Когда я читала его письма маме, я увидела, как он скучал по дому. Было приятно читать, что особенно скучает о нас, своих дочках, просит прислать наши фотографии. Он вспомнил, что фотографии нужно было иметь маленького размера, чтобы они умещались в кармане. Оставлять их в расположении части и на видных местах запрещали. Может быть, боялись, что семьи могут каким-то образом пострадать. Когда ходили звонить по телефону на почтамт, старались, чтобы никто не слышал номер, по которому звонили домой, тоже в целях безопасности родственников.
Отец рассказывал, что с родными можно было связаться только по переписке. Позвонить разрешалось раз в две недели из Урус-Мартана с почтамта. Но туда попадать было трудно, не отпускали. Кроме того, дозваниваться было трудно, связь была плохой. В письмах о том, чем они занимаются в командировке, не писал, рассказывал потом, что «настоятельно не рекомендовали родных пугать и расстраивать». Проверяли ли их письма, он не знает, но их отправляли через офицеров по несколько штук сразу. Мама получала письма на почте, конверты были обычными, только с потертыми краями.
За время командировки в окружении отца не было убитых и раненых. Может быть, их отряду везло? Все остальные очевидцы событий, которые давали мне интервью, о потерях рассказывали. А может быть, отец просто не хотел меня пугать рассказами о раненых и убитых?
После окончания командировки обещанные деньги отцу выплатили через несколько месяцев. Они очень помогли нашему семейному бюджету. Думаю, что деньги и были одной из причин того, почему отец согласился поехать в эту командировку, хотя он об этом мне не говорил. На вопрос «Хотел бы еще поехать в чеченскую командировку теперь?» папа отвечает: «Если прикажут и нельзя будет отказаться». На вопрос, вспоминает ли он о том времени, отвечает: «Конечно, рад бы не вспоминать, а не получается». Когда я пыталась выяснить, о каких неприятных моментах он вспоминает, отвечает: «Тебе лучше вообще не знать».
О тяжелых воспоминаниях, связанных с чеченскими командировками, мне рассказывали другие участники моих опросов и интервью. Я взрослый человек, живущий в этой стране, и хотела бы знать правду, пусть и неприятную.
«Командировки на войну»: не папина версия
Андрей Кожевников и Сергей Сомов (фамилия изменена по просьбе опрашиваемого) участвовали в военных действиях в Чечне раньше моего папы, служили с 1999 года в мотострелковых войсках. Они участвовали в рейдах, зачистках, сопровождали колонны с военными грузами, охраняли военные и гражданские объекты, то есть несли почти ту же службу, что и мой отец. Их отряд располагался рядом с городом Буйнакск в сельской местности и был сформирован из солдат-срочников, которые проходили службу в Дагестане в 1997–1999 годах. Контрактов с ними не подписывали. Предложили хорошую по тем временам зарплату. Кожевников и Сомов были людьми неженатыми, разрешения ни у кого не спрашивали, решили заработать. Дома постоянного места работы тогда еще не было, а родственники отговорить их просто не имели возможности. Никакого спецобучения они тоже не получили и были вынуждены приобретать опыт в боевой обстановке. Им объясняли, что ничего тяжелого им делать не придется, правда, о том, что будет очень опасно, им тоже не сообщили.
Занесло меня сюда
за деньгами длинными.
Лишь бы шкура уцелела
милая, родимая.
Это одна из частушек, которые сохранились у Сергея Сомова. Их записал их старшина, когда вверенным ему солдатам приказано было к какому-то (они уже не помнят) празднику приготовить импровизированный концерт. Мне кажется, эти частушки могут быть иллюстрацией моих впечатлений от услышанного от очевидцев этих событий.
На место расположения части Кожевников и Сомов с сослуживцами ехали поездом и машиной неделю. И в пути, и в месте дислокации их кормили плохо. Причем их раздражало, что за деньги можно отлично поесть. Командир во время рейдов и зачисток делал вид, что не замечает, как его подчиненные забирали у местного населения продукты, что, наверное, сказывалось на их отношении к российским солдатам. Были и случаи откровенного мародерства после зачисток и со стороны солдат, и со стороны местного населения. А на местном рынке можно было купить продукты в армейских упаковках с разворованных складов.
Когда они прибыли на место несения службы, оказалось, что им никто не приготовил место для жилья. Несколько дней спали в наспех установленной палатке, которую охраняли часовые. Все боялись, что часовые уснут на ночном дежурстве, потому что в таких случаях были нападения. В отличие от папы, который говорил, что среди них не было раненых и убитых, Кожевников и Сомов вспоминали, что больше половины их батальона были ранены и убиты. Тяжелораненых увозили в Махачкалу и в Ростов, а убитых отправляли домой родственникам. Когда я спрашивала: «Было ли страшно?», Сомов ответил так: «Сначала везде мерещились враги, а когда я неделю „работал“ на погрузке трупов наших ребят, которых на родину отправляли, вместо страха появилась злость на всех, на жизнь, на власть. Вообще хотелось орать и крыть всех матом».
Первые дни, по воспоминаниям Кожевникова и Сомова, все раздражало: неустроенный быт (не было нормальных условий умыться и сходить в туалет), командир у них был неопытный, после военной кафедры в институте, еда плохая, да и ее не хватало, пришлось притираться друг к другу, почти все были незнакомые, добавлялся страх, что из-за угла тебя «пристрелят просто так, потому что ты в форме Российской армии»:
Написал письмо домой,
что воюю здесь – герой,
а письмо от слез промокло,
как бы только здесь не сдохнуть.
После первой палатки переехали в вагончик, потом снова в палатку, были дни, когда вообще спали где придется, лишь бы отоспаться. В таких случаях старались по очереди спать, так было безопаснее.
В город можно было ходить только с офицером после зарплаты (считалось, что без денег там делать нечего), по собственному желанию ходить запрещалось. Но в их отряде был солдат, который бегал тайно на свидание к девушке, с которой познакомился в городе. Во время такого свидания его тяжело ранили, увезли в санчасть в Ростов, больше от него не было вестей.
Письма домой заставляли писать командиры, чтобы родные не волновались, самим писать не хотелось, особенно после тяжелых боев с большими потерями. Но домой, вспоминают, хотелось очень, особенно в первый месяц. Просто хотелось все бросить и убежать. Тех, кто был не женат, не имел детей, посылали в самые рискованные ситуации, оправдываясь перед ними дикой фразой: «Вас дома никто не ждет», как будто не было родителей, родных!
Больших денег за службу в Чечне они не заработали, получали зарплату, большую часть которой тратили там же на необходимые вещи. По возвращении домой премиальных тоже не получили.
Когда я спрашивала про геройские поступки, на меня смотрели с откровенным сожалением.
Мои респонденты вспоминают, что неделю после возвращения домой просто отсыпались, отъедались и лежали, «тупо глядя в потолок». А еще их злили вопросы типа «Ну как там?», «Какие там террористы?». Говорят, что хотелось только материться в ответ, потому что были уверены, что их могут понять только люди, получившие такой же опыт, что и они.
Когда я спрашивала об отношениях с местным населением, отвечали, что все складывалось по-разному. Были конфликты, когда виноватыми были обе стороны.
Больше всего их поражали местные дети со взрослым взглядом, злым или вообще каким-то стеклянным, ничего не выражающим. Когда своими глазами видели разрушенные дома и общественные здания, не верили, что все можно быстро восстановить.
Через несколько лет очевидцы вспоминают свои командировки на войну так, как будто только вчера оттуда приехали. Одни не хотят говорить вообще, другие соглашаются рассказать только то, что считают достойным внимания они. Не на все вопросы отвечают охотно.
Может, просто еще не так много времени прошло, чтобы они могли посмотреть на себя и события со стороны. А может, не хотят вспоминать «некрасивую правду».
В Интернете я прочитала сообщение от 12 января 2010 года информагентства Интерфакс-Поволжье о том, что отряд пензенских милиционеров в количестве 60 человек вернулся домой после шести месяцев командировки. Половина из них не имели опыта работы в горячих точках. «Обстановка в этом регионе Северного Кавказа хоть и стабилизируется, но террористам по-прежнему удается совершать вылазки…» Поняла, что снова привезли с собой участники событий «груз человеческих трагедий и печальных воспоминаний». И снова у каждого из этих воспоминаний будет своя правда, свое отношение к тому, что происходит в Чечне. Никто не может мне ответить, когда на Кавказе установятся мир и порядок и не потребуется больше жертв.
Все очевидцы событий понимают, что на территории Северного Кавказа происходят военные действия, в которые вовлечены местные жители, а жители других регионов становятся их заложниками, потому что принимают участие в военных операциях, конца которым пока не видно.
