14 июля. […] Военный союз офицеров, чиновник[ов] и врачей при штабе Верховн[ого] главнок[омандующ]его выступил с энергичным требованием, а Корнилов — с ультимативным требованием к Временному «революционному» правительству ввиду исключительной серьезности момента — возвратить все отнятые права командующего состава и восстановить прежнюю дисциплину (палочную!) в войсках; в противном случае Корнилов слагает с себя всю ответственность за гибельные последствия «революционной» свистопляски и разложения в армиях. Давно бы пора было выступить всем военачальствующим с такими категорическими предложениями! Армия — и не папуасская-готтентотская, а армия из вполне сознательных культурных граждан составленная, не может быть армией без железной дисциплины кулака и страха перед наказанием смертью! Солдаты из здравомыслящих теперь и сами убедились в необходимости жестокой палки для своих товарищей, совсем обалдевших от избытка дарованных им свобод! […]
16 июля. […] Только что почувствовалась оздоровляющая струя приказа Корнилова об отмене митингов на фронте, как получена телеграмма Брусилова, разрешающего эту балаганщину на фронте, но лишь в период позиционной войны, и не ближе линии дивизионных обозов! Хитрый и лукавый царедворец! […]
«Революционные» часовые, поставленные для охраны нашего дома, ночью преспокойно себе спят! […]
17 июля. День трехгодичного юбилея текущей проклятой войны. […]
Было ли в истории человеческих революций что-нибудь подобное нашей революции, чтобы свобода превращалась в безумный разврат, и воины «революционной» армии теряли чувство чести, совести и любви к родине?! «Гони природу в дверь — она влезет в окно». Вожаки нашей революции забыли непреложный закон природы, что массовой человеческой натуре присуща потребность быть под властью и иметь всегда чарующий своей силой слепую массу объект подчинения. […]
19 июля. […] Вечером неожиданно для меня получена телеграмма: «Упсанюз телеграфирует приказом начсанюз 7 июля № 240 отчислен от должности корпврача… Кравков и тем же приказом допущен к исполнению должности дивврач 12-й Сибирс[кой] див[изии] Аблов». Что сей сон значит?
Принял я это и с радостью, что скоро уеду отсюда в родные края, и с удивлением той виртуозности в технике гг. людей, с какой они, воодушевленные высокой идеей равенства, свободы и братства, сумели под меня подвести мину. Без трезвона я со службы не уйду и квалифицирую в высшие инстанции такой поступок со мной или странным недомыслием, или злобно-подлым «революционным» озорством! Теперь только я припоминаю и соображаю, что перед тем, как сему случиться, за несколько еще недель было предвестником более развязное и не столь искательное держание себя в отношении меня моих «товарищей»… То же, что было в начале кампании перед моим уходом из 25-го корпуса, откуда меня страстно желал выпереть Зуев, ч[то]б[ы] открыть вакансию своему рептильному протеже Архангельскому! А я-то, я-то, ангел во плоти, витаю всегда в облаках и только a posteriori[978] вижу, сколь энергичны люди и неразборчивы в средствах в преследовании своих мышиных интересов. По поводу случившегося со мной вспоминается чеховский рассказ «Торжество победителей», как герой его Алексей Иванович, обменявшись ролями с Курицыным, проявил свободу своих действий в мстительном творении всяких пакостей последнему.
21 июля. […] Взволновавшая меня телеграмма из «Упсанюза» относительно моего отчисления от должности корпврача 7-го Сиб[ирского] корпуса, своей недоговоренностью дававшая повод моему возмущению, оказывается, по-видимому, не столь одиозна; без упоминания, куда я назначаюсь, пришла другая телеграмма с предложением мне отправиться в расположение «Упсанюза» в г. Бердичев[979]. Я весьма доволен, что, во-первых, уезжаю все более и более в глубь России, а во-вторых, имею возможность уж не так торопиться подачей прошения об отставке. По первой телеграмме мои сослуживцы-офицеры, учтя видимое падение моих фондов, уже не обнаруживали обычной корректности в выражении внешних форм почитания, по второй же телеграмме, сегодня, в коей ничего не говорится об отчислении меня «в резерв», — мои фонды в глазах их, очевидно, поднялись, и они по-прежнему, разговаривая со мной, когда я стою, не позволяют себе это делать сидя и непременно встают… Эх, люди, люди!.. […]
Корнилов назначен «главковерхом», а «старый революционер» Брусилов неизвестно пока какое будет иметь назначение. Утешительные пока симптомы, что правительство наше коали[ци]зируется и кадетизируется!
23 июля. […] На нашем участке у Гусятина[980] немцы, перейдя на западный берег Збруча, сожгли за собой мост; явный признак, что переходить в наступление на нас здесь они не собираются, а напротив — хотят, видимо, лишь обороняться. О нашем наступлении, конечно, нечего и мечтать, и на этом месте мы можем еще долго простоять, если отступающая теперь 8-я (Буковинская) армия будет в силах под конец остановиться и закрепиться. […]
Вечером получил телеграмму о безотлагательном прибытии в «Упсанюз» в Житомир[981], какое из меня готовят сделать употребление? Уезжаю с облегченной душой в готовности в случае чего отрясти прах от ног своих и выйти в отставку. Страшит меня ужасно лишь перспектива процедуры езды в людской сумятице в компании с «товарищами»… […]
26 июля. […] Какой ужас для мирных россиян в ближайшем будущем, когда при демобилизации вся вооруженная орда «революционных, самоотверженных» российских воинов хлынет с фронта вглубь своей родной страны и примется тогда все сокрушать на своем пути! Не так губительно было бы нашествие на российских обывателей австро-германцев, как нашествие имеющих возвратиться наших опозорившихся передо всем миром «самоопределившихся» вооруженных дикарей! Знаменательной и беспримерной останется на страницах всемирной истории наша «русская революция» по своей дремучей глупости… Ничего-то в ней не выявилось оригинального, кроме только одной пошехонщины!
Бюрократическая самодержавная сволочь прежнего режима сменилась самодержавной дерьмо-хамократической сволочью нового режима. […]
27 июля. Около 11 час[ов] утра в прекрасный ясный день выехал в автомобиле на Проскуров[982], трогательно распрощавшись со всеми. […] Проехали Ермолинцы[983] и в 2 часа дня были уже в Проскурове. Надо ожидать поезда из Волочиска[984], к[ото]рый придет ночью. […]
28 июля. 8 утра — Винница[985]. Особенной скудости в продуктах не замечается; публики на станции не так много, как ожидалось. Вагоны набиты, масса солдат — на крышах их, но не чувствуется в атмосфере панической сутолоки. Вне боевой сферы я успокаиваюсь. Среди находящихся на крышах, говорят, много «чудо-дезертиров».
В 10 утра — в Казатине[986]. Пересадка. Прекрасный вокзал. Платформы, зал буфетный хорошо подметены; в буфете довольно яств. Продаются недорого огурцы, с неистовством обжираюсь ими. Не жалею чаевых, чем завоевываю к себе внимание и предупредительность со стороны услужающих. Наконец-таки опять имею возможность взять в руки милые моему сердцу «Речь», «Киевлянина», «Новое время», «Биржевку»…
В 5 вечера — на Бердичев. Пересадка на Житомир, куда прибыл около 10 час[ов] вечера. Слава Богу, удалось сразу же найти № в самой лучшей из гостиниц — Hotel de Rome. Заснул как убитый.
29 июля. Отличная погода. Большой, чистый, красивый город. Ходит электрический] трамвай. В мирное время, передают, этот город был любимым местом жительства отставных генералов и вообще офицеров. Удивительно мало мух!
Отправился в «Упсанюз» на Гоголевской, в духовном училище. Поговорил обстоятельно с Цветаевым[987], революционной бурей вознесенным из обыкновенных земских врачей на пост «начсанюза». Кругом него — «однополосники» совета санитаров, члены бюро, отлично обделывающие каждый свои личные делишки. Я не угодил исполнительному комитету, нашедшему, что я не с должной энергией «углубляю» демократические начала!!
Сегодня свидетельствуюсь на предмет эвакуации. Так хочется снять штаны и показать свою голую задницу всем этим «коллективам»! Каждый из этих «коллективов» — с душой освободившегося раба, находящего для себя теперь особую сладость лягнуть ногой да в «генерала». Украинцы торжествуют, что не будет у них «панив» из кацапов, а сами они, украинцы, будут панами над кацапами, так теперь и все «однополосники» — кто покрикливее, посмелее, уже над нами, стариками, начали «пановать» с жестокостью и хамством, превосходящими проявления этих качеств [у] самых больших держиморд прежнего режима! Я считаю даже ниже своего достоинства вступать в какую-либо полемику с представителями этих смехотворных «коллективов». Такими отвратительными они являются карикатурами! Чувствуется, что мы, взрослые люди, попали в плен к озорникам-гимназистам!..
