Следует признать, решение было разумным. Сибирь в тот момент кипела кровью: поход Ермака положил начало проникновению «за Камень» русских, вокруг которых объединились мелкие племена, недовольные диктаторскими методами Кучума и Кучумовичей, а поскольку те опирались на Бухару, ничего против появления в крае ойратов не имело и сильное Казахское ханство, считавшее бухарцев злейшими врагами. Равным образом, с симпатией отнеслись к пришельцам и русские воеводы. По первому времени, – когда улусы торгутского тайши Хо-Урлюка и дербетовского Далай-Батыра в 1605—1606 гг. объявились в окрестностях их городов, – без стычек, конечно, не обошлось, но очень скоро стало ясно, что силы примерно равны: ойраты не имели возможности штурмовать хорошо укрепленные стены, а небольшие гарнизоны не могли разгромить конницу пришельцев в полевом сражении. Так что начались переговоры, облегченные еще и тем, что тайши враждебности не проявляли, данное слово, в отличие от мусульманских вождей, держали (Яса обязывала), торговля с ойратами приносила немалую прибыль, а «язычество» новых степняков предполагало возможность превращения их в противовес степнякам, исповедовавшим ислам.
Короче говоря, уже в январе 1607 года тарский воевода сделал решительный шаг, направив к Далай-Батыру своих полномочных представителей с предложением подписать шерть (договор) и присягнуть на верность Белому Царю. Дербетовцы не отказались, их старшины приехали в Тару и объяснили, чего хотят и чем могут быть полезны, после чего информация была экстренно донесена до Москвы, и Дума, одобрив воеводскую инициативу, дала «добро» на разрешение ойратам торговли в Таре на льготных условиях, «без пошлин и всякой лихвы». А помимо прочего, и повелела продолжать переговоры, вменив воеводе в обязанность «проявлять к тем зюнгорцам почетную приветливость». Но самым главным, определившим все дальнейшее, стало «царское изволение» дербетам кочевать вверх по Иртышу и Тоболу, то есть в границах Русского царства, при необходимости (ежели вдруг казахи и ногайцы будут недовольны) обращаясь за помощью к сибирским воеводам, в свою очередь, получившим указание такую помощь оказывать.
Не приходится удивляться, что уже в 1608-м тайша Далай-Батыр, подтвердив в Тобольске «устную шерть на огне», данную тарскому воеводе, свободно кочевал со своими людьми под Тарой, Тюменью и Тобольском, а ойратские торговцы начали осваивать рынки Уфы, Казани и даже самой Белокаменной. А там их появление и «низы» и «верхи» приняли с доброжелательным интересом: Москва прознала, что «зюнгорцы» – лютые враги «ногайским псам», а этого для Москвы было более чем достаточно. Так что не приходится удивляться и тому, что очень скоро примеру Далай-Батыра последовал и торгутский Хо-Урлюк, ранее выжидавший, чем все кончится. И в том же 1608-м, 14 февраля, послы обоих тайшей были приняты в Кремле на высшем уровне самим царем Василием Шуйским, официально попросив принять дербетов и торгутов в российское подданство, как «вечных и верных слуг государевых».
Послов встретили милостиво, просьбу оценили, как важную, и вскоре, без спешки, но и без лишних проволочек были сформулированы условия. Согласно грамоте от 20 августа 1609 года, Москва гарантировала торгутам, дербетам и вообще всем ойратам, которые пожелают поселиться в пределах России, – вне зависимости от племенной и улусной принадлежности, – режим наибольшего благоприятствования, без вмешательства в их внутренние дела. При условии, что те будут «жить мирно и по первому слову Государеву присылати войско конно и оружно». Кстати, именно в это время в официальных русских документах впервые появляется слово «калмыки». Откуда, точно не скажу, но, судя по всему, от ойратского слова «хольмг» (смесь), – в знак того, что подразумевались не отдельные племена, но весь «зюнгорский народец».
Впрочем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В российских пределах ойратам пришлось по вкусу, с русскими они ладили, но грянула Смута, и мир стал зыбок. К тому же, в самой Джунгарии, – куда гонцы, разумеется, исправно доносили информацию о происходящем в мельчайших подробностях, – новость про «новые сладкие земли и доброго Белого Хана» встретили хоть и не без интереса, но и без ажиотажа. Ойратские тайши все еще надеялись преодолеть кризис традиционными средствами, покорив оазисы Средней Азии и сделав их тыловой базой, а затем развернувшись против недоброй родни, как когда-то сделал Эсен. И только после провала Великого Похода 1613 года, когда бухарский хан Имамкули в ходе многодневной Ташкентской битвы сокрушил объединенные силы монголов, нанеся им очень серьезные потери в живой силе, ситуация изменилась. Некоторые тайши из числа понесших наибольший ущерб, сознавая, что оставаться дома означает быть ограбленными и покоренными своими же соседями, начали обсуждать вариант ухода всерьез, а затем понемногу, посылая вперед себя нойонов, и стронулись с места, постепенно осваивая слабо заселенные территории от Южной Сибири до междуречья Яика и Волги.
По идее, самое время было возникнуть сложностям: «царской воли» кочевать на Волге ойраты (то есть уже калмыки) не имели, так что, можно сказать, проявляли самовольство, а Москва самовольства не терпела. Но, с другой стороны, дьяки в Белокаменной отмечали и то, что «зюнгорские новики смиренны и шерть держат исправно», – и на то были основания: всех, кто прикочевывал в русские земли, старейшины «старожилых», дербетов и торгутов, строго-настрого предупреждали, что за любую попытку навредить Белому Хану наказание будет строгим и неукоснительным, сообщая в Москву, что «берут шерть на себя». То есть гарантируют, что принесенная ими присяга будет соблюдаться и вновь прибывшими. А немногим ослушникам, – были и такие, – приходилось туго: «старожилые» отказывали им в помощи против казахских налетов, а Москва приказывала разобраться с «неслухами» башкирам, иметь дело с которыми в тех краях никто не хотел. Тех же «калмыков», что соглашались с этими простыми условиями, башкирам трогать категорически запрещалось.
В общем, Дума присматривалась и думала, стараясь понять, в связи с чем «зюнгорский народец» движется в российские пределы, и определить, насколько новым подданным можно доверять. Информация к размышлениям была самая благоприятная. Ойраты, кочуя в землях, хоть и российских, но почти пустынных, их благоустраивали (как писал позже академик Иван Лепехин, «от них прямая польза есть. Они занимают пустые степи, ни к какому обитанию неугодные. В них мы имеем, кроме других военных служб, хороших и многочисленных оберегателей наших пределов от набегов… От скотоводства получаем наилучший… скот»). Караваны они не грабили (Яса по-прежнему была в почете), торговали честно и налетов на русские крепости не учиняли (с башкирами, правда, по мелочи дрались, но на это правительство закрывало глаза). К тому же «калмыки» оказались отличным противовесом казахам, любившим тревожить русские рубежи, но самое главное, не на жизнь, а на смерть схватились с ногайцами, Восточным Крылом и главной ударной силой Крыма. А это означало, что искренность новых подданных очевидна, вреда от них никакого, а польза велика.
Итак, во второй половине четвертого десятилетия XVII века, почти через 30 лет после первой «шерти», царское правительство официально признало за «зюнгорским народцем» право кочевать на Волге. А спустя какое-то время определило и «черту оседлости»: по правой стороне Волги – от Астрахани до Царицына, по левой – до Самары, с правом беспошлинной торговли в Черном Яру, Царицыне, Саратове и Самаре. Взамен от признанных «калмыцких» вождей – в лице торгутского тайши Дайчина – потребовали вновь подтвердить готовность «служить России навечно прямой правдою», против чего те ничуть не возражали. Так что, в конце концов, параметры «дозволенных кочевий» были расширены, а всем подданным, включая русских и башкир, Москва настрого запретила «раздориться с калмыками», предупредив, что «будут вешать безо всякой пощады».
А мир между тем менялся…
Глава XLV. ПРИНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ (2)
Старый конь борозды не портит
Совершенно удивительную плавность развития контактов Москвы с новыми претендентами на место в русском доме можно, конечно, объяснять, как пытаются некоторые, «особым сродством русских с монгольскими народами». Действительно ведь, и с бурятами, и с якутами (хоть и тюркоязычными, но монголоидами) все шло легче, чем с кем-то еще. Но, думается, это все же идеализм. С позиций же сугубо материалистических, объяснения куда проще. Ойратским беглецам нужны были новые земли и надежный покровитель, а Россия как раз сосредотачивалась, готовясь к маячащей на горизонте серии новых тяжелых войн. В первую очередь, конечно, с Речью Посполитой, а уж о Крыме и говорить не приходится. Крым и ногаи были язвой страшной, застарелой, а появление в приволжских степях новой силы, претендующей на многажды деленные-переделенные кочевья означало, что у Бахчисарая появилась проблема. Вот потому и.
