13 июня Мусин-Пушкин приехал в Париж, 19-го был у регента на приватной аудиенции вместе с Шлейницем, и только 4 августа удалось ему быть одному. На вопрос Мусина-Пушкина, верит ли он Шлейницу, регент отвечал: «Без сомнения, лучше верится природному, чем чужестранному» — и послал за Дюбуа, которому поручил переговорить о подробностях с Мусиным-Пушкиным, причем сказал: «Шлейниц — немец, оттого я ему мало верю». Дело с Дюбуа шло медленно, ибо внутренние дела поглощали все внимание регента: финансовая система Лау рушилась! 21 августа Дюбуа объявил Мусину-Пушкину, будто регент сказал: «Надобно нам прежде об этом подумать». Потом Дюбуа сказал: «О котором деле мы с Шлейницем говорили — все, от слова до слова, в Ганновере, в Швеции и Вене известно. Кроме Шлейница, некому этого разгласить. Хотя это разглашение не может в нашем деле никакого препятствия сделать, однако надобно принять другие меры, а князю Куракину сюда приехать нельзя, потому что нельзя будет утаить его приезда». Как скоро в Петербурге получили донесение Мусина-Пушкина об этом разговоре Дюбуа, то Шлейниц был отозван, и на его место назначен князь Василий Лукич Долгорукий; но еще прежде царь велел Мусину-Пушкину предложить регенту прислать в Петербург аккредитованного министра, с которым можно было бы обо всем откровенно объясниться и который, с другой стороны, доносил бы своему правительству верные известия.
И отрицательные результаты, Добытые из сношений с Франциею, отсутствие враждебности были важны. Особенно были важны они по отношению к Турции, где французское влияние считалось всегда преобладающим. С разных сторон приходили в Петербург известия, что враги России стараются снова поднять против нее султана. Турецкая война поставила бы в это время Россию в крайне затруднительное положение, и для ее отвращения отправлен был посланником в Константинополь известный уже нам Алексей Дашков. В начале 1719 года приехал он в Константинополь и в июле доносил, что представление его султану все откладывается: наговаривает английский посланник, чтоб аудиенции ему не давать прежде приезда в Константинополь императорского посла; по словам английского посланника, Дашков приехал склонять Порту к возобновлению войны против императора, и если императорский посланник на дороге узнает, что султану делаются такие предложения, то возвратится назад. Узнав об этом, Дашков дал знать рейс-еффенди и визирю (Ибрагим-паше), что он очень недоволен: не видя от него никаких противностей, слушают фальшивые наущения английского министра в цесарских интересах; не зная еще, кто будет крепче содержать дружбу с Портою, царь или цесарь, уже начинают делать неприятности царю, тогда как он, Дашков, приехал вовсе не за тем, чтоб поднимать султана против императора, но укреплять дружбу царя с султаном, отстраняя всякие противности. Аудиенция дана была немедленно со всякою подобающею честию. «Султан (Ахмет) сам являл себя гораздо веселым и часто посматривал на меня когда я говорил перед ним орацию», — доносил Дашков. «И то, — продолжает посланник, — обратилось к немалому посрамлению английского министра, который тотчас же объявил себя моим не приятелем публично: я после аудиенции послал к нему, также к министрам французскому и голландскому с объявлением о моем приезде; французский и голландский посланники прислали на другой день первых своих переводчиков с поздравлением, но английский не прислал и теперь днем и ночью старается, чтоб какое-нибудь повреждение сделать интересам вашего величества и меня отбить от здешнего двора. Видя, что его труды не остаются без действия, выпросил я у визиря самую приватную аудиенцию. чтоб никто при ней не был». По совету с преданным России переводчиком голландского посольства Тейльсом Дашков написал для визиря следующие пункты: 1) царь желает содержать договоры с Портою во всякой целости; 2) царь прислал своего посланника для уничтожения враждебных внушений, которые делаются с целию поссорить Порту с Россиею; 3) царь с своей стороны не слушает никаких враждебных Порте внушений и доказал это тем, что не принял от императора и Венеции предложения вступить с ними в союз против Порты; за это цесарь озлобился и старается всеми средствами, сам и через других, поссорить Порту с Россиею; помогают ему в этом короли английский и польский, как немцы, члены империи, один курфюрст ганноверский, а другой саксонский, кроме того, для свойства и для интересов: король английский по испанским делам, чтоб мог что-нибудь в союзе с цесарем у Испании оторвать, а король польский, чтоб с помощию цесаря Польшу в абсолютство привести, что соседним государствам со временем очень вредно будет; 4) царское величество имеет средства отомстить врагам своим, имеет войско и флот, к тому же не без друзей и в самой Германии; 5) известно ли Порте, что крымский хан имеет частые пересылки с королем польским, а за несколько месяцев публично присылал посла в Варшаву с предложением 60000 войска против России?
Визирь, выслушав пункты, сказал: «Правда, что много на вас Порте наносят, однако Порта не слушает, особенно когда ты теперь здесь». Когда прочли четвертый пункт, визирь обрадовался, что царь не боится императора. Пункт присоветовал написать Тейльс. «Порта, — говорил он, — получила такие известия, что цесарь хочет войну начать с Россиею, а царь не в состоянии дать отпора и очень боится цесаря; и если туркам не объявить, что такого страха нет, то интерес царя будет у Порты в презрении и посланник русский в утеснении». Дашков выхлопотал письменные ответы на свои пункты: 1) Порта сохраняет мир с Россиею и ложным внушениям верить не будет; 2) хану послан указ, чтоб возвратил русских пленных, взятых разбойниками-татарами без его ведома; 3) те, которые предлагали царю союз против Порты, на мирном конгрессе предлагали Порте союз против России, но Порта ложным внушениям верить не будет; 4) насчет предложений хана Польше царь получил ложные известия: хан не мог этого предлагать без воли султана.
Дашков писал, что с ним обходятся очень хорошо, как и с министрами других держав, дали летний приморский дом в Буюкдере, хотя английский посол и много хлопотал, чтоб его не выпускали из Константинополя. «Разве вы не знаете, как греческий народ склонен к русскому?» — внушал англичанин визирю. Визирь смутился, призвал караульного, стоявшего у русского посланника, и спрашивал: часто ли ходят греки к Дашкову? Караульный отвечал, что посланник, как только приехал в Константинополь, так заказал караульному не пускать к себе греков и людям своим запретил с ними знаться. Визирь успокоился и велел пускать всех свободно к Дашкову. Этим воспользовался князь Рагоци, нашедший убежище в Турции, и отдал визит посланнику; Дашков был у него первый, потому что визирь сказал ему о Рагоци: «Он наш приятель, говорит, что и ваш великий приятель; можно вам у него быть». Чтоб войти в доверенность визиря и тем успешнее противодействовать внушениям со. стороны Англии и Австрии, Дашков не ездил ни к кому, не спросившись прежде у визиря. С Рагоци Дашков должен был сблизиться и советоваться в важных делах, потому что прежних приятелей уже не было. «Которых мы имели здесь приятелей, те все нам теперь для цесаря недоброхотны, и говорить мне здесь теперь не с кем ни о каких делах, потому что и голландский посол беспрестанно с цесарским и пьет и ест вместе и дружба великая; сколько я ни старался чрез старого Тейльса, чтоб мне тайно видеться с голландским послом, но он со мною не видался; да и Тейльс-старый бездельничает для сына своего Николая, который при цесарском после; Тейльс только манит здесь мне для своей бедности, чтоб брать от вашего величества деньги, а сделать ничего не умеет и не может, во-первых, оглох совсем, да и глуп стал и к Порте не ходит; что б я с ним ни говорил, сейчас жене скажет и меньшому сыну, и все это очутится в ушах у цесарского посла. Последний старается всеми способами ссорить Порту с вашим величеством и теперь пропустил слухи по всему Константинополю, что визирь обещал ему посадить меня в Семибашенный замок и объявить войну вашему величеству.
Я испугался и стал просить у визиря приватной аудиенции; цесарский посол с другими послами начал стараться, чтоб аудиенции мне не дали; только о французском после (маркизе де Бонаке) не слышу, чтоб мешался в цесарские дела. Но приватной аудиенции я добился и сейчас же увидал, что в уши визирю уже надули. Спросил меня: «Есть ли ваши войска в Польше?» Я отвечал, что есть. «Вы говорите на цесаря, а сами что делаете?» — сказал визирь, только не с сердцем. Я ему объяснил, что войска не для завоевания Польши, а для того, чтоб король Август чего не сделал над польскою вольностию. Визирь развеселился. Я стал ему говорить о противных поступках цесаря, который вступил в великую гордость приобретением себе завоеванных земель от Турции, и спросил, его мнения: не противно ли будет Порте, если ваше величество с другими союзниками объявят войну цесарю и королю польскому, и сама Порта не поднимется ли на него в такое удобное время для отмщения ему его неправых поступков? Визирь очень обрадовался этим речам и отвечал: «Если царское величество имеет от цесаря такие противности, то может воевать, помоги ему бог; и Порта его не оставила бы, если б это случилось перед заключением нашего мира с ним». Я сказал ему: «Нужда и закон ломает, не только мирный договор; вы не из доброй воли с ним помирились?» «Увидим, — сказал визирь, — как вы начнете: все может статься». Есть при мне пристав, ага, великий мне приятель, и живет в Цареграде, точно мой стряпчий: всякий день ходит к Порте и, что там услышит, все мне пересказывает; я ему своих денег даю по 30 левков на месяц; а от христиан нечего надеяться: все на цесаревой стороне. Турки думают, что будет непременно война между Россиею и императором, и для того про запас стали готовиться: если ваше величество одолеет цесаря, то они пойдут на последнего; если же цесарь одолеет нас, то они против вашего величества пойдут от страха перед цесарем и чтоб приобрести что-нибудь от нас в награду потерянного. Для этого немедленно надобно заключить с ними вечный мир. Я не видал злейшего неприятеля вашему величеству, как английский король: министр его старается, чтоб каждый день. сделать мне какую-нибудь неприятность. Был у визиря, настаивал, чтоб меня здесь не было; говорил, что в Польше русские войска вопреки договорам, прославлял победы цесаря над Испаниею».
