Чем отличался документ Новикова, так это неуклонным пессимизмом о будущем советско-американских отношений, что отражалось не только во взглядах автора, но и в оценке результатов переговоров на СFM, достигнутых после месяцев нерешительных пререканий и ссор на Парижской мирной конференции. Однако, в то же время, в ноябре 1946 года, Молотов прибыл в Нью-Йорк на следующую сессию СFM, атмосфера на которой несколько улучшилась.
У него состоялось несколько вполне дружественных встреч с Трумэном и Барнсом, поддержавших его желание посетить дом Рузвельта в Гайд-Парке в качестве «пилигрима». В беседе с Трумэном Молотов упомянул о деловой атмосфере Ялты и Потсдама, которые дали такие хорошие результаты в переговорах военного времени. Для переговоров в Нью-Йорке Сталин проинструктировал Молотова, как вести дело: «Я советую вам сделать все возможные уступки Барнсу, чтобы мы смогли в конце концов заключить мирные договоры».
Опубликованная Кенаном анонимная статья не использовала термин «холодная война». Но журналист Уолтер Липман написал серию газетных статей в ответ на неё, которые были позднее изданы в виде буклета под заголовком «Холодная война». Именно липмановская публикация послужила распространению термина и концепции холодной войны. Это было краткое выражение возраставшего напряжения в послевоенных советско-западных отношениях. Липман говорил, что они стали результатом скорее сталинской военной, чем идеологической экспансии.
Не смотря на репутацию Черчилля, как первого, объявившего холодную войну, его речь про «железный занавес» в Фултоне от 5 марта 1946 года не использовала этот термин, хотя это вовсе не означало отсутствия враждебности к Советскому Союзу. Лекция Черчилля имела актуальное название «Мускулистый мир», и он говорил в ней, что договор об англо-советском альянсе 1942 года заключался на период от 20 до 50 лет (по предложению Бевина, сделанному Сталину в декабре 1945 года). «Наша цель — взаимопомощь и сотрудничество с Россией, и ничего больше», — сказал Черчилль.
Далее Черчилль высказывал «глубокое восхищение… по отношению к доблестному русскому народу, и моему товарищу военного времени, маршалу Сталину. В Англии испытывают глубокое сочувствие и добрую волю по отношению к народу России, и решимость преодолеть многочисленные разногласия… во имя установления прочной дружбы. Мы понимаем, что русские нуждаются в безопасности своих западных границ от возможной немецкой агрессии. Мы признаём Россию и её право занимать место среди первых наций мира. Мы приветствуем её флаг над морями». Но суть его речи содержалась в следующей её части:
«От Штеттина на Балтике, до Триеста на Адриатике „железный занавес“ опустился поперёк континента. За этой линией лежат все столицы древних стран центральной и восточной Европы. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти славные города… лежат, я должен сказать, в советской сфере, и все, в той, или иной форме, не только в сфере советского влияния, но и, в некоторых случаях, под значительно возросшим контролем Москвы… Коммунистические партии… достигли могущества, и очень выросла их численность, и влияние. Они везде установили тоталитарный контроль».
Черчилль говорил о коммунистической угрозе Западной Европе и высокой степени тревоги, вызванной советской политикой в отношении Турции, Ирана, и Дальнего Востока. Моралью, которую Черчилль извлёк из этого, была необходимость для западных демократий держаться вместе и строго придерживаться своих принципов. Русские не уважают слабость, сказал Черчилль аудитории, и провёл параллель с умиротворением, которое позволило Гитлеру развязать войну.
«Нужно воспрепятствовать тому, чтобы это не случилось снова». Черчилль незадолго до этого перестал быть британским премьером, но его высокое положение, как политического лидера запада, не вызывало вопросов. Действительно, бывший премьер был приглашён в Фултон Трумэном (Миссури был его родным штатом), и американский президент находился рядом с ним на трибуне Вестминстерского колледжа, где Черчилль произнёс свою речь, и был удостоен почётного звания.
Первый советский ответ последовал во враждебной передовице, опубликованной в «Правде» 11 марта, и в подобной же статье на следующий день в «Известиях», написанной Евгением Тарле, ведущим советским историком. Оба текста приводили длинные цитаты и выдержки из речи Черчилля, включая общие ремарки о «железном занавесе», понятии, как указал Тарле, которое использовал Геббельс в ходе войны, характеризуя освобождение Красной Армией Восточной Европы от немецкой оккупации.
14 марта Сталин ввязался в драку, опубликовав обширное интервью в «Правде». Как и во всех таких текстах, вопросы, так же как и ответы, были тщательно подобраны лично советским диктатором. Черчилль, согласно Сталину, старался спровоцировать новую войну, и был сторонником англоязычного доминирования в мире. Сталин не упоминал «железный занавес», но открыто заявил право СССР на дружественные режимы в Восточной Европе, подчёркивая роль этих государств, которую они ранее сыграли в немецкой агрессии против Советского Союза.
В заключение Сталин упомянул роль Черчилля в антибольшевистской коалиции, совершившей интервенцию в Россию во время гражданской войны много лет назад, и пообещал, что если «Черчилль, и его друзья» добьются успеха в организации «нового марша против Восточной Европы», они «будут разбиты снова, как были разбиты в прошлом».
В разгар шумихи, поднятой вокруг фултонской речи, Александр Верс, корреспондент газеты «Сани Таймс» в Москве, вернулся в Россию после поездки в Финляндию и обнаружил, что все вокруг рассуждают о «будущей войне». Как подчеркнул Верс, фултонский эпизод вызвал настоящую тревогу в Советском Союзе и стал важной психологической поворотной точкой сползания к холодной войне. Разрастанию кризисной атмосферы послужила серия советско-западных конфронтаций в 1946 году, среди которых был конфликт вокруг вывода советских войск из Ирана весной и советско-турецкая конфронтация по чёрноморским проливам летом.
Кризис в Иране возник из-за британо-советской оккупации страны в ходе второй мировой войны. Британские и советские войска вошли в страну в августе 1941 года, с целью пресечь немецкое влияние на иранское правительство, для поддержки нефтяного снабжения, и для обеспечения безопасности сырьевых поставок в СССР. В договоре с Ираном, подписанном в январе 1942 года, британцы и Советы договорились вывести свои войска через 6 месяцев после окончания войны с Германией. Позднее, по желанию Москвы, была изменена интерпретация соглашения: после окончания войны с Японией, что означало вывод после 8 марта 1946 года.
Не очевидно, что Сталин намеревался сделать нечто другое, чем вывести советские войска, но два осложняющих фактора вынудили отсрочить полное осуществление договора. Первым было желание подписать соглашение с Тегераном об эксплуатации нефтяных полей в северном Иране. Вторым было возникновение в 1945 году националистического движения в иранском Азербайджане по образованию автономии и развитию связей со своими соплеменниками в советской республике Азербайджан.
Сталин имел склонность поддерживать как этнические автономии, так и единство, в зависимости от того, что было ему выгодно. Движение за независимость давало возможность увеличить советское политическое влияние на Иран. В марте 1946 года предельный срок наступил. Москва объявила, что так как ситуация в части Ирана не стабильна, она выведет только часть войск. Частным образом Советы предприняли усилия договориться по нефтяным делам с иранцами. Между тем, однако, иранцы поднимали тему вывода советских войск в ООН и сделали это снова в марте 1946 года, после того, как срок договора истёк.
В ответ Москва приказала Громыко прекратить обсуждение в ООН под предлогом, что это вопрос двусторонних отношений между Советским Союзом и Ираном. Фактически в начале апреля разногласия между Москвой и Тегераном были улажены, и советские войска были выведены в начале мая. Правда иранское дело было мелким кризисом, раздутым освещавшей его прессой и, позже, западными историками холодной войны, искавшими свидетельств советского послевоенного экспансионизма.
В мае 1946 года Сталин написал письмо коммунистическому лидеру азербайджанского движения, добивавшегося автономии, объясняющее, почему он посчитал необходимым вывести советские войска:
«Мы не задержались в Иране потому, что наличие наших войск в Иране шло в разрез с основами нашей освободительной политики в Европе и Азии. Британцы и американцы говорят нам, что если советские войска останутся в Иране, почему британские войска не могут остаться в Египте, Сирии, Индонезии, Греции, и также американские войска в Китае, Исландии, Дании. Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, выбив из рук британцев, и американцев инструмент подавления освободительного движения в колониях, и, тем самым, предоставив нашей освободительной политике больше оправдания, и эффективности. Вы, как революционер, наверное понимаете, что мы не можем поступить иначе».
