Двор, на котором стоял пан Вишневецкий, храбро защищался до самого окончания [мятежа]; и когда бояре повсюду разогнали [народ], он собрался вокруг этого двора, ибо он стоял на большой площади у речки Неглинной, и его обложило несметное множество народа (veelle dusenden), стреляя и рубя все в куски, и разграбили кухни, конюшни и нижние покои, но поляки, засев в верхних покоях, оказали большое сопротивление и, отважно стреляя из окон, положили много московитов. И как только [московиты] наступали толпами, чтобы [завладеть] золотом и дорогими платьями, что кидали из окон поляки, то их подстреливали, словно зверей или птиц, и как только собиралась толпа, поляки стреляли в нее, также три раза показывали намерение сдаться, и русские, поверив этому, целыми сотнями устремлялись по лестнице, чтобы начать грабеж, ибо поляки отворяли наверху сени, и как только московиты начинали тесниться в сенях, поляки сразу стреляли по ним из сорока или пятидесяти пищалей, и московиты падали и летели вниз по лестнице, словно крысы, которых гонят с чердака. Одним словом, все продолжалось весьма долго, и некоторые привезли туда пушки, снятые со стен [города], и палили из них по дому, и калечили своих же, которые беспрестанно устремлялись по лестницам, так жадны они до грабежа.
Наконец, прибыли туда все вельможи и прилежными мольбами и просьбами уговорили их отступить, и [там] полегло более трехсот московитов и многие были ранены, а у поляков полегло всего двое или трое. И так бывшее в Москве великое волнение (furie), грабежи и убийства прекратилися, и многие разбогатели, скупая награбленное добро у тех, кто учинил грабеж, и то были по большей части пренегоднейшие из бездельников, воров и плутов, коих там немало. И тотчас было велено все награбленное добро отнести в Кремль на Казенный двор (chatshove), дабы каждый мог взять свое; но немногие послушались, только лошадей по большей части получили обратно, ибо их нельзя было скрыть и их тотчас бы опознали, также [вернули] кареты; но узорочье, золото, платье, мебель и домашняя утварь – это все пропало и не было возвращено.
После полудня вследствие просьб и уговоров бояр волнение было утишено, и простой народ был весьма доволен этими убийствами, ибо поляки были им [всем] врагами, и они прославляли эти деяния и восхваляли зачинщиков как ревновавших об отечестве и святыне московской. И повсюду была поставлена стража, и в Москве снова настала совершенная тишина, и нашли, что было убито полторы тысячи поляков и восемьсот московитов, и среди поляков полегло много панов и молодых храбрых дворян; их нагие изрубленные тела три дня пролежали на улицах, точно так же, как и [тела] Димитрия и Басманова. И русские (Russen) собирались вокруг и предавали мертвые тела поношению, и поруганию, и постыдным проклятиям, но они того не слышали; и самыми важными среди убитых поляков были: Склиньский (Sklinsci), Вонсович (Vonsovitz), Дамарацкий старший, ксендз Помецкий (Pometzci), Липницкий (Lipnitzci), Иваницкий (Iwanitzci), Бал Ян Пологовский (Bal Jan Pologofsci) и еще много других дворян и молодых панов, и некоторые из них бросались с кремлевской стены в реку, и здесь поражали их стрелами, и они обретали жалкую смерть; Бучинский (Boetsinsci) схоронился под кустами и деревьями на заднем дворе, неподалеку от царских палат, и его там схватили и строго охраняли вместе со многими другими, также и всех тех, что были во дворе [польского] посла.
Великого сожаления достойны были благородные и невинные люди, прибывшие по своим торговым делам, ибо некоторых признали за поляков, потому что они носили польское платье, и Немтесский (Nevesky), Вольский, Андрей Натан, Николай Демист, привезшие, как о том сказано выше, целые сокровища, дочиста были ограблены на много тысяч [флоринов]. И тем, что продали в царскую казну, Шуйский отвечал, что они должны получить деньги с расстриги, который у них покупал; и сверх того сказали [им], что в казне ничего нет и что он [Димитрий] всю казну опорожнил и переслал в Польшу; другого ответа они не получили. И это приключилось еще со многими другими купцами различных наций; слуг Филиппа Гольбейна из Аугсбурга смертельно ранили, после того как ограбили донага; также миланец Амвросий Челари, после того как он дочиста был ограблен, и отдал грабителям все золото, деньги и все добро, и остался в одной рубашке, не желая ее отдать, чтобы было чем прикрыть стыд, тогда они захотели ее получить и вонзили ему нож в живот, так что он пал мертвым, и с него сняли рубашку; и [тело] его не могли найти среди других трупов, как ни искали.
Также был убит брабантец Иаков Марот, [тело] его нашли и похоронили вместе с другими, получив на то дозволение от правительства, и как только кончилось волнение.
Он [Димитрий] был мужчина крепкий и коренастый (sterck onderset), без бороды, широкоплечий, с толстым носом, возле которого была синяя бородавка, желт лицом, смугловат, обладал большою силою в руках, лицо имел широкое и большой рот, был отважен и неустрашим, любил кровопролития, хотя не давал это приметить. В Москве не было ни одного боярина или дьяка, не испытавшего на себе его строгости, и у него были диковинные замыслы, ибо он собрался зимою осаждать Нарву и предпринял бы это, когда б его не отговорили бояре по причине неудобного [для осады] времени [года]; также отправил он, о чем мы рассказывали при изложении его жизни, много амуниции и припасов в город Елец, с тем чтобы прежде всего напасть на Татарию, но втайне замышлял напасть на Польшу, чтобы завоевать ее и изгнать короля или захватить с помощью измены, и полагал так совсем подчинить Польшу Московии.
Прежде всего это советовали ему многие поляки, как то: Сандомирский, Вишневецкий и другие. Одним словом, у него были великие и диковинные замыслы, и он вознамерился истребить всех московских бояр и [все] знатные роды, и назначил для того день, и повелел исподволь вывезти за [город] много пушек, чтобы, как он говорил, устроить большое потешное сражение (groote scermutsinge uut geirnchte), в котором должны были участвовать все бояре, и это должно было случиться после свадьбы, и все шляхтичи (pools heere), также капитаны и полковники, равно как и Басманов и все приверженцы [Димитрия], знали, что им надлежит делать и кого каждый [из них] должен убить, кому остаться в Москве и Кремле. И сам [Димитрий] должен был находиться [за городом] со всеми пушками, польским войском и своими приверженцами, и когда бы он успел в своем намерении, то кто бы посмел противиться ему в Москве, ежели вся амуниция была [за городом] и в его руках? Но бог не допустил до того и сделал так, что московиты оказались проворней его и застигли его врасплох.
Один только Бучинский говорил ему [Димитрию], что то против воли бога и что он [Димитрий] не должен того учинять, но, напротив, привлекать к себе ласкою и давать им [боярам] такие должности (officien), чтобы они не могли войти в силу и со временем свыклись бы с тем; но он, зная лучше московские обычаи, говорил, что таким образом нельзя править московитами и надобно управлять ими со строгостью, что вполне справедливо, ибо московитов можно удержать [в повиновении] только страхом и принуждением, и ежели им дать волю, то они ни о чем не помышляют; того ради он почел за лучшее устранить бояр (opperste), чтобы потом распорядиться дурным, глупым народом по своему желанию и привести его к тому, что он найдет полезным.
И это было после его смерти верным оправданием [для московитов] перед всеми государями, ибо после его смерти нашли [грамоту, в коей] было все описано, кого надлежало умертвить, а также кого из поляков он назначит заступить места убитых, и это прочли во всеуслышание перед всем народом, который был тем весьма обрадован и успокоен, и копию послали в Польшу и другие государства (oorden), чтобы объявить о том во всеуслышание.
Нет сомнения, когда бы случилось [все] по его умыслу и по совету иезуитов, то он сотворил бы много зла и причинил всему свету великую беду с помощью римской курии (roomse raet), которая одна была движительницею этого. Но бог, управляющий всем, обратил в ничто эти намерения, за что все истинно верующие должны возблагодарить его.
Он [Димитрий] хотя и был героем и воином, [но также] и распутником, ибо всякую ночь растлевал новую девицу, и он обрюхатил также многих молодых монахинь, он также растлил одного благородного юношу из дома Хворостининых (Guorostinin), которые принадлежат к знатному роду, и держал этого молокососа в большой чести, чем тот весьма величался и все себе дозволял.
Едва только его [Димитрия] убили, или едва успел распространиться о том слух, как Михаил Молчанов, который был его тайным пособником во всех жестокостях и распутствах, бежал в Польшу, и [после его бегства] пропали скипетр и корона, и не сомневались, что он взял их с собою.
Также и другой его ближайший советник, Григорий Микулин (Micolin), ускакал на царевой лошади и намеревался пробраться в Польшу, но его настигли в Вяземах (Veesum), в шести милях от Москвы; также в начале волнения несколько польских слуг ускакали на лошадях своих господ, с одними только саблями в руках, и, не зная дороги, блуждали по полю, и были настигнуты отрядом дворян, которые дружно напали на них и большую часть положили на месте, ибо у дворян были пистолеты и они перестреляли всех [поляков], однако и дворян, хотя они и были в большем числе, полегло убитыми одиннадцать человек.
