Тиберию не руководствоваться истиной, озвученной спустя девятнадцать столетий Иваном Андреевичем Крыловым: «По мне хоть пей, да дело разумей!» Совсем необязательно осуждать награждение сочинителя Азеллия Сабина двумястами тысячами сестерциев за описание диспута белого гриба, мухолова и дрозда. Ведь это, скорее всего, была пародия и, возможно, замечательно остроумная. А прекрасное знание Тиберием греческой и римской литературы не позволяет предполагать поощрение им малоталантливого и просто глупого произведения. Наконец, появление специальной новой должности распорядителя наслаждений и назначение на нее некоего всадника Тита Цезония Приска ничего в осуждение поведения Тиберия не добавляет. Ничего порочащего о самом назначенце Светоний не приводит, как и не указывает, что это были за наслаждения и так ли уж они достойны порицания.
Увы, на Капрее поведение Тиберия разительным образом изменилось. Очень часто судьба человека определяется временем, когда он родился. Не появись Наполеон на свет за два десятка лет до Великой Французской революции, и мир никогда не узнал бы гениального полководца, императора французов, потрясшего Европу от Лиссабона до Москвы. Без революционных перемен в условиях королевской Франции худородный корсиканец никаких надежд на удачную карьеру не имел по определению. Вспомним и обратный пример. Пушкин писал о своем друге Чаадаеве:
