рука.
Вблизи от моря возвышаясь ясно,
Прекрасный город долго процветал;
Чаруя всех людей красою властной,
Мелианор – народ его назвал.
Тогда из Индии, как видно, не напрасно
Великий свет впервые воссиял.
И слово Истины принес Фома
В тот край, где все еще царила тьма.
Апостол, странствуя, успел дойти
До государства Нарсинга, где много
Он исцелял больных на всем пути.
Там вдруг теченьем с моря на дорогу
Древесный ствол сумело принести
Огромной тяжести. Кипит тревога:
От короля приказ: тот ствол поднять.
Ни людям, ни слонам его не взять.
Ствол силе никакой не поддавался.
Апостол же помощников не звал:
К стволу огромному, который не сдавался,
Свой шнур от пояса он привязал,
Чуть потянул – и ствол вдруг закачался
И двигаться легко, послушно стал
До места, где воздвигли наконец
В честь этого царю дворец.
Апостол знал, что, если с твердой верой
Сказать горе: «Иди!» – она пойдет.
Так говорил Христос – и дал примеры —
Народ Фоме хваленья воздает —
Брамины же волнуются без меры.
То чудо их авторитет сорвет…
Апостола святое поведенье
Повсюду вызывает восхищенье.
Тотчас возникла ненависть глухая
В сердцах у всех языческих жрецов.
И каждый, хитрости изобретая,
Из-за угла Фому убить готов.
А главный жрец, от ярости пылая,
Готовит преступление без слов…
У сердца чистого врага страшнее нет,
Чем ложной добродетели портрет.
Жрец ночью сына задушил родного
И в преступленье обвинил Фому —
А все жрецы о том же дали слово.
Апостол вскоре брошен был в тюрьму.
Но, духом не упав, он молит снова
Царя небесного о помощи ему:
Свершить пред королем в одно мгновенье
Ребенка мертвого чудесное спасенье.
Когда доставили ребенка тело,
Фома сказал: «Он будет воскрешен,
Ответит на вопросы все по делу.
Он лучше знает, кем он умерщвлен».
Перед крестом звучит моленье смело,
Встает дитя, поклон Фоме кладет
И говорит: «Убийца – главный жрец…
Да, задушил меня родной отец».
Такое чудо бурю восхищенья
И страха вызвало по всей стране;
Король и двор хотят принять крещенье,
Учение Христа признав вполне.
Но зависть жгла браминов жаждой мщенья,
И, ядом слов пылая, как в огне,
Они народ искусно возбуждают
И смерть апостолу подготовляют.
Жрецы везде следили за Фомой,
И лишь с народом стал он говорить,
Они сумели овладеть толпой
И сильное волненье возбудить.
Господь решил, что время роковое
Пришло – святому подвиг совершить:
Вот град камней в апостола бросают,
И палачи кинжал в него вонзают.
Святой Фома, тебя оплачут реки,
Священные земли, где ты ходил,
Оплачут души тех, кого навеки
Из тьмы язычества ты к Богу обратил.
И радость в небесах о человеке!
Ликуют ангелы и хор светил —
Вся Лузитания к тебе взывает,
Нам Бог в тебе защиту обещает.
Можно было бы много написать о «вкоренении» португальцами христианства на индийской земле – с разрушением храмов; с подвижнической деятельностью апостола Азии – сооснователя Ордена иезуитов св. Франциска Ксавера (1506–1552 гг.), чьи мощи доныне покоятся в базилике Доброго Иисуса в Гоа – до относительно недавнего времени они были в свободном доступе паломников, пока один крепко верующий индус не отломал ему для себя палец на ноге; с введением инквизиции, которая, как показали раскопки при сносе ее трибунала в 1830 г. у сгоревшей от удара молнии церкви Блаженного Августина в Старом Гоа, отняла множество жизней, ее подвалы были просто переполнены грудами костей и черепов. За 200 лет ее существования с 1560 г. перед церковным судом предстали 16 172 человека. Точное количество казненных неизвестно, зато вице-король Дом Константино де Браганца триумфально сжег в Гоа захваченный на Цейлоне зуб Будды. Буддийские раджи Индии и Индонезии предлагали за него огромный выкуп, но инквизиция сожгла священный зуб, пепел бросила в реку и торжественно сие деяние отпраздновала. Это все – история более позднего времени, которой уже, к сожалению, не место в рамках данной книги, а нам пора вести свой рассказ к концу – благо стихи Камоэнса вернули нас вновь в начало нашей эры, в позднюю Античность.
Подводя итоги заочного индо-греческого религиозно-философского диалога той поры, Г.М. Бонгард-Левин справедливо пишет: «Можно высказать предположение, что в период идеологического кризиса античные языческие мыслители не случайно обращали свои взоры к брахманизму с его многобожием и идеей “вселенской души”, христиане же в своей борьбе с язычниками находили поддержку в буддизме – традиционном противнике ортодоксального брахманизма, буддизме, в котором всеединый Будда представлялся аналогом Христа. В целом буддизм не оказал сколько-нибудь заметного влияния на античный мир. Интерес, проявленный к нему раннехристианскими авторами, не дает оснований говорить о воздействии буддизма на христианство, но христианские писатели, несмотря на явную тенденциозность своей позиции, более объемно изучили религиозные представления древних индийцев и тем самым познакомили античный мир с буддизмом». Тем показательнее последний опыт такого рода, проделанный уже в Византии и ныне относительно малоизвестный у нас; рассказом о нем мы и завершаем наше исследование.
Глава 2
Записки об Индии бывшего византийского купца, а затем – монаха Космы Индикоплова. Святой преподобный Иоанн Дамаскин и его переработка жития и учения Будды
Полагаем, излишне распространяться о том, почему для последней главы мы нарушили рамки хронологии существования античного мира, ведь ранняя Византия – это ж продолжение существования Римской империи, утерявшей свою западную часть под натиском варваров, но никогда не забывавшей ни о своих «временно отторгнутых» землях, ни о греко-римских своих корнях и античном наследии, которое следовало беречь, приумножать и развивать. Кроме того, именно византийский философ, богослов и писатель – св. Иоанн Дамаскин – не просто ознакомился с историей и учением Будды, но, изучив и переосмыслив сей предмет, на века составил душеполезное чтение не только для византийцев, но и для нас, русских, поскольку это его произведение, «Сказание о жизни преподобных Варлаама и Иоасафа», стало одной из излюбленных книг Древней Руси. Но обо всем по порядку.
Несмотря на бурные века, ознаменованные переселением народов, зарождением и гибелью
