- Да-да, - сказал царь. - Пусть Феттал на тебя поглядит. Это ты виноват в его смерти.
- Но он же человек искусства, человек Диониса!... - Голос Александра звенел. - Он же священен... Неприкосновенен!...
- Вот пусть бы и занимался своим искусством...
Филипп кивнул судейскому, тот начал что-то писать.
- Он фессалиец!... - напомнил Александр.
- Он уже двадцать лет афинский гражданин. И действовал как мой враг после подписания мира. Так что нет у него никаких прав, и он это прекрасно знает.
Феттал слегка качнул головой, глядя на Александра, но тот не сводил глаз с царя.
- Если воздать ему по заслугам, то завтра его повесят, - сказал царь. А если хочет помилования - придется просить у меня... И тебе тоже придется!
Александр стоял окаменев, дыхание перехватило. Все глаза были устремлены на него. Он сделал шаг к трону...
Феттал с лязгом выдвинул ногу вперед и встал в героическую, мужественную позу, которой так восхищалась публика. Теперь все смотрели только на него.
- Нет уж, позволь мне самому ответить за всё! Посол не должен превышать своих полномочий, а я в Карии был слишком навязчив... Что же касается до выступления в мою защиту, вместо сына твоего я призываю Софокла. Слушай.
Он вытянул вперед обе руки в классическом жесте, который очень кстати обнажил его раны. Вокруг раздался тихий потрясенный шопот. У Феттала было больше лавровых венков, чем у любого олимпийского победителя; его имя знали все греки, даже и те, кто никогда не видел театра... Он заговорил звучным голосом, который мог бы дойти и до двадцатитысячной аудитории, но теперь был приглушен соответственно помещению.
Строки он выбрал вполне подходящие, но они и не имели значения. Это была демонстрация. И смысл ее был вполне ясен: "Да, царь, я знаю, кто ты, но и ты знаешь, кто я. Не пора ли кончать эту комедию?"
Филипп сощурил черный глаз. Послание было понято. Он даже удивился, когда Александр, едва сдерживая волнение, подошел к актеру и встал рядом с ним.
- Конечно, государь, я попрошу помилования для Феттала. Как же иначе!... Он для меня жизнью рисковал - так неужто я для него каплю гордости своей пожалею?... Пожалуйста, прости его... Тем более, что я виноват, а не он. И ты, Феттал, прости меня пожалуйста!...
Жест Феттала - со скованными руками - был красноречивее любых слов. И хотя, конечно, никто аплодировать не стал - всем показалось, что они присутствуют при финальной сцене спектакля, идущей под гром аплодисментов.
Филипп кивнул Фетталу и сказал удовлетворенно:
- Ну ладно. Надеюсь, это тебя научило не прятаться за бога, когда безобразие затеваешь. На этот раз я тебя прощаю. Только не вздумай этим злоупотребить... Уведите его и снимите кандалы. Остальными делами я займусь позже.
Он вышел. Ему нужна была передышка, чтобы успокоиться; иначе ошибок можно понаделать. Ведь эти двое только что чуть было не выставили его в дурацком виде! Хорошо, у них не было времени спеться... А то так подыгрывали друг другу, что чуть не сорвали весь его спектакль...
В тот вечер Феттал сидел в гостях у своего давнего друга Никерата, который поехал за ним в Пеллу, - на случай если выкупать придется, - а теперь натирал мазями его раны.
- Знаешь, дорогой мой, у меня просто сердце кровью обливалось за мальчишку. Я пытался ему просигналить, но он всё принял за чистую монету!... Он уже видел меня на веревке!
- Я тоже. Ты хоть когда-нибудь поумнеешь?
- Да ладно тебе!... Ты за кого Филиппа принимаешь? Думаешь, он пират иллирийский? Ты же, вроде, видел его в Дельфах; он настоящий грек... Он и сам понял, что слишком далеко зашел; еще до того как я ему сказал. Но до чего ж дорога отвратительная была!... Давай возвращаться морем.
- Ты знаешь, что коринфяне тебя на полталанта оштрафовали? И роли твои отдали Аристодему. Когда играешь для царя Филиппа, никто другой тебе платить не станет...
- Но сыграли мы здорово, скажи? Я никак не рассчитывал, что парень будет настолько естественен. А какое чувство театра!... Ты только подожди, пока он определится, - это будет нечто особенное, попомни мое слово... Но сегодня!... Это было просто чудовищно, так его давить. Право слово, сердце кровью обливалось за него.
Тем временем, Гефестион шептал в полуночной тишине:
- Да, конечно, я знаю. Я всё знаю... Но тебе надо поспать хоть немного. Я останусь с тобой. Постарайся уснуть.
- Он мне на горло наступил, понимаешь? - снова сказал Александр добела раскаленным голосом.
- За это его никто не похвалит. Что он заковал Феттала - это скандал, так все говорят. И все говорят, что ты вел себя прекрасно. Вы оба. Поле осталось за вами.
- Он мне на горло наступил, чтобы показать, что он это может, понимаешь?... Перед Фетталом, перед всеми...
- Все об этом просто забудут. И ты забудь. Все отцы бывают несправедливы когда-нибудь. Я помню, однажды...
- Он мне не отец!
Утешающие руки Гефестиона замерли на момент.
- Конечно, перед богами он тебе не отец. Это они выбирают...
- Ты больше этого слова не произноси.
- Бог это раскроет. Ты должен ждать божьего знака, ты же сам знаешь... Подожди, скоро война. Ты опять ему битву выиграешь, и он же тобой хвастаться будет!...
Александр лежал на спине, глядя вверх. Вдруг он обхватил Гефестиона таким объятием, что тот едва не задохнулся.
-Без тебя я бы с ума сошел, правда!
-Я без тебя тоже, - пылко ответил Гефестион.
Александр замолчал. Его сильные пальцы впились в плечо Гефестиона; синяки продержатся с неделю... А ведь я - тоже подарок царя, подумал Гефестион. Милость, которую он может и отнять... Слов больше не было. Вместо них он предложил другу печаль Эроса: ведь она, по крайней мере, приносит сон.
Из тени колонны выскользнула молодая рабыня; черная нубийская девушка в красном платье. Совсем маленькой ее подарили Клеопатре, как дарят щенят, чтобы росла вместе с ней. Темные глаза рабыни - с дымчатыми белками, похожие на агатовые глаза статуй, - быстро зыркнули по сторонам, прежде чем она заговорила:
- Александр, моя госпожа сказала, пожалуйста, пойди к ней в сад царицы. Возле старого фонтана. Ей надо с тобой повидаться.
Он глянул на неё с тревожной заинтересованностью, но тут же, казалось, ушел в себя:
- Я сейчас не могу. Занят.
- Ну пожалуйста, подойди к госпоже сейчас! Пойдем, она плачет!...
На ее темном блестящем лице тоже висели капли, как дождь на бронзе.
- Ладно, скажи ей, сейчас приду.
Стояла ранняя весна. На старых кустах розы рубинами горели в косом вечернем свете плотные бутоны... Миндальное дерево, растущее меж каменных плит, казалось висящим в воздухе в розовом облаке цветов... Из фонтана - под навесом на колоннах - вода сбегала в старый бассейн, выложенный порфиром; с папоротниками, проросшими по швам кладки... Клеопатра, сидевшая на стенке бассейна, при звуке его шагов подняла голову. Слезы у нее уже высохли.
- Ой, как хорошо, что Мелисса тебя нашла!...
Он поставил колено на бордюр бассейна и быстро махнул рукой.
- Погоди. Пока ничего не сказала - погоди. Послушай меня.
Она посмотрела на него озадаченно.
- Я однажды просил тебя, чтобы ты меня предупредила, помнишь? Ты не об этом собралась говорить?
- Предупредила?... - Похоже, она была полна своих забот и не могла понять, о чем он. - Ой, нет!...
- Погоди. Я не хочу влезать в её дела, никакие. Ни в какие заговоры. Это условие отец придумал.
- Заговоры?... Нет-нет, ты не уходи пожалуйста...
- Слушай, я тебя от обещания твоего освобождаю. Ничего не хочу знать.
- Нет, правда, не уходи!... Александр, ты когда был в Молоссии у царя Александроса... Что он за человек?
- Наш дядя? Так он же был здесь несколько лет назад, ты должна его помнить. Крупный такой, борода рыжая, выглядит молодо для своих лет...
- Да, помню. Но что он за человек?
- Ну, честолюбивый; на войне, я б сказал, храбрый; правда, судит так себе, но в общем правит хорошо, осмотрительно...
- А от чего его жена померла? Он к ней хорошо относился?
- А я откуда знаю? Умерла-то она от родов... - Он запнулся, глянул ей в лицо, и спросил изменившимся голосом: - Ты почему спрашиваешь?
- Меня за него замуж выдают!...
Он отшатнулся. И не нашел ничего лучше, как возмутиться:
- Ты когда об этом узнала? Мне же должны были сказать!... Царь ничего мне не говорит. Ничего.
Она посмотрела на него молча. Потом сказала:
- Он только что за мной посылал.
И отвернулась.
Он подошел, привлек ее к себе, стал гладить голову... Пожалуй, он не обнимал ее так с самого детства; все последние годы, в слезах ее утешала Мелисса.
- Прости. Но тебе нечего бояться. Он неплохой человек, в жестокости его никто не обвиняет, и люди его любят. И ты будешь не слишком далеко...
А она слушала его и думала: "Ну вот! Вы как само собой считаете, что можете выбирать, кто вам подходит; вам стоит только пальцем пошевелить. Когда тебе найдут жену, захочешь - пойдешь к ней; не захочешь - не пойдешь... Можешь и с любовницей остаться или с другом своим... А я должна быть счастлива, что этот старик, брат матери моей, жестокостью не прославился!..."
